РОК

197

ти позвонил в ЦК. Горбачева не было в стране, Лигачева я не нашел, а те партийные функционеры, к кому я обратился, ничего путного мне сказать не могли и каждый старался «отфутболить» к другому по принципу «как бы чего не вышло». Так ничего и не добившись от «Старой площади», утром я принял мать Терезу, удивительную женщину, отдавшую свою жизнь служению страждущим. Мне кажется, она, осведомленная о правилах и законах, существовавших в нашей стране, была удивлена, что мы без проволочек дали согласие на работу послушниц ее ордена в наших больницах. После разговора с ней мы широко открыли двери больниц и для представителей нашей православной церкви.

Недавно с большой помпой в Москве с участием жены Ельцина был открыт хоспис - особое медицинское учреждение, где в хороших условиях заканчивают свой жизненный путь обреченные, умирающие больные. Конечно, честь и хвала мэру Москвы Ю. Лужкову, выделившему большие деньги на создание подобной больницы, на большую гуманную акцию. Но в связи с этим я вспомнил 1989 год, когда ко мне обратились мои зарубежные коллеги с просьбой принять известного английского журналиста Виктора Зорза. Мы встретились, и он рассказал историю, которая привела его ко мне. Его дочь, молодая девушка, заболевает раком и вскоре погибает. Трудно представить себе горе отца, пережившего дочь. Все увиденное журналистом во время его скитаний по клиникам и консультациям профессоров настолько его поразило и изменило его представления о жизни и смерти, что он оставил свою профессию и посвятил себя помощи самым несчастным людям на земле — обреченным больным, страдающим раком в последней стадии. Он предложил организовать специальные медицинские учреждения| (хосписы) - последнее прибежище для умирающих больных. Создав их в ряде стран, он решил организовать подобное учреждение в Советском Союзе. Нашлись энту-

198

зиасты в Ленинграде, которые прониклись его идеями, но оказалось, что решить эту проблему в нашей бюрократической стране почти невозможно. Он рассказал мне о своих мытарствах, обращениях в различные государственные и партийные организации. Слушая его рассказ, я в который раз вспомнил принцип, который исповедовали М. Суслов и подобные ему партийные руководители: «этого не может быть, потому что так не было».

Конечно, мы дали разрешение на организацию в стране подобных учреждений. Но наступил 1992 год, и все осталось благим пожеланием. Только одну его просьбу мы выполнили — начали выпускать по лицензии фирмы «Грюненталь» на экспериментальном заводе кардиоцентра ненаркотическое обезболивающее средство трамал, которое должно было использоваться в хосписах. Единственное, что Я, покидая пост министра, мог сделать для поддержки гуманного и благородного начинания, — это включить хоспис в список медицинских учреждений.

Меня часто спрашивали: «Почему, добившись многого для здравоохранения, создав базис, который начал давать положительные результаты, Вы добровольно покинули пост министра? Ссылки на травмы во время автомобильной катастрофы, о которых говорилось при Вашей отставке, по меньшей мере наивны, учитывая, что Вам удалось восстановить здоровье и даже подниматься после этого на "Приют одиннадцати" на Эльбрусе. Так почему же Горбачев так легко подписал один из своих первых в качестве президента страны указов о Вашем освобождении по собственному желанию?»

Мне трудно было отвечать тогда, нелегко и сегодня. Прежде всего, соглашаясь с назначением на пост министра, я поставил перед М. Горбачевым условие, что по прошествии трех лет буду иметь возможность покинуть Министерство здравоохранения и полностью посвятить себя науке, которая представляла для меня основную ценность в жизни. Даже при напряженной работе ми-

199

нистром, требовавшей колоссальной отдачи сил и отнимавшей много времени, я ни на один день не оставлял ни врачебной, ни научной деятельности. Но основным было другое. В 1989 году я почувствовал, что в разгорающейся политической схватке вся наша бурная деятельность, все наши достижения никому не нужны. Когда обостряется борьба за власть, разгораются межнациональные стычки, появляется возможность для личного обогащения, тут уж никого не интересуют ни состояние детской смертности, ни борьба с сердечными и онкологическими болезнями, ни уровень инфекционной заболеваемости. Работать становилось все труднее. Половинчатая позиция партии прежде всего в экономических вопросах, бесконечные компромиссы и пустые обещания Горбачева, отсутствие твердой воли у руководства страны, неопределенность будущего создавали гнетущую атмосферу как в государственном аппарате, так и среди руководителей на местах.

Принятые законы «О государственном предприятии», «О кооперации» и ряд других лишь обострили ситуацию и увеличили раскол в обществе. Помню, как на меня обрушились некоторые журналисты, когда мы запретили кооперативам использовать дорогостоящее и уникальное медицинское оборудование в рабочее время. А вызвано это решение было тем, что мы стали получать массу писем от больных, что они не могут вовремя и в достаточном объеме получить диагностическую помощь. В ряде учреждений, полностью обеспеченных бюджетным финансированием, оборудование в обычные часы приема больных функционировало как кооперативное и, естественно, пациентам надо было оплачивать обследование. В одно и то же время члены кооператива получали зарплату от государства и деньги за свою частную деятельность.

Сегодня активно обсуждается: когда начали зарождаться «новые русские», современные нувориши? У меня же не возникает никаких сомнений: многие из них нако-

200

пили первичный капитал именно в то смутное время распада Советского Союза.

Обычно я спокойно реагировал на выпады в мой адрес, в том числе и со стороны журналистов разных мастей, но статья в «Известиях» поразила даже меня своей наглостью и беспринципностью. Друзья со связями в журналистских кругах по моей просьбе выяснили подоплеку появления статьи и сообщили, что она заказная, инициирована кооператорами, и посоветовали просто не обращать на нее внимания. Однако вопрос был принципиальным и касался не только медицины. Мы направили в газету аргументированный ответ, который долго не печатали, несмотря на мои обращения к главному редактору А. Лаптеву. Лишь после того, как я заявил ему, что он нарушает принципы печати и что мы будем вынуждены обратиться в соответствующие инстанции, ответ был опубликован,-да и то со странной припиской редакции. Так что заказные статьи в газетах, лоббирующие интересы определенных групп и лиц, появились не в новые «ельцинские» времена, а были продуктом своеобразно понимаемой «горбачевской» гласности.

К чему я рассказываю о доступе религии в учреждения здравоохранения, об истории хосписов и околомедицинских авантюрах? Кажется, что все это так далеко от политической борьбы, которая развертывалась в Кремле, на Старой площади, в здании правительства РСФСР на Красной Пресне. Но, думается, именно такие, на первый взгляд, мелкие штрихи наглядно демонстрируют растущие в стране неразбериху и смятение, использование идеалов демократии и гласности в корыстных целях, безразличие власти к возникающим проблемам, вернее, отсутствие у нее четких представлений о путях их разрешения. Это было еще одним аргументом в пользу решения покинуть пост министра. Последней каплей стало мое общение со съездом народных депутатов и вновь избранным Верховным Советом..

201

Как я и ожидал, на волне недовольства народа экономической ситуацией и в связи с неподготовленностью КПСС к новым методам борьбы за власть в условиях плюрализма, так называемой многопартийности, гласности и демократии в составе съезда оказалось немало политиканов, всевозможных политических болтунов с популистскими лозунгами, которые ничего конструктивного не могли предложить.

Многие наживали политический капитал на трагедии людей, например на последствиях аварии на Чернобыльской атомной станции. Помню гневные тирады в адрес «власть придержащих» корреспондента «Литературной газеты» из Киева Б. Щербака, избранного в Верховный Совет. В медицинских кругах с учетом его медицинского прошлого шутили, что он один из первых медиков среди журналистов и один из первых журналистов среди медиков, за душой которого только выступления по Чернобылю. После распада Советского Союза в независимой Украине он стал министром по делам экологии, но работать сложнее, чем критиковать. Так ничего и не сделав для чернобыльцев, судьбой которых он еще недавно был очень озабочен, он, как говорят, быстро переквалифицировался в дипломата.

Деятельность многих депутатов вела лишь к разрушению, а не к созиданию. Именно они проголосовали за ликвидацию Советского Союза. К сожалению, народ, изголодавшийся по свободе выражения мыслей и мнений, воспринимал их высокопарные слова, их мнимую заботу об интересах человека за чистую монету, веря в изменение жизни к лучшему. Многие в тот период часами следили в прямой трансляции за заседаниями съезда. Раньше такой интерес вызывали только телесериалы или трансляция футбольных матчей.

Что сказали бы сейчас, на развалинах страны, столько пережив за последнее десятилетие, те, кто с энтузиазмом воспринимал съезд народных депутатов и надеялся, что

202

он изменит их судьбу? Что бы сказали они о всех деятелях, красовавшихся на его трибунах и ушедших в политическое небытие, ничего после себя не оставив, кроме громких фраз, проблем и вопросов?

Лучшим ответом я бы счел строки из памфлета «Князь тьмы» избранного депутатом Б. Олейника. Они обращены к М. Горбачеву: «Вы как главный архитектор "перестройки" настолько запутали предвыборную кампанию, что в депутаты не мог попасть тот, кто этого не очень хотел. Зато каждый из "новой волны", поставивший своей целью заиметь мандат избранника, получил его. Неужели Вам и Вашим многочисленным службам не был известен постнулевой моральный облик некоторых особей, остервенело рвавшихся на Олимп? Тогда я еще сомневался. Ныне — уже не сомневаюсь, Вам все было известно».