Роковая дама треф

– Как я смел бы сердиться? – шепнул в ответ Меркурий, кося на нее заплаканным, стеклянно блестящим глазом и пытаясь придать себе мужественный вид. – Счастия аз недостоин. Все по воле господа свершилось. Люди – лишь орудие божие, и они не виноваты даже в своих злодеяниях, тем паче…

Он не договорил. Его перебил чей-то голос, и звук его, и искаженный, нерусский выговор, и то, что он произносил, – все это было так внезапно, непредставимо ужасно, что Меркурий и Ангелина замерли, будто пораженные громом, будто им внезапно явился тот самый враг рода человеческого, о коем шла речь:

– А может быть, они – орудие дьявола? Ведь у каждого своя добродетель и своя правда! Как различить, кто более угоден богу или дьяволу: ты, праведник, она, эта дешевая шлюха, – или я, который сейчас убьет вас?

И в то же мгновение из густой тени забора вышел человек, и луна ярко высветила двуствольный пистолет и саблю в его руках, и маской сорвавшегося с веревки висельника почудилось в этом призрачном свете его распухшее, багрово-синее, в кровь разбитое лицо. И кровью залитые рыжие волосы… Рыжие!

Он был изуродован до неузнаваемости, на нем не было живого места (видно, фальшивому вольтижеру Транже досталось крепко!) – и все же Ангелина сразу узнала его.

Моршан!

– Нет… – только и могла прошептать Ангелина, и Моршан в ответ щербато оскалился:

– Да! – При этом щелочки глаз его неотрывно следили за Меркурием; дуло пистолета и острие сабли стерегли каждое движение юноши, и, повинуясь выразительному жесту, который не нуждался в переводе, Ангелина и Меркурий вошли вслед за Моршаном в непроницаемую тень, где к боку Ангелины тотчас приткнулся пистолет; и она не увидела, а как бы почувствовала, что к шее Меркурия прижалось смертоносное лезвие сабли.

– Да, это я! – хрипло, торжествующе прокаркала тьма голосом Моршана. – Кулаков нескольких пьяных русских мужиков маловато, чтобы меня прикончить.

По-русски этот француз говорил очень недурно. Только вот акцент… Ангелина безотчетливо отмечала все ошибки Моршана в произношении – картавое «р», носовое «о»… как будто все это имело сейчас хоть какое-то значение!

– Кстати, Ламираль и Сен-Венсен тоже здесь! – сообщил Моршан и ухмыльнулся, заметив дрожь ужаса, прошившую тело Ангелины. – Да-да, мы все трое снова здесь, твои друзья… и, между прочим, благодаря тебе.

– Что? – выдавила Ангелина, и Моршан с явным удовольствием ответил:

– Ты, красотка, указала нам путь! Ты нашла эту щель в заборе, эту ловушку для дураков, возле которой хитроумный капитан поставил часового. Сунься туда кто-то из нас – всему бы делу конец, но часовой схватил тебя… и пока вы орали там друг на друга, мы без помех вошли. – Заметив, как Ангелина повернула голову, Моршан сказал: – Нет-нет, они не здесь! Они в том сарае, где гондола. Та самая, которую вы называете «са-мо-ль-от-ка».

Меркурий шумно вздохнул, и черный силуэт Моршана резко повернулся в его сторону:

– Стой тихо, не то лишишься головы! Я был лучшим рубакой в старой гвардии императора, а еще до этого с полувзмаха, играючи, снес головы не одному десятку проклятых «аристо» у нас в Шампани.

Он говорил и говорил – вернее, хрипло шептал, – говорил без умолку, без удержу, словно в каком-то опьянении, и Ангелина вдруг поняла, что это и впрямь – опьянение победой: Моршан чудом избег смерти, его сообщники тоже живы, и дело, которое он уже считал гиблым, проваленным, похоже, выгорит.

Выгорит? Ангелина ужаснулась своей догадке. Как можно уничтожить воздушный корабль, если не сжечь его? Наверняка с крыши балагана Ламираль и Сен-Венсен готовились стрелять какими-то зажигательными снарядами.

– Вы сожгли Москву, чтобы наша армия подохла там с голоду, – с ненавистью, сквозь зубы прошипел Моршан. – А мы сожжем ваш корабль, эту надежду старика Кутузова, – а заодно устроим хороший костер в этом паршивом русском городе. Вы ведь, кажется, говорите: «Нижний – брат Москвы ближний»? Ну так оба брата обратятся в пепел.

Он и впрямь хорошо знал русский язык, но Ангелине его угрозы казались сущей нелепостью: как это – трем французам, пусть и хитрым, и удачливым, словно сам дьявол им помогает, сжечь целый город?! И тут она услышала стон Меркурия:

– Баллон… баллон наполнен горючим газом!

«Ну и что?» – хотела спросить Ангелина, которая даже и слова-то «газ» отродясь не слыхала, а про физику думала, что это то же самое, что физиономия, то есть лицо. Однако в голосе Меркурия звучал такой ужас, что ее тотчас же забило, затрясло мелкой, неудержимой дрожью.

– Да, мы знаем, что сегодня Дружинин намерен по воздуху увести аппарат Леппиха в Санкт-Петербург. К подъему шара все готово… да вот! – Голос Моршана вдруг возвысился почти до крика, но сорвался на хрип: – О Пресвятая Дева Мария! О, клянусь кровью господней! Я не мог и вообразить…

Он умолк, словно околдованный тем зрелищем, которое внезапно открылось перед ним.

Под безоблачно-ясным темно-синим небом, под чистым, огромным, белым диском луны вдруг возвысился над землею огромный белый шар и встал, завис, почти недвижимый, едва подрагивая от легчайшего прохладного ветерка, словно красуясь перед всем миром своими округлыми, полными боками, на которых серебряно играли лунные блики – весь напряженный, рвущийся в вышину, прекрасный, живой, невообразимый летучий зверь!

Оцепенение, безмолвие владели крепко спящим городом, и Ангелина с детской обидою подумала вдруг, что завтра никто, даже дед, даже княгиня Елизавета не поверят ее рассказам. Чтобы поверить, надо увидеть своими глазами, а завтра воздушный корабль уже будет далеко…

Завтра? О господи, но наступит ли завтра?

Мысль о грядущем была столь ужасна, что Ангелина невольно застонала, и, словно громкое эхо, ей отозвался крик Меркурия:

– Капитан! Уводите корабль! Скорее! Ско…

Он не договорил, и Ангелину обожгла мгновенная мысль, что крик его мог быть не услышан, не понят… И тут почти тотчас же невдалеке послышались торопливые шаги, голос Никиты:

– Ангелина! Где ты?!

– Молчать! – прохрипел Моршан, и ледяное дуло уткнулось в горло Ангелины. – Молчать, стоять, не то – смерть!

Ангелина не увидела, но почувствовала, как Меркурий рванулся… потом резко, длинно просвистела сабля, и горячие капли обожгли руку Ангелины.

«Слезы?» – подумала она, но острый, пряный запах крови вдруг ударил в ноздри, тошнота подкатила к горлу… и никогда, даже впоследствии, не могла Ангелина распознать наверняка, явью или кошмаром помраченного рассудка было то, что она увидела в следующее мгновение.