Родить Минотавра

– Я тебе нарисовал идеальную схему, но бывают и не идеальные. Ксению подставили. Люди, которые должны были обеспечить быстрый оборот капитала, решили сыграть на чужого дядю. То есть её банк решили обанкротить. А в этом банке, между прочим, деньги многих промышленных предприятий, средних и мелких предпринимателей. Ксения передёрнула: взяла и пустила рекуновско-дерюгинские деньги по той самой обречённой схеме, а деньги своего банка по схеме прибыльной. По закону её никто ущучить не может, по той простой причине, что банк готов выплатить хоть сейчас и Дерюгинские, то бишь государственные, вклады и Рекуновские, но выплатить с документально зафиксированным процентом, а отнюдь не со сверхприбылью. Она заставила этих ребят за чужой интерес ноги бить, а свой интерес хоронить. Можешь себе представить степень их огорчения? А тут ещё выборы на носу, которые без денег не выиграешь.

– На святое, выходит, покусилась? – На сословную привилегию, – поднял палец вверх Булыгин. – Это, брат, с ее стороны наглость почище большевистской в семнадцатом году. Она всё их нынешнее благосостояние под корень рубит.

– Сволочи, однако, – холодно сказал Резанов.

– То, что сволочи, это ещё полбеды, – вздохнул Булыгин. – Беда в другом: выстроенная под чиновный интерес экономика развиваться не может. Ведь схема, которую я тебя описал, далеко не единственная. Таких схем вагон и маленькая тележка.

А общее у них одно: получение сверхприбыли с помощью административного ресурса. И все эти разговоры о скором росте полный абсурд. Тут либо к плану надо возвращаться с КГБ и партийным контролем, либо чиновную орду усмирять, дабы не мешала свободному перемещению капитала. Только как ты эту орду усмиришь, если вся власть у неё в руках. – Они что же, не понимают, чем для них всё это может кончиться? – Есть, наверное, отдельные особи, которые понимают, и, может быть, этих особей даже немало, но ведь тут корпоративный интерес, Серёжа. Тут ведь интерес орды. Силы мистической. Пока ты ей подчиняешься, ты свой, вздумал огрызнуться – затопчут. – Не будешь возражать, если я твои мысли в статью оформлю? – Оформляй, – пожал плечами Булыгин. – Но на меня, будь добр, не ссылайся. А вообще, Серёжа, не ввязывался бы ты в эту историю, ей богу. Мне не хочется мучится совестью ещё и на твоих похоронах.

– А что, ты уже однажды мучился? – Да нет, – смутился Булыгин. – Это я к тому, что вот и Лёшка Астахов пропал. Может, он вполне здоровёхонек, но сбежал-то неспроста. Он ведь сначала на Паленова работал, а потом к другому дяде переметнулся.

– Ты об этом дяде что-нибудь слышал? – Даже и не скажу тебе, старик, – вздохнул Булыгин. – Астахов тот ещё фрукт. Слушок про него шёл нехороший ещё в годы оны, что вроде как постукивал он в соответствующие органы.

– Быть того не может. – Молодой ты, Серёжа, а Астахов тебя на десять лет старше, а десять лет у нас, это целая эпоха. И то, что тебе кажется диким и подлым, в те годы считалось не то, чтобы благородным, но допустимым и для карьеры полезным. Многие из тех, кто ныне ходит в записных либералах, в тех списках значится. – Так этот дядя из органов, что ли?

– Чёрт его знает. Но уж больно хитро всё поворачивают. Профессионально, я бы сказал. Чувствуется школа беспощадной классовой борьбы.

Элему нравилась эта женщина, а кроме всего прочего его не покидало ощущение, что они встречались с ней и раньше. Знал он эту красивую грудь и эти поразительно глубокие карие глаза. И пока Ирия самозабвенно трудилась над его телом, смывая с него грязь и усталость проведённого в суматохе дня, он, прижмурив от удовольствия глаза, лениво рылся в своей памяти, отыскивая там нечто трудноуловимое и без конца ускользающее, как кусок мыла. Старательная женщина, всё-таки он не ошибся, выбрав именно её из двадцати пяти своих покладистых жён и бесчисленных рабынь. Правда, своих, а точнее Огусовых жён, он познать ещё не успел, потому что уж очень жадной до любовных утех оказалась божественная корова Огеда. Конечно, Элем мог и бы и уклониться от её жарких объятий, поскольку чувствовал себя не очень ловко в её присутствии, но тут решающее слово было за божественным быком Огусом, который не хотел надолго разлучаться со своей Огедой.

Элему даже в голову не приходило противиться божественному быку, но и бык вёл себя по отношению к нему пока вполне благосклонно. В частности, когда тот дремал, утомлённый своей Огедой, Элем вполне мог распоряжаться собой. И эта Ирия была его выбором, а вовсе не выбором Огуса, и как только Элем это осознал, он сразу же припомнил их первую встречу в прекрасном саду одного из красивейших дворцов великого вождя Доху-о-доху. Конечно, если бы Элем знал тогда, что эта женщина не рабыня, а жена вождя, то он никогда бы не осмелился заключить её в свои объятия и не только из любви и преданности к величайшему из живших, но и просто из трусости. Ему никак не улыбалось из-за прихоти бойкой бабёнки закончить свою жизнь в зубах голодных дворцовых леопардов. Кто мог тогда подумать, что простой эбирский барабанщик так высоко вознесётся по лестнице удачи. И сегодня его, Элема, нога топтала усыпанную в честь божественного быка цветами мостовую, и глаза всех эбирцев ласкали именно его тело. А сколько было вокруг женщин, готовых всё отдать за единственный знак его внимания. Даже когда он приказал казнить знатнейших эбирских мужей Изеля и Акеля, никто и взглядом не посмел выразить ему своё неудовольствие. Вообще-то сам Элем ничего против этих знатнейших мужей не имел, но жрец Атемис требовал их казни, поскольку они были ближайшими сподвижниками Фалена, главного оскорбителя божественного быка, кроме того, эти негодяи сеяли в народе смуту, подбивая неразумных к бунту. И это в тот момент, когда бык Огус соблаговолил, наконец, после стольких лет ожидания ступить на землю своего народа, неся с собой счастье и процветание. Атемис, настаивая на казнях, ждал ответа от Божественного быка, но Огус почему-то молчал, и Элем, съёжившись от страха под взглядом верховного жреца, рискнул ответить за него сам. И, судя по всему, с ответом угадал. Во всяком случае, как сказала ему потом Элия, если бы смерть Изеля и Акеля была бы божественному быку не угодна, то Огус нашёл бы способ выразить по этому поводу своё неудовольствие. А то, что бык молчит, означает его полное доверие жрецу Атемису, днём и ночью охраняющему интересы своего господина. Объяснения божественной коровы Огеды вполне устроили Элема и очень понравились верховному жрецу. Атемис преподнёс Элии богатейшее ожерелье из голубых камней, хранившееся в сокровищнице храма. Вся эта история навела Элема на одну простую мысль: он волен распоряжаться собой, как ему заблагорассудится, при этом не следует только раздражать жреца Атемиса и божественную корову Огеду. – Сегодня принесли в жертву ещё пятерых, – тихо сказала Ирия.

Божественный бык в ответ на это известие промолчал, а уж Элему тем более не стоило волноваться по столь пустяковому поводу. Верховный жрец Атемис знает, что делает. Зачем она вообще открыла рот, потревожив тем самым его покой?

Работала она, впрочем, усердно, и он решил простить ей эту невольную, надо полагать, дерзость. И, тем не менее, на душе его заскребли кошки. Он точно знал, что божественный Огус не требовал человеческих жертвоприношений. А значит, Атемис действовал своей волей, не удосужившись даже формально, через Элема, узнать мнение быка. В Эбире и во времена благословенного Доху-о-доху казнили виноватых. Но ведь Атемис приносил в жертву не только врагов божественного быка, но и его почитателей, не делая между ними разбора. Зачем? Вот этого Элем скромным разумом эбирского барабанщика постичь не мог. Одно он знал совершенно точно: после этих казней и жертвоприношений весь Эбир сейчас объят страхом. Чтобы понять это, ему не надо было даже выходить на улицу и опрашивать людей, ибо он сам был эбирцем, и страхи горожан были его страхами, а их мысли были его мыслями. Нет, не Огуса сейчас боятся горожане, а жреца Атемиса и его рогатых подручных, поскольку именно в их воле сейчас ткнуть пальцем и в виновного и в не виновного и тем самым решить его судьбу. Элему вдруг пришло в голову, что всё это, наверное, неправильно. Что священный страх перед Огусом, это одно, а липкий и противный ужас перед жрецами, это совсем другое. Может быть даже постыдное, но уж никак не священное. Стоило бы, наверное, поговорить об этом с Элией. Вот только захочет ли знатная дама говорить с простым барабанщиком, ведь Атемису она верит безгранично. И не исключено, что напрасно. Однако спорить с божественной коровой себе дороже. Уж очень своенравна дочь Улека. Взять хотя бы эту историю с Сегией, одной из бывших жён Доху-о-доху, ныне перешедшей в наследство то ли Элему, то ли божественному быку. Огус, правда, был к Сегии равнодушен, а Элем и вовсе считал, что скандальную бабёнку лучше отправить к Регулу, который бесспорно заслужил это сокровище своими трудами на священной плите. Но мнение Элема по этому поводу как раз никого не интересовало, а непокорную Сегию божественная корова Огеда приказала отстегать бичами, как самую распоследнюю рабыню. Случай, конечно, неслыханный в благословенном Эбире, где свободных женщин имели право наказывать только их мужья. После столь решительного демарша Элии ропот среди её бывших товарок мгновенно заглох, а Сегия и вовсе превратилась в верную рабыню божественной коровы. Правда, Элем в показную покорность Сегии не верил, скорее уж у него были все основания подозревать выпоротую бабёнку в предательстве. Наверняка она имеет какое-то отношение к недавнему покушению на божественную Огеду. Другое дело, что у Элема нет никаких доказательств вины Сегии. Как нет у него доказательств против Юдиза, одного из подручных Атемиса. Элем как-то раз отважился намекнуть верховному жрецу на возможную связь Юдиза с Регулом, но Атемис бросил на барабанщика такой взгляд, что у него сразу же язык прирос к нёбу. А ведь обеспечение безопасности божественной коровы входит в обязанности жреца. Очень может быть, что Атемис уверен во всемогуществе божественного быка, который защитит свою корову от происков врагов. Но у Элема в этой связи есть кое-какие сомнения. И сомнения эти он не только вслух не решился бы высказать, но даже и мысленно формулировать не спешит. Ибо даже лёгкая тень этой мысли, невидимкой проскальзывающая в мозгах, повергает его в священный трепет и отдаёт дрожью в коленях. Нет, не может такого быть, что у божественного быка нет разума. Не может и всё тут. Скорее всего, это разум такого высокого порядка, что он доступен пониманию только избранных: жреца Атемиса скажем, божественной коровы Огеды, но уж никак не простого эбирского барабанщика.

Чеботарёву Рекуновский дом понравился – солидный был дом, вполне приличной архитектуры, облицованный белой плиткой. И как-то очень к месту здесь были стальные двери, преграждающие вход в разбойное гнездо рыцаря российских реформ.

Гостеприимный хозяин поднялся гостям навстречу, но руки не подал – видимо опасался, что она так и останется висеть в воздухе, не найдя опоры в ответном жесте. Кроме Рекунова в обширном холле первого этажа находились ещё трое: Халилов, Селянин, которых Чеботарёв предполагал здесь увидеть, и Тяжлов, присутствие которого в Рекуновских хоромах явилось для него неожиданностью. Тяжлов занимал высокий пост в областной администрации, и с его стороны не слишком красиво было афишировать перед следователем прокуратуры столь предосудительные знакомства. Но, похоже, мистер Икс, как называет его Корытин, решил не стесняться, в виду складывающихся драматических обстоятельств, и его присутствие должно было охладить пыл слишком уж прыткого следователя. Кивнул он гостям, впрочем, довольно дружелюбно.

– Не скрою, господа, – Рекунов сопроводил свои слова приглашающим садиться жестом, – я удивлён вашим визитом. Давненько я уже не беседовал с работниками прокуратуры.

Чеботарёву понравилась и мебель в Рекуновском доме – надёжная и со вкусом подобранная. На стенах несколько картин, а по углам две вазы, то ли японские, то ли китайские, на изящных подставках красного дерева.

– Я пришёл к вам не как следователь, а как частное лицо, – Чеботарёв вежливо кивнул головой, принимая из рук красивой белокурой женщины чашечку кофе. – Вскрылись некоторые обстоятельства, господа, о которых я хочу вам поведать. – А вы уверены, что эти обстоятельства касаются именно нас? – спросил Селянин, чуть скосив глаза на Корытина, который с небрежным видом развалился в соседнем кресле.

Костюм на Селянине был отличного покроя, а вот галстук ни к чёрту не годился, во всяком случае, Чеботарёв порекомендовал бы ему более скромную расцветку. – Я не буду ходить вокруг да около, – спокойно продолжал Виктор. – Хочу только предупредить, что разговор наш неофициальный, и сведения, которые я вам сообщу, не подлежат широкой огласке. Это в первую голову в ваших же интересах. – Вы нас заинтриговали, господин Чеботарёв, – вежливо откликнулся Рекунов, но вежливость эта была усмешливой, намекающей гостям, что хозяева люди занятые и временем для долгой беседы не располагающие. – Скажу сразу, речь пойдёт не о ваших финансовых дёлах с Ксенией Николаевной Костиковой, хотя я в курсе возникших между вами недоразумений. Меня интересует высокий, худой, прямой как палка старик.

– Какой ещё старик? – искренне удивился Рекунов. – Жрец Атемис, – пояснил с кривой улыбочкой Корытин. – Настоятель храма Огуса в Эбире.

– Я вас не понимаю, господа, – обиженно развёл рунами Тяжлов. – Мы что, собрались здесь шутки шутить? – Если вы, Николай Ефимович, считаете, что четыре трупа, это всего лишь невинная шутка, то тогда мы можем закончить беседу, – холодно заметил Чеботарёв. – Однако в этом случае у вас есть шанс стать трупом пятым и боюсь, что вами этот список не будет закрыт.