Рокоссовский

За три с половиной года, проведенных в армии, Каргопольский полк стал ему родным. Давно, с момента расставания с Польшей, он не получал вестей от родственников из Варшавы. Одни драгуны хоть изредка вмела возможность отправиться в краткосрочный отпуск, другим, как Странкевичу, присылали письма, иногда денежные переводы (10—15 рублей). Всего этого Константин Рокоссовский был лишен. Полк был теперь для него и родиной и домом, товарищи по оружию заменяли родных. А относились товарищи к Рокоссовскому и с любовью и с уважением. В годы первой мировой войны, в суровых боевых буднях, складывается, формируется, крепнет и закаляется характер Рокоссовского: сдержанный, спокойный, уверенный, лишенный позы, бахвальства. В то же время, несмотря на тяготы и ужасы войны, которая нередко огрубляет душу человека, Рокоссовский сохраняет на всю жизнь доброжелательность, стремление понять человека, войти в его положение, что впоследствии иногда воспринималось и людьми, его окружавшими, и его начальниками как мягкость характера. Некоторые люди склонны видеть сильную волю в жестокости, а твердый характер в грубости. Но вот Рокоссовский, обладая и волей и характером, с юных лет и всю жизнь начисто был лишен и жестокости и грубости в отношении подчиненных. Да и не только подчиненных.

В полку Константина Рокоссовского любили. Все в нем вызывало расположение окружающих: и внешний вид стройного, высокого, широкоплечего драгуна, и храбрость, и даже удаль, сочетающаяся со сдержанностью и уверенностью, и немалая образованность, начитанность, что для солдат русской армии тогда было редкостью. Драгуны полка выбирают в 1917 году Константина Рокоссовского в эскадронный, а затем и в полковой комитет. Как один из самых заслуженных георгиевских кавалеров, Рокоссовский в октябре 1917 года был избран в полковую георгиевскую думу и выполнял там обязанности секретаря. В вихре событий, в постоянных спорах зреет и нем решение, определившее всю его дальнейшую жизнь.

Огромную роль в жизни Рокоссовского, как и в жизни всего нашего народа, сыграло Октябрьское вооруженное восстание, в результате которого в стране установилась Советская власть. Собравшийся в это же время в столице II Всероссийский съезд Советов по докладу Ленина принял ряд исторических декретов, определивших дальнейшую судьбу страны: о мире, о земле, о власти. Большинство населения России, как в тылу, так и на фронте, с одобрением отнеслось к решениям II съезда Советов и развернуло борьбу за их осуществление. Уже вечером 25 октября, получив сигнал о восстании в Петрограде, Военно-революционный комитет 12-й армии (в нее и входила 5-я кавалерийская дивизия) издал манифест, в котором говорилось: «Настал решительный час! Началась борьба за переход всей власти в руки самого народа... Мы, революционные солдаты, должны быть сильны, чтобы наши братья на улицах Петрограда могли быть уверены в нас... Нужно полное спокойствие и организованность. Военно-революционный комитет призывает вас к этому! Избегайте всяких неорганизованных выступлений. Не забывайте, что мы ведем борьбу на два фронта. Но вместе с тем не выполняйте приказов и распоряжений контрреволюционных штабов о передвижении частей, если эти приказы не подписаны Военно-революционным комитетом».

С воодушевлением встретили каргопольцы II Всероссийский съезд Советов и его решения. Это ярко засвидетельствовано в резолюции полкового комитета, принятой им 24 октября 1917 года и начинавшейся словами: «Шлем свой искренний привет II Всероссийскому съезду Советов рабочих и солдатских депутатов!» Драгуны-каргопольцы выполняли и вышеприведенное указание ВРК 12-й армии. Когда в ноябре 1917 года фронтовое командование предприняло попытку убрать с фронта сотни 5-го Донского казачьего полка, намереваясь использовать их против революционных сил, драгуны воспротивились этому намерению, отказавшись сменить казаков. 19 ноября драгуны 4-го эскадрона единогласно вынесли резолюцию относительно смены казаков с постов летучей почты: «Приказания этого эскадрон не исполнил ввиду его подозрительности. Постановили: никакой смены казаков в тыл не давать». В тот же день состоялось и общее собрание драгун полка, носившее весьма бурный характер и завершившееся принятием резолюции, в которой было заявлено: «Со дня устранения Духонина с поста верховного главнокомандующего и объявления его врагом народа полк Духонина не признает».

Большевистское требование — мир на базе победившей Советской власти — нашло горячий отклик среди солдат Северного фронта. Драгуны-каргопольцы также считали, что еще не пришло время покинуть фронт. 9 ноября на общем собрании 4-го эскадрона после многочисленных выступлений, среди которых была и короткая речь Рокоссовского, последовало решительное: «Ввиду опасности со стороны противника, мы считаем беспричинный самовольный уход частей с позиций или резервов недопустимым», Теперь солдаты сами выступали за сохранение порядка и дисциплины, резонно считая себя ответственными за судьбы страны и осуществляя тем самым позицию партии большевиков, позицию Ленина, писавшего, что «мы — оборонцы теперь, с 25 октября 1917 г., мы — за защиту отечества с этого дня... Мы — за защиту Советской социалистической республики России» [2] .

2

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 395.

Уже с октября 1917 года вся власть в решении вопросов полковой жизни принадлежала полковому комитету. Офицеры были отстранены от командования и, чувствуя постоянно растущую враждебность драгун, под всяческими предлогами стремились покинуть полк. Командовал полком теперь председатель комитета полковой каптенармус А. Иванькин. Командир 4-го эскадрона штаб-ротмистр Газалиев ушел в отпуск еще 11 октября и через семь недель, отведенные ему на отпуск, в полк не возвратился. Это обстоятельство было предметом горячих обсуждений на собраниях эскадрона, в результате которых решено было избрать командиром эскадрона старшего унтер-офицера, полного георгиевского кавалера Василия Стафеева, любимого и уважаемого драгунами. Офицеров же, еще оставшихся в эскадроне, «так как они, офицеры, интересы солдат не защищают», решено было распределить по взводам по одному в каждый взвод, отобрав, разумеется, у них денщиков и вестовых.

Согласившись на это, офицеры воспользовались первым подходящим случаем, чтобы бежать из полка. Дольше всех пробыл в эскадроне поручик Ясинский. Оставленный во взводе, он постоянно спорил с драгунами, презрительно высказываясь о большевиках и новых порядках в полку. 15 декабря Ясинского поставили на пост, с которого он ушел и попытался скрыться, был задержан латышскими стрелками и под конвоем возвращен в полк. На вопрос В. Стафеева, почему он покинул пост, Ясинский ответил:

— Я не желаю служить изменникам-большевикам, и вы меня не держите, все равно убегу.

После этого разговор принял горячий характер, и в конце концов один из драгун разрядил в Ясинского свой карабин. На следующий день, 19 декабря, этот инцидент был рассмотрен на собрании 4-го эскадрона, где присутствовало 85 человек, все, что осталось к тому времени от эскадрона. Было решено: «Настоящим постановлением устанавливается и подтверждается свое решение, принятое 18 декабря с/года о произведенном суде над бывшим поручиком Ясинским. Как радикальную меру пресечь его контрреволюционную деятельность эскадрон признает правильность лишения его жизни, что было произведено в исполнение вышеуказанного числа».

Таковы были суровые законы начинавшейся гражданской войны, и в этой войне каждый должен был определить свою позицию, встать на ту или другую сторону. И драгуны Каргопольского полка делали выбор. Еще в начале декабря эскадрон покинули Странкевич и Франц Рокоссовский — вместе с группой драгун-поляков они отправились в польский легион, формировавшийся тогда польскими националистическими лидерами. Двоюродный брат и Странкевич долго и упорно уговаривали Константина Рокоссовского оставить полк и уехать вместе. Но все уговоры были тщетны. Пути Странкевича и Рокоссовского, старых боевых товарищей, навсегда расходились. Классовые интересы оказались сильнее узконационалистических. Уже в ранней юности Рокоссовский начал осознавать единство исторических судеб русского и польского народов, поступил в полк и провел три года в огне империалистической войны. В армии он прошел школу боев, постиг боевые традиции лучшей в мире русской конницы. Он полюбил военную службу, почувствовал, что в ней его призвание. Теперь, в конце 1917 года, дореволюционная армия уходила в небытие. Большевики, идеи которых отныне он полностью разделял, собирались перестроить всю жизнь страны, они намеревались создать новую, рабоче-крестьянскую армию. В России, теперь уже в Советской России, в октябре 1917 г. родился новый общественный строй. Эта новая Россия нуждалась в защитниках, и с ней связал всю свою жизнь Константин Рокоссовский.

Под красным знаменем

Пятый драгунский Каргопольский полк доживал последние недели. Почти ежедневно полковой писарь каллиграфическим почерком выводил длинные списки драгун, не вернувшихся из отпуска, демобилизованных, а то и просто самовольно покинувших полк и потому подлежавших снятию с довольствия. Среди оставшихся шли ожесточенные споры о том, что же делать дальше. Многие были склонны считать, что следует, не дожидаясь заключения мира, бросить службу и возвратиться в родные деревни и села, где вот-вот должен был начаться или уже шел раздел помещичьих земель. Но было немало и таких, которые видели, что рано еще расставаться с оружием, что оно еще не раз пригодится. Среди последних был и Константин Рокоссовский.

О возвращении в Варшаву не могло быть и речи: уже два с половиной года она пребывала во власти германских оккупантов, и судьба находившихся там родственников оставалась неизвестной. «Дома» у Константина Рокоссовского не было. А главное, к этому времени он окончательно встал на сторону большевиков. Он был уверен, что боевой опыт, приобретенный им за годы первой мировой войны, очень скоро пригодится для защиты Советской республики.

Обстановка, сложившаяся в ту пору в стране, подтверждала это убеждение. Военное положение Советской России было очень напряженным и сложным: несмотря на то, что Советское правительство одним из первых своих декретов — Декретом о мире — выразило непреклонное намерение покончить с войной, бывшие союзники России — Великобритания, Франция, США — не пожелали вступить в мирные переговоры. Более того, их дипломатические представители недвусмысленно дали понять новому правительству России, что страны Антанты не остановятся перед вооруженной интервенцией, если оно заключит мир с Германией и Австро-Венгрией. С другой стороны, Советское правительство не могло рассчитывать (как и показали дальнейшие события) на миролюбие Германии и Австро-Венгрии, хотя эти государства и согласились на установление перемирия и вели переговоры о мире. Никто не мог гарантировать, что грозный враг, находившийся так близко от Петрограда и продолжавший держать на фронте десятки дивизий, не воспользуется трудной военной обстановкой революционной России и не начнет наступление с целью разгрома Советской власти.