Родом из ВДВ
Шрифт:
Тем не менее, Игорь все больше привязывался к Алексею, светловолосому земляку с серьезными серыми глазами и глубокими суждениями, в которых он часто улавливал томление ранней зрелости, смешанное с почти чуждой ему самому романтикой. Слишком многое в поведении и мироощущениях задумчивого Алексея виделось противоречивым, вызывало его недоумение и оставляло расплывчатый, словно из рассеивающегося дыма, знак вопроса. Игорь никак не мог взять в толк, как человек пришел в военное училище, не только не любя, но чувствуя явную неприязнь к армии и военной службе. С ним самим ведь ничего подобного не происходило, а полиэстетическое восприятие действительности являлось своеобразной защитной пленкой. Оно, как синтетический полимер, не пропускало в душу ничего чрезмерно чувствительного, эмоционально-сентиментального, отчего можно было бы прийти в замешательство или смятение. Неистовая радость, умиление или фатальное уныние были одинаково чуждыми ему чувствами, и он тайно радовался этому. Что же касается его странной связи со строевой подготовкой, то хотя исступленное топание по плацу под собственный счет ничуть не вдохновляло Игоря, но и не отравляло ему жизнь, как многим
И все-таки, если бы Игорь мог в это время пристально и без спешки взглянуть на себя в зеркало, он, верно, удивился. На него бы смотрел осунувшийся молодой человек с серым, угрюмым лицом и горящими от возбуждения и непрестанного напряжения глазами. Так выглядит зверек, которого впускают в маленькое помещение и потом гоняют для дикой забавы с улюлюканьем и щелчками кнута. Под глазами у своего зеркального двойника Игорь обнаружил бы темные круги от непрестанного недосыпания, а руки показались бы более заскорузлыми и огрубевшими, чем у самого ярого огородника. Если бы не погоны с желтой полосой и многозначительной буквой «К», между Игорем и чернорабочим из кочегарки нашлось бы слишком мало существенных отличий. И очень хорошо, что он не обращал внимания на свое отражение в зеркале, заглядывая в него, чтобы найти на подбородке несколько некстати вылезших волосков, он просто не видел себя, не мог увидеть. Иначе он бы поразился изменившейся внешности, внезапному и стремительному взрослению. Заметил бы неуклюжую походку, как если бы обе ноги его болели, а он, превозмогая боль, старался бежать на полусогнутых ногах.
Приспосабливаясь к новой жизни с тяжелыми, порой предельными нагрузками, Игорь никогда не задумывался о причинах и цели своего пребывания в училище. И дядя, бравый полковник кафедры марксизма-ленинизма, хвалил Игоря за правильность избранного пути.
За первые, самые трудные полгода счастье оказаться в гостях у дяди выпало Игорю целых четыре раза – полковника нельзя было упрекнуть в том, что он баловал племянника. В один из таких моментов, когда Игорь опустошал вторую тарелку наваристого украинского борща, а его тетя – добрая фея – многозначительно вздыхала, дядя пророчески изрекал:
– Терпи, Игорек, это все временно. Прими как стихийное бедствие. И запомни: воздушно-десантная подготовка и тактика. Это то, что надо командиру. Тактика, чтобы командовать и понимать команды. ВДП, чтобы не угробить технику и людей при десантировании. Все! А эти глупости, разбивание кирпичей, лопание досок руками, метание саперных лопаток – это все забудь. Это ребячество, баловство! У нормальных это проходит, как только получают лейтенантские погоны. Запомни, дорогой мой, война выигрывается не лопатками и бицепсами, война выигрывается мозгами. Ты – будущий командир, так что думай! Вижу, отец будет гордиться тобой, когда в отпуске тебя увидит…
Подобный монолог, только в ином наборе слов, у дяди повторялся в каждый приход Игоря, местами менялись только предложения, иногда добавлялись несколько новых слов. Но смысл Игорю был ясен, как и неизменный сценарий короткого увольнения: плотный обед с десертом, горячая ванна и несколько часов сна, пока дядя с тетей смотрели телевизор. Затем Игорь на короткое время присоединялся к ним, но с наступлением темноты беспокойство само собой нарастало в нем. И позже, когда дядя отправлялся на прогулку с боксером, беспечно-игривым, прыгучим, повсюду развешивающим слюни, маршрут прокладывался мимо ворот училища – Игорь, естественно, был без увольнительной. И ему порой казалось, что отношение дяди к нему приблизительно такое же, как к этому душевному псу, которому видавший виды полковник, с ласковой усмешкой говаривал: «Ну, чё ты хочешь, дуралей?», когда тот пронзительно и преданно заглядывал хозяину в глаза перед прогулкой. А дуралей восторженно помахивал обрубком хвоста, смотрел, как на бога, иногда ухитрялся лизнуть шершавым языком не менее шершавую щеку пытающегося увернуться хозяина. Ради прогулки пес готов был откликаться на любую кличку, и Игорь за это-то и недолюбливал собаку – начало радости боксера означало конец его собственного короткого отрезка блаженства. Они с псом были на равных в восприятии действительности. То был период, когда Игорю сложно было судить о превратностях человеческой привязанности, и через двенадцать лет после тех тоскливых уходов в расположение роты, получив известие о смерти дяди, Игорь долго с мрачной отстраненностью размышлял об этом. Дядя сошел в могилу ровно через полгода после того, как его по старости покинул пес, до последних дней по-щенячьи любивший
хозяина…Глава вторая
(Рязань, РВДУ, январь 1986 года)
– Ну не сволочь Утюг! Вот так взять, оставить свой кусок работы и урыть!
Алексей повернулся к Игорю, лицо его было искажено гримасой негодования. Двоим им предстояло перемыть более сотни кастрюль и не менее пяти сотен различных тарелок – от плоских металлических до маленьких фаянсовых из-под масла. В маленькой мойке клубился гадливо-удушливый пар, смешанный с кислым запахом гниения, плесени и пищевых отходов. Изъеденные грибком стены мойки наводили непроглядную тоску, и только у единственной лампочки радовала глаз обнадеживающая радужная полоска света. Игорь периодически щурился на нее, словно играя с электричеством, и каждый раз она казалась иной – то наивной, то игриво веселой.
После гневной тирады Алексей бросил Игорю пустую кастрюлю и потянулся за следующей, чтобы отработанным движением освободить ее от объедков и затем опять ловким броском отправить товарищу. На улице стояла глубокая холодная ночь, они же старались работать как можно быстрее, «шуршать», как называлось это в РВДУ, чтобы успеть еще вздремнуть час-другой до рассвета. Игорь с интересом слушал товарища, с легким напряжением следя за его руками и лишь изредка вглядываясь в лицо собеседника. И подумывая иногда: «Эх, Леша, Леша, и чего так переживать из-за пустячного события?» Игорь не менее искусно расправлялся с кастрюлями в баке с моющей пастой, а затем отправлял их во второй бак с почти кипяченной водой, над которой висело еще одно, более плотное облачко пара. Друзей отделяло друг от друга около трех метров узкого продолговатого помещения мойки. Оба были в темных рубахах-робах, которые швами неприятно напоминали телу о себе и о незамысловатой роли их владельцев в этой азбучной схеме. Рукава по локоть закатаны, руки – в жирных разводах от остатков пищи и грязной пленки с поверхности воды. Но ни это, ни даже периодические брызги жирной воды в лицо ничуть не смущали. Потому что друзья уже успели усвоить: обращать внимание на мелочи – значит лишить себя сна.
– Да ладно, Леш, пусть испытает судьбу, тебе жалко, что ли? – ответил Игорь и с лукавым прищуром поглядел в лицо товарищу в тот момент, когда тот бросал ему очередную грязную кастрюлю. От пара лицо Алексея изрядно раскраснелось, на нем читались озабоченность и досада, а то и злость на Утюга. Лоб под взъерошенной челкой пересекла глубокая борозда, но не было ясно, то ли он возмущен уходом Осиповича, то ли тайно завидует его беспечно аморальному решению. Работая, Игорю было забавно наблюдать за товарищем, но мысли его жили отдельно от резвых рук.
– Да мне наплевать глубоко на его поступки! Главное, чтобы он себе хорошо делал не за наш счет!
Алексей вдруг на миг приостановился и с некрасивой гримасой передразнил Осиповича:
– Парни, выручайте, уже невмоготу мне. Сейчас схожу к «маслорезке», покалякаю, может, что выйдет. Потом отработаю по полной. – Алексей вздохнул, подумал о чем-то, принял свой нормальный облик. – И он хочет сказать, что так товарищи поступают?! Объявил и сбежал! А мы его отпускали?!
«Что-то его не на шутку будоражит, – подумал Игорь, от которого не ускользнула широкая амплитуда жестикуляции Алексея. – Ох, задело!»
– Чего ты мучаешься? Ты ж сам говорил, что тебя на «бабу не тянет» в условиях всего этого. – Игорь обвел глазами вспотевшие грязью стены мойки, словно напоминая, где они. – Или завидуешь?!
– Да чему там завидовать?! – Алексей в сердцах хлюпнул кастрюлю в бак, и несколько горячих жирных капель брызнули ему на дерматиновый фартук и руки. Но он не замечал брызг. – Просто тошно от этого! Нельзя опускаться до уровня животного. Это все равно, что вот эти помои жрать!
И Алексей после произнесенных слов сделал многозначительный жест ладонями вдоль шеи от себя, показывая, как его тошнит от сексуальных намерений Осиповича. «Маслорезкой» была некая пышнотелая Ната с прыщавым лбом, оттопыренным под белым халатом, чудовищно раскормленным задом, полными, весьма чувственными пунцовыми губами. За девицей, как это обычно бывает, числилась душещипательная история о неудавшейся любви с «непорядочным» курсантом и сумрачный шлейф дурной славы, как от всякой легкой добычи для телесных услад. Игорь вспомнил, как комично, скабрезно и диковато топорщились под халатом с неприлично глубоким декольте ее гигантские прелести, как томно глядели по сторонам ее большие, довольно выразительные, хотя и совершенно глупые, коровьи глаза. И ему стало противно от мысли, что можно прикоснуться к ней в поцелуе или, не дай бог, для еще какой-нибудь, щекочущей нервы, цели. Плотные шары ее вполне еще упругих грудей, как и источаемый от нее самой запах хлеба с маслом, казались Игорю вызовом его восприятию женственности, которое – он вполне понимал это – являлось инфантильным. Саму комнату, где налитая соком Ната мясистой рукой, вооруженной спартанским тесаком, с виртуозностью безжалостно кромсала масло, Игорь всегда обходил, словно там располагалось логово нечисти. Но эта титулованная красавица была единственной дамой в ночной курсантской столовой, а может быть, в этот момент и во всей ночной крепости с высокими серыми стенами. И конечно, этот прискорбный факт кое-что значил для изголодавшейся по женским ласкам части обездоленного и ущемленного сообщества в погонах. Вероятно, Алексей думал о том же, потому что проговорил вдруг почти с ненавистью:
– А ты видел ее лоснящиеся губы?!
Игорь поморщился, как будто Алексей спросил, видел ли он эту молодую женщину в непристойной позе. Он стал быстрее тереть ворсистой тряпкой по кастрюлям. Некоторое время они хранили молчание, но мысли все равно возвращались к походу Осиповича.
– А у тебя уже… это было? – спросил Игорь осторожно.
– Ну, было, но не с такими же… Мы такие вечера закатывали… О-го-го! – Алексей многозначительно поднял глаза вверх, как если бы хотел взглянуть на небо сквозь разводы на потолке. – «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…» Знаешь загадку: «Висит груша, нельзя скушать»? Так вот отгадка там другая…