Рокировка длиною в жизнь

В свете вышесказанного, мне хочется привести один небольшой эпизод, который позволит полнее понять эту незаурядную личность.

худ. Беннет, Фрэнк Мосс

С барского стола…

С самого основания, в шахматном клубе им. М. И Чигорина мирно сосуществовали две секции – шахматная и шашечная. Своей схожестью они напоминали мне двух братьев: старшего – бесспорно – главенствующего и младшего – этакого Иванушку-дурачка.

По вполне понятным причинам, львиная доля бюджетных денег отпускалась на «старшего брата». Огромный зал, принадлежащий некогда бывшей французской церкви, помнил не только чемпионаты города, но и достаточно крупные международные турниры, с участием многих шахматных знаменитостей.

Но иногда и на улице шашистов наступал свой праздник. В такие дни, организаторы турнира (обычно, такие тихие и незаметные) вдруг преображались, заряжаясь бешеной энергией, и суетливо носились с бумагами, на которых красовалась круглая печать спорткомитета. Следовательно, и младшенькому братику кое-что досталось…

А как же? Ведь, это означало выделение государственных средств на подготовку и проведение мероприятия. Иными словами, говоря по-простому, деньги, денежки, «бабульки». Которые можно потратить и расписать так, что «комар носа не подточит»: всё зависит тут от опыта и стажа ответственных руководителей секций. А опыт, конечно же, имелся…

В один из таких радостных для шашистов дней, мы с Анатолием Абрамовичем, сидя в дальнем углу зала и анализируя очередную шахматную позицию, с интересом наблюдали за их деятельной возней, снисходительно посмеиваясь над Б. Герцензоном – одним из организаторов и страстных пропагандистов и популяризаторов шашек.

Борис Миронович, очень походивший внешностью на известного актера Михаила Яншина, всегда напоминал мне этакого барина-увальня, который нечаянно попал в не свое время и теперь вынужден подстраиваться как-то под эту странную жизнь. И судя по тому, что он являлся автором нескольких книжек, устроиться ему удалось очень даже неплохо.

Наконец, Анатолий Абрамович не выдержал:

– А, ведь ты, кажется, одно время работал в ресторане? – неожиданно обратился он ко мне.

– Не совсем: я стоял за стойкой бара…

– Ну, неважно – перебил меня старший товарищ – Я имею в виду, что тебе приходилось по роду своей деятельности сталкиваться с банкетами, юбилеями и прочими мероприятиями, верно?

Я согласно кивнул, вспомнив, как меня до сих пор подташнивает от специфического запаха, присущего любому ресторану. Хотя, с другой стороны, эти же самые запахи, одновременно, и вызывают во мне ностальгические нотки по ушедшей молодости, воскрешая в памяти сцены былых пиршеств, роскошных столов и широких жестов: когда шампанское лилось рекой, а столы ломились от изобилия; когда каждый из нас, тайком выйдя из-за стола, стремился найти официанта, чтобы незаметно расплатиться за весь стол; когда нагибаться за случайно вывалившейся на пол купюрой было не принято, когда…

– Ты знаешь, что мне это всё напоминает? – прервал мои воспоминания Анатолий Абрамович, грустно усмехнувшись.

Я с интересом уставился на своего кумира.

– Вот, обрати внимание и сравни: шахматные турниры и шашечные. В первом случае, выражаясь образно, на банкете присутствует всё: коньяк, шампанское, «птичье молоко»… Всевозможные деликатесы: осетрина, балык, бастурма, красная, черная икра, ну и так далее… Словом, стол прогибается от обилия и излишества продуктов.

Так вот, сегодня шашистам дали возможность на хлебец с маслицем совсем чуть-чуть намазать красной икры. И глянь, как они сходят с ума…

Доктор Шапиро или «Жизнь прекрасна!»

Известный в конце прошлого века на весь Союз доктор, один из главных врачей советской Армии Леонид Иосифович Шапиро на самом деле был очень простым и доступным в общении милым старикашкой. Нас сблизила с ним любовь к шахматам. Я тогда работал в шахматном клубе им. М. И. Чигорина в качестве рабочего, а ему – квалифицированному судье – достаточно часто приходилось проводить различного рода турниры.

худ. Ирвинг Аминь

К моменту нашего с ним знакомства это был уже худощавый старик, с обвисшими мешками под глазами, с сухой морщинистой кожей и заметно сгорбленной осанкой. Это первое впечатление, однако, мгновенно улетучивалось, стОило лишь, заговорить с ним. Он весь распрямлялся и заметно преображался. Особенно эти живые и озорные глаза. О-о! Они могли рассказать вам очень многое! В его умудренном взгляде читалось всё: и детская наивность, и недоверчивая осторожность, приобретенная за годы молодости, которая пришлась как раз на сталинское время, и искренняя расположенность к собеседнику, которая выражалась в уважении к оппоненту и умению слушать, и некая легкая ирония по отношению к жизни в целом.

За плечами остались далекие и светлые воспоминания дореволюционного детства, бурная молодость, тревожные тридцатые, Великая Отечественная, фронт, госпиталь, затем работа в советской Армии. И всё это время – труд, труд, труд… Он был не только ветераном войны и труда, но и Заслуженным врачом советской Армии.

В орденах и медалях я застал его лишь единожды, 9 мая. Награды настолько плотно облегали несчастное тело, что – казалось – подомнут своею тяжестью старого ветерана. В тот день я даже постеснялся к нему подойти: настолько парадным, величественным и недосягаемым он показался для меня. Словом, настоящий герой и защитник Отечества.

Зато в обычные дни Леонид Иосифович сам находил меня и, заговорчески подмигнув, кивал головой на шахматную доску. Иногда, мы прерывали поединок и выходили на перекур. Здесь, у входа в клуб, на бывшей улице Желябова 25, где постоянно мельтешит перед глазами толпа вечно спешащих куда-то людей, мы с ним выкурили не одну пачку сигарет.

Это был тот самый тип пожилых людей, который, несмотря на свой почтенный возраст, любил остроумный фривольный анекдотец, умел заценить хороший юмор, да и сам, при случае, не прочь был тряхнуть стариной. Одним словом, с ним было, что называется, не соскучишься. Вдобавок ко всему, старичок являлся ещё и превосходным рассказчиком.

– Леонид Иосифович, Вам необходимо бросить, к черту, курить! – строго пытаюсь ему внушить, глядя на то, как он заколотился в очередном приступе кашля. – Восемьдесят лет, всё-таки… Пожалейте себя.

Откашлявшись и аккуратно обмакнув носовым платком прослезившиеся уголки глаз, он нехотя соглашается со мною:

– Да надо, надо бы…

И тут же, вероятно вспомнив историю, лукаво прищуривается:

– А я тебе разве не рассказывал о том, как пытался завязать с этим делом?

– Нет.