Рог Роланда

– Я же говорила!
– повторяла взволнованная Алиска.
– Погоди немного, ты еще меня на дискотеку поведешь!

– Алиска...

– Что?

– Ты даже не представляешь, что ты для меня сделала.

Вот как раз это Алиска представляла - хотя смотрела на ситуацию реалистичнее, чем Геннадий. Она знала, что парализованному, даже если руки кое-как шевелятся, очень трудно управиться с весом собственного тела, а перевалить его через подоконник, чтобы рухнуть с девятого этажа во двор, скорее всего, невозможно. Для этого нужно найти, за что ухватиться, с наружной стороны стены, а вряд ли строители оставили там

для Геннадия скобу или штырь.

Она всего-навсего отвлекла его от созревшей к четвертому часу ночи идеи и держала, не позволяя снова впасть в отчаяние, по меньшей мере полтора часа.

Геннадий пострадал через собственную глупость, бахвальство и фанфаронство - так объяснила она ему, приводя его в чувство жестко и решительно. Он выбрался с компанией на пикник - замечательно. Берег Волги вообще прекрасно. Хотел блеснуть перед девушкой - нормальное желание. Но блещут-то по-разному. Если она, видя, что любимый собрался нырять в незнакомом месте с кормы стоящего на вечном приколе древнего катера, его не удержала - то с мозгами у нее, надо думать, большая напряженка. И логическая последовательность - девушка, настолько глупая, что позволила будущему жениху рисковать жизнью без всякой необходимости, просто была обязана испугаться насмерть, увидев, как его, обездвиженного, выволакивают на берег. И исчезнуть навеки она тоже была обязана - ее куриный ум не позволяет оперировать этическими категориями.

Одно то, что Гена, врубившись головой в камень и потеряв сознание, не утонул, а полупьяная компания довольно быстро сообразила, что раз хвастун не всплывает - дело нечисто, и парни успели его вытащить, - так вот, Алиска считала это удачей, а временный паралич - еще не слишком большой платой за избавление от дуры. Так она и объяснила несостоявшемуся самоубийце.

– Когда вот так предают - жить не хочется, - возразил он.

– Да что ты вообще знаешь о предательстве?!
– возмутилась Алиска.

Вот сейчас было самое время начать рассказ о смерти Роланда и прочих событиях, случившихся в 778 году от Рождества Христова, когда войско франков возвращалось из испанского похода.

Но что-то мешало ей...

Странным образом не хотелось впутывать Геннадия в эту историю, хотя именно для него легенда о предательстве и возмездии была бы понятной, родной, вдохновляющей и...

... и не все ли равно, кто платит за предательство, мужчина или женщина?

Алиске вовсе не было жаль ту дуру, которая испугалась парализованного тела. Испуг - совершенно нормальная человеческая реакция. А тут еще и глупость примешалась. Девчонка могла бы по крайней мере подождать, что скажут врачи.

Но в результате Алиска испытывала к дуре прямо-таки чувство благодарности. Удержать Геннадия на краю подоконника было несложно - хотя бы потому, что Алиску учили это проделывать профессионально, а ученицей она была хорошей. То, что потом Геннадий по меньшей мере дважды в неделю звонил в одно и то же время, стало для Алиски сперва несколько обременительной, а потом даже приятной инициативой. Получив от нее хороший нагоняй, он не жаловался и не хныкал (хнычущие неврастеники непостижимым образом доставались другим дежурным), он - хвастался! Хвастался тем, что донес стакан до рта, не пролив ни капли. Тем, что сам, на руках, перебрался из кресла на постель. Тем - тут Алиска сперва возмутилась откровенностью, а потом оценила достижение, - что отказался от памперсов и сам, хотя и с переменным успехом, контролирует процесс мочеиспускания. Для человека, почти не чувствующего нижней части тела, это действительно было событием.

Алиске было нетрудно радоваться вместе с человеком который считал, что она его спасла.

– Да уж знаю!
– возмутился Геннадий.
– На своей шкуре!

– Да ладно тебе! Забудь. Проехали, - приказала Алиска. Ей не хотелось, чтобы этот человек пережевывал старую обиду.

– Слушай...

– Что?

– Приходи ко мне в гости, а? Давай наконец познакомимся по-человечески.

– Рано.

– Почему рано?

– Тебе обязательно, чтобы я тебя видела в инвалидном кресле и с уткой?

Она была жестока - да, но это была интуитивная жестокость, необходимая при общении с сильным человеком. Алиска знала - Геннадий справляется со своей болезнью потому, что его удалось развернуть лицом не к прошлому, а к будущему.

Ей нужны были те, кто ненавидит предательство всей душой, и его ненависть была отнюдь не лишней. Но она, сама на себя злясь, все же уводила парня в другую жизнь, где нет места ни дуре, его бросившей, ни всему тому, что с этой дурой связано.

Если бы кто-то сказал Алиске, что она полюбила этого незримого человека за его силу и отсекала все, мешающее ему выздороветь, как раз из-за любви, она бы не поверила.

Она отложила любовь на будущее - когда-нибудь потом, потом...

К тому же, она считала, что ею должна сейчас владеть одна мысль и одна страсть.

– Да, нужно, - не менее жестко сказал он.
– Пусть ты увидишь меня таким. Ничего! Но ведь и я тебя наконец увижу! Слышишь? Алиска! Я страшно хочу тебя видеть! Мне осточертел этот телефон! Приходи! Ты все это время тащила меня на себе, как мешок с картошкой! Я что - должен перед тобой еще чего-то стесняться? Ты меня как облупленного знаешь! Приходи, слышишь!

– А если я страшнее атомной войны?!
– она хотела произнести это язвительно и едко, однако сорвался голос, в носу всхлипнуло - и потекли слезы.
– А если я - урод, чучело, поганка?!

Негодуя, она чуть было не выпалила: та твоя дура уж точно была как топ-модель, с обыкновенным человеческим носом, с шелковистыми волосами не с проволочной гривкой, которая даже на лоб не ложилась, пока не зальешь лаком.

Но она не смогла. Гена верно сказал - она тащила его, вытаскивала его, и разворачивать его лицом к прошлому - не имела права.

Исполнение профессионального долга сделало ее бессильной, а бессилие перед самой собой уже сильно смахивало на предательство - предательство своего замысла.

– Вот и замечательно!
– обрадовался Гена, списав ее всхипы на телефонные помехи.
– У тебя появится место, где ты никогда не будешь уродом, чучелом и поганкой, слышишь? Приходи, Алиска!

Она положила трубку на стол и разревелась уже по-настоящему.

* * *

– Помолись да и постарайся заснуть, - сказал Джефрейт.

– В ночь перед Божьим судом?
– спросил Тьедри.
– Да и не выйдет.

Он успешно увернулся от кулака старшего брата и беспрекословно перенес бурную ругань. Он понимал - старший боится за его жизнь, и не столько хочет приобрести новых вассалов, сколько - спасти своего младшего. Тут-то и выяснилось, какова его вера в силу Божьего суда...

Но оба Анжуйца, и большой, и маленький, были одинаково упрямы. Оба знали это про себя и втайне гордились такой родовой добродетелью.

– Не кончится добром твоя затея, если не одумаешься. Кто ты против Пинабеля?..
– Джефрейт вздохнул.
– Так хоть вздремни, чтобы с утра быть свежим.