Рок-н-ролл мёртв

Не понравилась мне чем-то серая "Волга", которая шла за нами и вместе с нами остановилась возле прокуратуры. Но, когда, высадив Настю, я отправился домой, "Волга" осталась стоять, и я успокоился.

По дороге я зарулил к Джиму, но его не оказалось дома. Я только рассказал его предкам, какие у нас дела вершатся и дальше поехал. Но еще и дверь ключом не открыл, как услышал дикий телефонный трезвон. "Что-то вообще, жизнь у меня какая-то телефонная пошла", - думал я, торопливо отпирая замок и хватая трубку.

– Коля, - зазвучал взволнованный Настин голос, - это какой-то ужас...

– Что такое? Что там тебе сказали?

– Ты понимаешь, они совсем не по этому делу меня вызывали.

– Не из-за Рома?

– Из-за него. Но, понимаешь... Только я туда вошла, как они начали нести какой-то бред - что Ром ограбил сегодня ночью какой-то валютный магазин. Стали меня допрашивать, где я была с четырех до пяти утра...

– А что случилось в это время?

– Они твердят, что именно в это время и был ограблен магазин.

– Да какой, к черту, магазин? Ты им объяснила, что Ром в это время был уже мертвым?

– Не стала я об этом говорить. Что-то меня удержало. Понимаешь, все это так глупо звучало. Чушь какая-то. Я просто ждала, когда они меня отпустят. Но потом они показали мне запись...

Голос ее задрожал, и она примолкла.

– Какую еще запись?
– У меня снова, как вчера, слегка поехала крыша.

– Этот магазин - частный. И хозяин там, видимо, крутой. У него в доме напротив, в одном из окон, установлена камера. И она ночью пишет все, что возле дверей делается. Он хозяину квартиры, чье окно, башляет за то, что тот кассеты меняет.

– Ну и что?

– Это был Ром. Мертвый. Понимаешь?! Он мертвый этот магазин грабил.

– Слушай, Настя, ты в порядке?

– Нет.

– Я и чувствую.

– Как ты думаешь, Крот, в порядке я, когда Ром умер? И когда я своими глазами видела, как он, мертвый, ломает дверь магазина?

Я слышал, что она сейчас-сейчас сорвется. Но произнес, наверное, самую идиотскую фразу, какую только мог:

– Ну, ты что-то не так увидела.

– Пошел ты!..
– крикнула она и бросила трубку.

Я сварил кофе и завалился на диван. Похоже, я слегка перегрузился впечатлениями. Мозги просто отказывались соображать.

Но после получасового разглядывания табачных колец и потолка сквозь них, я мало-помалу пришел к выводу, что разговор с Настей нужно продолжить. Я набрал ее номер, но трубку никто не поднимал. У меня засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. Я спустился вниз, сел в "Жигуленок" и двинул к ней.

На этот раз я не мчался очертя голову, как ночью, и добрался только часа через полтора. И застал перед ее подъездом небольшую кучку зевак. Чуть поодаль стояла "скорая". Я даже не удивился. Пробившись к дверям, я увидел, как двое санитаров выносят на носилках прикрытое простыней тело. А за ними по пятам - зареванная Настина младшая сестренка Тома. Я тронул ее за плечо:

– Что с ней?

– Я открыла... А она...
– и сколько я не тряс ее, сквозь слезы не смогла вымолвить больше ни слова. Тогда я догнал носилки и тот же вопрос задал санитару.

– Вроде, отравление. С час назад она кончилась. Но точно сказать можно будет только после вскрытия и анализов.

– Я взгляну на нее? Я ее друг.

Настя лежала с закрытыми глазами, неестественно закинув голову. Бледное лицо ее чуть припухло. Мертвая. Мертвее не бывает. Но, словно стараясь оттянуть время, я снова и снова пытался прощупать пульс, прослушать сердце. В конце концов, санитарам надоело стоять, и они двинулись к машине; а я, как заводная кукла, не отставая, брел рядом с носилками.

Дверцы захлопнулись и машина выехала со двора. Перед тем как сесть в нее, один из санитаров сочувственно похлопал меня по плечу и вроде бы хотел что-то сказать. Но потом только рукой махнул.

Я отвез Томку домой - к Настиным родителям. По дороге спросил, как у нее дела с поступлением в театральный, но она была не в состоянии произнести что-нибудь членораздельное, и ехали мы, в основном, молча. Я остановился у подъезда, и когда она выходила, поймал за руку, притянул к себе и, как мог нежнее, погладил волосы - такие же мягкие, как у Насти. По-моему, она слегка неравнодушна ко мне, как это бывает с младшими сестренками старых друзей или подруг. Как бы не было мне худо самому, я должен был ее поддержать. Пусть помнит, что у нее есть друзья, которые ее никогда не подведут. Я отпустил ее, она шмыгнула носом, мне показалось, с благодарностью, и пошла. Страшные слова готовилась она сейчас сказать отцу и матери... Я с ней подняться не набрался духа. Постоял немного и поехал. В прокуратуру поперся.

В вестибюле я спросил у похожего на ворону дежурного, кто занимается делом Романа Хмелика. Тот подозрительно меня оглядел, но потом-таки звякнул куда-то и сказал мне: "В тринадцатую пройдите - на третий этаж".

Встретил меня мрачный, но, сразу видно, умный мужик. Лет сорока, в официальном прикиде. Он назвался следователем Евгением Валериановичем Гридневым и поинтересовался, чем может быть мне полезен. Но цепкий его взгляд говорил о том, что он как раз решает, чем могу быть полезен ему я.

Я назвал свое имя, место работы и объяснил, зачем явился:

– Я хотел бы увидеть запись - из магазина.

– Какую запись?

– Вы понимаете, какую. Которую его жене показывали.

– А вы откуда об этой записи знаете?

– Настя мне и рассказала.

– А вы, простите, когда в последний раз видели Хмелика?

– Вчера на концерте.

– И как он вам показался?

– Очень усталым... Вы мне запись покажете или нет?

– Вы, как я понял, журналист?..

Все ясно. И я попер на понт:

– Вот что, Евгений Валерианович, я вам клянусь, что писать об этом без вашего специального разрешения не буду. Роман - мой старый друг. Это нужно лично мне, понимаете? А если вы мне откажете, тогда я точно буду звонить на каждом углу и все следствие вам попорчу.

Гриднев тихонько постучал пальцем по краю стола, говоря:

– Вот только пугать меня не надо, молодой человек. Я сам кого хочешь напугаю... А запись я вам покажу, черт с вами.

Он полез в сейф и вытащил кассету. Потом открыл стенной шкаф, а там КИМовские видик и телевизор.

...Перед скудно освещенной дверью, стоя на коленях голой спиной к объективу, возится человек. Рядом с ним на асфальте лежит небольшой темный прямоугольный предмет. Эта картина не меняется с полминуты. Вдруг на спине человека появляется несколько небольших черных пятен. Человек быстро хватает лежащий рядом предмет, который оказывается пистолетом и, поднявшись во весь рост, оборачивается лицом к камере.

Да, это Роман, сомнений быть не может. Но, господи, что с ним? Неестественно перекошенный открытый рот; выкатившиеся из орбит глаза... А там, где спину его только что покрыли пятна, спереди, на животе и груди зияют ужасные рваные раны. Словно и не замечая их, он стоит, вперив невидящий взгляд в темноту. Около минуты рука с пистолетом подрагивает, методично отклоняясь то вправо, то влево.