Родник пробивает камни

— Капелька, ты сегодня напоминаешь мне белую медведицу в жаркий летний день, которую заключили в тесную железную клетку Московского зоопарка. Успокойся.

Шутка обидела старшую сестру.

— Ты еще можешь зубоскалить!.. У тебя не нервы, а стальные тросы. А у меня… У меня все на пределе! — выпалила Капитолина Алексеевна и, точно веером обмахиваясь сложенной газетой, с видом несправедливо обиженного человека села в кресло и откинула голову на мягкую спинку.

В четвертом часу вернулась с экзаменов Светлана. В квартиру она не вошла, а влетела. Бросившись на шею матери, а потом тетке, она исступленно принялась целовать их. Потом схватила в руки стоявший в коридоре пылесос, прижала его к груди и закружилась с ним по просторному коридору.

Елена Алексеевна прослезилась. Капитолина Алексеевна ходила по квартире с таким победоносным видом, с каким расхаживает по солдатской казарме старшина-службист, который наконец-то добился от дневальных идеальной чистоты и порядка.

Бросив вязанье на крышку пианино, она ловким движением полной, но все еще красивой и гибкой руки поправила перед зеркалом седеющий локон (а седина ей была к лицу) и, мельком взглянув на часы, вышла на балкон. Казалось, что в квартире ей не хватало воздуха. Всем своим видом, каждым жестом, движением она напоминала человека, который сделал большое, трудное дело и теперь ждет заслуженной и достойной похвалы.

Елена Алексеевна смотрела на старшую сестру так, будто и в самом деле всей полнотой радости сегодняшнего дня она была обязана ей.

— А где твой академик?

Мужа сестры Капитолина Алексеевна почти никогда не называла ни по имени, ни по отчеству. Этот официальный, а иногда насмешливый тон в обращении начался с того дня, когда Дмитрий Петрович Каретников окончил вечернее отделение машиностроительного техникума и получил диплом.

— У него аврал. Заканчивают досрочно месячный план, — ответила Елена Алексеевна, накрывая на стол.

— Вечно у него то авралы, то планы, то соцсоревнования…

— Если б ты знала, Капелька, как волнуется сегодня Дима! Звонил уже несколько раз, все спрашивает: «Не пришла? Не пришла?» — Елена Алексеевна достала из серванта льняные салфетки. — Боюсь одного — как бы наш отъезд за границу не помешал ее экзаменам. Ведь ты сама знаешь: за всю свою жизнь она разлучалась с нами только один раз, после шестого класса, когда ездила на месяц в пионерский лагерь.

— Неужели твой академик не может уговорить начальство, чтобы поездку отложили хотя бы на месяц?

Елена Алексеевна вздохнула.

— Не знаю, не знаю… Вряд ли, паспорта оформлены, билеты заказаны… Уже все решено.

— И все-таки нужно попытаться!

— Дима будет завтра у министра. У него к нему есть какое-то важное дело. Попрошу, пусть еще раз поговорит, может, хотя бы недельки на две перенесут отъезд.

— Ну, если и не перенесут отъезд, не беспокойся, все будет в порядке. Уж если я не совсем могу заменить тебя, то… чай, я ей не кто-нибудь, а родная тетка.

— Корней Карпович вчера заходил в библиотеку, тоже успокаивал.

— А я что тебе говорила! Настоящий талант, душенька, — это тебе не канарейка в клетке… — Разминая сигарету, Капитолина Алексеевна резко вскинула над головой руку. — Ты только подумай: из пятидесяти человек на второй тур допущено семнадцать!

В честь успешного экзамена было решено устроить праздничный ужин. Пришел Петр Егорович.

Пока Светлана с матерью ходили по магазинам и по пути завернули на рынок, где купили фруктов и овощей, Капитолина Алексеевна успела съездить в Столешников переулок, привезла две бутылки вина. Достав из своей модной хозяйственной сумки высокую темную бутылку с красивой импортной этикеткой, она картинно приподняла ее перед собой и воскликнула:

— Бокарди!.. Любимое Хемингуэя!.. Это вино его герои пили, когда шли на свидание к любимой женщине и когда пускали себе пулю в лоб. Божественный напиток!.. — Капитолина Алексеевна поставила бутылку на стол и извлекла из недр своей объемистой сумки вторую бутылку грузинского сухого вина с множеством конкурсных медалей на белой этикетке. И тоже приподняла высоко над столом. — А это… Это знаменитое киндзмараули!..

Вечером, когда с работы пришел Дмитрий Петрович, стол был уже накрыт. До Николая Васильевича Капитолина Алексеевна так и не дозвонилась. Бросив трубку, она безнадежно махнула рукой.

— Мой генерал сейчас где-нибудь на аэродроме заносит шлейфы своим истребителям. Им он предан больше, чем собственной жене. Господи, когда же наконец ему запретят летать? В этот день… — Капитолина Алексеевна так закатила глаза, что Светлана не удержалась и разразилась звонким смехом, — в этот день я задам такой пир, что вся авиация закручинится, когда потеряет в своих летных рядах такого неисправимого аса-фанатика! Хоть бы медицинскую комиссию подговорить, что ли? Уже давно перевалило на шестой десяток, а он каждый день в небо рвется. — Капитолина Алексеевна вздохнула. — Ну что ж, дружочки-пирожочки, будем пировать без генерала.

Когда гости и хозяева сели за стол и Дмитрий Петрович открыл бутылки, все внимание было обращено на Светлану. Ее экзамены, ее талант, ее будущая судьба…

Между тостами, под аплодисменты родных, Светлана прочитала то, с чем выступала перед экзаменаторами: басню Крылова, стихи Твардовского, «Мцыри» Лермонтова… Потом ее просили еще и еще… Светлана была в ударе. Она читала, танцевала, пела…

А когда ужин подходил к концу, в коридоре послышался нерешительный звонок. Светлана выскочила из-за пианино и стремительно кинулась из столовой.

По голосу, доносившемуся из коридора, все поняли, что пришел Владимир Путинцев. Елена Алексеевна вышла из-за стола и поставила рядом со Светланой чистый прибор.

Владимир бывал у Каретниковых и раньше. Здесь его принимали как старшего товарища Светланы по драматическому коллективу. По просьбе Корнея Карповича Владимир часто провожал ее в зимние вечера после репетиций домой. Несколько раз поднимался в квартиру погреться. На их дружбу (школьница и уже рабочий со стажем, студент последнего курса института!..) в семье Каретниковых всегда смотрели как на своего рода шефство старшего над младшим. И только сегодня, когда несколько смутившегося Владимира посадили за стол рядом со Светланой, все, кроме Дмитрия Петровича, подумали, что здесь не одно шефство. Неестественная скованность Светланы, появившаяся после прихода Владимира, бросилась в глаза. Сдержанность и напряжение, которые проступали в каждом ее движении и в каждом жесте, заметно выдавали ее душевное волнение. Взгляды, которые она ловила на себе и значение которых нельзя было не понять, повергали ее во все большее и большее смятение. Ей хотелось встать и, обращаясь сразу ко всем, бросить как вызов: «Ну и что?! Что вы на нас так смотрите?! Что бы вы о нас с Володей ни подумали, я не боюсь!.. Я уже не маленькая!.. И больше скрывать от вас не буду — мне с ним весело и хорошо…»

Петр Егорович сидел напротив Светланы. Глядя на внучку, на Владимира, которого он знал давно и считал парнем самостоятельным, непьющим и «с головой», втайне думал: «Чем не пара? Хоть сейчас под венец!..» А когда Капитолина Алексеевна предложила ему произнести тост, Петр Егорович встал и сказал то, о чем только что думал:

— За вас!.. За молодых!.. Дай вам бог здоровья и ума-разума!

Поставив рюмку с вином, к которому она не притронулась, смущенная Светлана вышла из-за стола, села за пианино и, раскрыв папку с нотами, начала играть Бетховена.