Родина помнит

– Вот видите, Церковь в лице отца Григория требует денег на учёбу, а Советская Власть будет учить вас бесплатно. Я буду вашим учителем, – гордо заявил Лёнька.

Тут в комнату вошел Иван Макарович, высокий и худой мужчина лет сорока. На нём были истоптанные солдатские сапоги, пропотевшая, со следами соли на спине гимнастёрка и широкие вылинявшие галифе. Большие глаза горели огнём на его бледном и морщинистом лице. Но он весь был вихрь, энергия. В комнате сразу стало веселее и радостней. Постоянно поправляя спадавший на глаза непослушный чуб, Председатель сначала сел на поставленный для него стул, потом встал с него, опёрся большими жилистыми ладонями на спинку и, наконец, сказал:

– Поздравляю Вас, ребята, с вступлением в детскую партию, в партию пионеров. Теперь Вы есть сознательная организация, способная выполнит любую задачу, которую перед Вами поставит партия Большевиков. Я рад за Вас. О чем Вы тут толкуете? – обратился он к Лёньке.

– Да вот, готовимся к учебе, писать, считать, читать. Думаем провести дискуссию о Боге. Они весь отряд в первый свой марш направились прямо в церковь. А там, что делать? Уже год как убили отца Григория! Там никого нет.

– Ага, а дверь не заперта, можно посмотреть. Послушать Бога Иисуса Христа. Можно и за дверь в алтарь заглянуть. И мама сказала, что в воскресенье другой батюшка приедет и заутреню читать будет, – Волк вступился за любимого Бога, самого близкого и родного своего человека. Самого близкого, потому что был уверен, что отец его, Сергей, тоже там под куполом церкви, за спиной у Иисуса, живет за облаком и смотрит с высоты на сына, наблюдает, как он живёт в этом мире.

– А Вы знаете, что Бога нет. Нет. Вот и всё! – Иван Макарович опёрся на спинку стула сильнее, слегка наклонившись вперёд, – Нет.

Мёртвая тишина опустилась на комнату. Дети в удивлении пораскрывали рты и устремили вопрошающие взгляды на Председателя. Такого утверждения не приемлил никто.

– Кто его видел? Кто беседовал с ним. Кто ощущал на себе его промысел? – Иван Макарович протянул вперёд руку и обвел ею сидящих, – Вы все дети бедняков. Отцы многих из вас сложили головы на войне. Матери бедствуют, Одежды и еды нет. Война ещё сотрясает землю. Почему этот Бог допускает убийства, голод и нищету? Почему есть богатые и бедные на земле? Это такой промысел Божий?

Все дети вообще не понимали, как такое может быть, что Бога нет. Но все прекрасно знали, что такое голод, когда кушать нечего, все знали, что такое нищета, когда одеть нечего. И все знали, где их родственники, убитые на войне: они у Бога на небе. И, словно, читая мысли детей, Председатель продолжил:

– Значит, это Бог хочет, чтобы были богатые и бедные, чтобы был голод, нищета, разруха. А сильных смелых и крепких мужчин он забирает к себе на небо, как – будто им на Зеле дела нет. Или он плохой. Или его вообще нет. И только большевики хотят накормить, обуть и одеть детей, женщин и стариков. Только Советская Власть борется за счастье простых русских людей, помогает бедным. А главный священник русской земли, патриарх Тихон, предал анафеме нашу Власть.

Волк слушал, он знал от мамы, что где-то далеко, в самой Москве, живёт патриарх Тихон, что это он назначает всех священников. Знал и не мог понять, почему и за что их сейчас убивают. Не мог он понять, почему Бог – это плохо, а пионеры – хорошо. Почему и Бог, и пионеры с большевиками не могут жить дружно и вместе осуществлять свой промысел в жизни.

Иван Макарович явно был доволен своей речью, а дети в недоумении сидел, раскрыв рты. Умолкнув, наконец, он тяжело опустился на свой стул и сложил руки на коленях и посмотрел сквозь окно куда-то вдаль, на ту сторону площади, где стояла сельская церковь Иоана Предтечи, словно видел сквозь неё «Светлое Будущее» всего человечества. Волк повернулся в сторону этого взгляда, увидел церковь и понял, что ему никогда не выйти из дверей алтаря с горном и не протрубить вместе с ангелами…

– Я вырос в рабочей семье, в Питере, – помолчав, отдохнув и дав отдохнуть детям, продолжил Председатель, – с двенадцати лет начал работать, в партии большевиков с 907 года. Воевал в мировую войну, вот этот крест дал мне царь за бои с немцами под Питером, – он потрогал крест на груди, который, согнувшись под своей колодкой, колыхался над самым сердцем солдата. – А в революцию сразу перешел на сторону Красных и попал в отряд к Чапаеву. С ним воевал на Урале. До самого ранения, пока пуля – дура не пробила мою грудь навылет. Выжил. Теперь вот по заданию партии я у Вас в Скрипино создаю Советскую Власть и новую жизнь. И предлагаю назвать новый пионерский отряд именем героя – Чапаева Василия Ивановича!

Здесь, в далёкой от Урала, Костромской губернии имя Чапаева было известно хорошо. Народная молва о Героях на Руси издавле распространялась быстро. Защитник бедняков был всегда в почёте. Все дети, что собрались в этой комнате, знали о Чапае и поэтому, когда Лёнька встал, оправил косоворотку и гордо произнёс:

–Кто за то, чтобы назвать пионерский отряд деревни Скрипино именем Чапаева Василия Ивановича, прошу голосовать! – и поднял вверх руку. Следом руку поднял и Иван Макарович.

Волк, ещё никогда не голосовавший в своей жизни, понял, что поднять руку это и значит проголосовать, быстро поднял свою руку. Остальные дети, увидев, что сделал Волк, тоже проголосовали «За». Так в мае 24 года в деревне Скрипино Костромской Губернии появился пионерский отряд имени Чапаева.

А в воскресенье Вовка с мамой отправился в церковь к утренней службе. Но вместо священника у церкви собирающихся людей ожидал Иван Макарович. Утро выдалось солнечным, но прохладным и на зелёной, дано некрашеной, крыше церкви хорошо видны были пятна росы, переливающиеся в лучах поднимающегося солнца. Лапти, обмотки, да и штаны до колен, подолы юбок промокли у всех от утренней росы. Голоса из толпы то тут, то там нарушали утреннюю тишину. Иван Макарович стоял на паперти перед прикрытыми дверями церкви, слегка расставив ноги. Кожаная его куртка была расстёгнута и на груди поблёскивали кресты и ордена. Сложив руки за спиной, он молча наблюдал за людьми и чего-то ждал.

– Чего не пускаешь в церковь? – громко спросила старушка .

– Где священник? Тоже убили? – крикнул одноногий инвалид, что опирался на деревянный костыль.

– Отец Пантилеймон обещал быть сегодня, – послышалось из задних рядов

– Чего молчишь? Раз пришёл, то говори! – крепкий парень похлопал себя нагайкой по сапогу.

– Председатель! А что теперь Бога нет. Теперь ты будешь вместо Пантилеймона службу служить?

– Я служу другому Богу, – не выдержал словесного напора Иван Макарович, и вступил в спор.

– Я служу тому Богу, который защищает бедных. Я служу тому Богу, который Россию защищает от врагов, тому Богу, который дает будущее детям вашим. Мой Бог – это коммунизм и его вождь – Ленин. Меня сюда прислала партия. Из Москвы, из столицы, с похорон вождя. И там, когда его гроб опускали в могилу, я поклялся служить идеям Коммуны до последнего своего вздоха. Я не знаю, где отец Пантилеймон, я и пришел сюда, чтобы вступить с ним в спор, чтобы отвлечь всех Вас от ненужной Веры в Бога и призвать к вере Себе самому, к борьбе за Светлое Будущее, к вере в силу коллектива. Я призываю Вас в то будущее, где Вы и Ваши дети будут сытыми, грамотными, счастливыми. Я пришел агитировать Вас за коммуну! Один человек слаб, а сообща мы победим всех врагов и создадим Могучее Государство!

По толпе пошел разноголосый шум. Люди уже спорили друг с другом. И вдруг Василиса, Вовкина мама, отпустив руку прижавшегося к ней сына, быстро поднялась на паперть, став рядом с Председателем, и протянула к людям ладонь:

– Сельчане! Я вдова, мой муж ушёл на войну восемь лет назад и пропал, пропал, словно его и не было. Сыновья растут в нищете. В доме и крошки хлеба, порою нет. Обуви нет, одежды нет. Работы нет. Сеять мне некому, батрачить не на кого. Где ты, мой Серёжа? За что погиб? Зачем Богу и царю понадобилась твоя жизнь? Мне деваться некуда. В Коммуне я смогу делать, то, что умею: доить, косить, полоть, стирать. Смогу сыновей поднять на ноги. Я за Коммуну!