Роковая перестановка
Шрифт:
«Тибетская книга мертвых». [57] «И-Цзин» [58] лежала открытой на подушке, а рядом — нечто похожее на щепочки или веточки; судя по всему, перед его приходом она их бросала, чтобы узнать, какая судьба ждет ее в Отсемонде…
Потом уже Шива спрашивал себя, что именно предсказала ей «И-Цзин». Вероятно, ничего особенного, иначе она бы не поехала. Это гадание было до невозможного сложным, комбинации означали что угодно. Он сидел и ждал, без раздражения, без нетерпения, ощущая, как и все в присутствии Вивьен, успокоение и умиротворение. Через двадцать минут она встала. Ее сумка была собрана, но она открыла ее, положила туда цветочные эссенции и большую темно-красную шаль на случай прохладных вечеров. Сумка
57
Наиболее распространенное на Западе название буддийского текста «Бардо Тодол», описывающего этапы, через которые проходит сознание человека.
58
Китайская «Книга перемен», используется для гадания. При гадании определяют, в какой рисунок легли подброшенные веточки, и толкуют его по 64 гексаграммам.
— Во сколько электричка? — спросил Шива.
— Не знаю. Если мы придем на вокзал, то туда приедет электричка. Так всегда бывает.
Шиву позабавило, что Вивьен учит не кого-то, а именно его, безмятежному фатализму.
— Шива, ты спешишь? — спросила она. — Тебя в Отсемонде ждет какое-то дело, которое развалится или уничтожится, если ты не успеешь туда до вечера?
Это было просто традицией, общепринятым образом жизни — куда-то спешить, бежать с деловым видом независимо от того, что придется делать, когда добежишь до конца. Его родители были подвержены этому недугу в той же степени, что и англичане.
— У нас есть время, — часто говорила Вивьен. — Мы молоды. А вот когда тебе восемьдесят, времени уже мало, и тогда надо спешить.
Шива подарил девушке бирюзовое платье, и она тут же его надела — у Вивьен отсутствовало понимание принципа оставить что-либо до лучших времен. Что за «лучшие времена»? Для нее все дни были похожи, все новые места предназначались для того, чтобы побывать там, а не для того, чтобы другие разглядывали ее в этих новых местах.
Прежде чем надеть бирюзовое, она сняла серо-кремовое платье-халат из марокканского хлопка, тщательно сложила его и положила рядом с «И-Цзин».
— Сейчас оно мне не понадобится. У меня с собой есть другое.
Шива считал ее забавной. Какая женщина отправится в долгое путешествие лишь с двумя платьями?
— Ты можешь в любой момент забрать его, — сказал он, — когда поедешь в Лондон на собеседование.
Перед тем как Белла рассказала ей об Отсемонде, Вивьен подала заявление на должность детской няни. Хотя она держалась спокойно и никуда не спешила, Шива видел, что открывающаяся перед ней перспектива волнует ее. О работе можно будет позабыть, если Отсемондо окажется именно тем, что Вивьен постоянно ищет, — настоящим сообществом посвященных, таких же идейных, как она, людей, которых девушка сможет чему-то научить и которые смогут научить чему-то ее. Шива наблюдал, как она пишет кому-то из скваттеров записку, заканчивая ее словами: «любви и мира, Вивьен».
Путешествие в ее обществе было спокойным и безмятежным. Они опоздали на скоростной поезд, потому что Вивьен не захотела бежать к нему, и сели в простую электричку. Дорога заняла на пятнадцать минут больше, так как поезд останавливался на каждой станции. Бирюзовое платье привлекало внимание, вышивка на низком вырезе сверкала, как настоящие драгоценности. Вивьен выглядела красивой и экзотичной, но при этом и слегка эксцентричной. Выйдя из здания вокзала в Колчестере, она сорвала на обочине какой-то простенький цветочек — Шива не знал, как он называется, — и воткнула себе в волосы. Вероятно, привлеченный ее внешним видом — и его видом тоже, что уж тут говорить, гибкий, тонкокостный, темнокожий уроженец Востока, — один автомобилист предложил их подвезти. Вивьен не задумывалась о том, далеко Нунз от Колчестера или нет, но на вокзале они выяснили, что до деревушки двенадцать миль. Туда ходили автобусы, правда редко, и последний только что ушел. Водитель, подобравший их, сказал, что довезет их только до Нунза, не дальше.
Шива редко бывал в английской провинции, поэтому он с интересом и любопытством разглядывал широкие поля желтеющей пшеницы и ячменя, на которых лежали преувеличенно длинные тени. Именно водитель сказал, что это пшеница и ячмень, хотя это вполне
могли быть кунжут и эспарцет, кто знает. Стояла безветренная погода. На лугах не было животных, что удивило Шиву, так как он ожидал увидеть огромные и тучные стада и отары. По пути им не попался ни один пешеход или велосипедист, а машин навстречу проехало всего две или три. Большие дома с садами, полными цветов, свидетельствовали о благосостоянии хозяев, это не были жалкие, ветхие лачуги для бедняков, какие рисовал в своем воображении Шива.Стояла середина июля. Солнце клонилось к закату, но небо пока еще оставалось ярко-синим и безоблачным. Вивьен выяснила у Беллы, где конкретно находится Отсемондо, и когда увидела первую веху, возвышающуюся на зеленом холме церковь Нунза со стенами из песчаника, квадратной башней и тонким, острым шпилем, то попросила водителя остановить и сказала, что дальше они пойдут пешком. Они шли не торопясь, наблюдая, как солнце медленно сползло вниз и исчезло за темным лесом, образующим линию горизонта; небо мгновенно приобрело золотистый оттенок, а потом стало постепенно розоветь.
Через полмили они нашли поворот. Шива знал, что их обоих смущает отсутствие указателей на Отсемондо. Он подозревал, что Вивьен надеялась увидеть деревянную табличку с вырезанным на ней названием и украшенную цветами или дубовой веткой с желудями. Где же дом? Никакого жилья вокруг видно не было, повсюду тянулись только огромные, похожие на прерии поля. Уже девять минут, как они прошли ферму под названием «Милл-ин-зе-Питл». Слева начался густой хвойный лес, казавшийся черным даже при дневном свете. Небо над ним покраснело, будто подсвеченное далеким огнем.
Они свернули на узкую проселочную дорогу, гадая, туда ли попали, и надеясь, что туда. Вскоре дорога превратилась в тоннель с крышей из сплетенных ветвей, через которые проглядывало небо. Она постепенно спускалась вниз, извилистые участки перемежались с прямыми. Шива впервые оказался в таком тихом месте, тишина казалась бархатистой на ощупь, и все время возникало ощущение, что от нее можно оглохнуть. Насекомые — мухи, бабочки и еще какие-то медлительные создания с прозрачными крыльями и болтающимися ногами — летали тучами. Пыль толстым слоем покрывала дорогу, витала в воздухе, к ее запаху примешивались сладковатые и гнилостные ароматы. Совсем не похоже на Англию, думал Шива, совсем не то, что он ожидал. Вивьен молчала, они продолжали свой путь, и их шаги по дороге были бесшумны.
Деревья расступились. У Шивы на мгновение возникло странное ощущение, будто деревья разошлись в разные стороны, чтобы показать ему дом. Он купался в лучах заката, его окна напоминали золотые пластины. Шиве показалось, что этот особняк, старый и величественный, принадлежит к неизвестному миру. Предвечерний бриз, который, как было ему известно, поднимается именно в это время, шевелил кусты, качал верхушки деревьев, тормошил цветы с головками, похожими на перья. Создавалось впечатление, будто идет какое-то невидимое живое существо и лапой проводит по растениям.
Шива чувствовал мягкую поступь Немезиды, легкую, но в то же время уверенную. То ли на него повлияла Вивьен, научившая его ждать и принимать все как само собой разумеющееся, то ли это было наследство от предков-фаталистов, он не знал. Однако ему не хотелось выяснять, каково истинное положение вещей, как продвигается расследование. Он предпочел бы, чтобы с ним связались Эдам или Руфус. Их безразличие, их отношение к нему словно к никудышному причиняло ему боль, которую, как ему казалось, он уже давно преодолел. Одно его радовало и приносило облегчение — что он все рассказал Лили. Родителям и бабушке он мог лгать, когда считал это целесообразным, но жене говорил только правду. Отец умер четыре года назад, бабушка же была еще жива, она и мать вместе жили в Саутолле, обе были вдовами, однако мать так и не надела белое сари. Отказ от честолюбивого стремления стать врачом вогнал Дилипа Манджушри в бесконечную горечь и тоску, и он даже не заметил, как его сын бросил и фармакологию. Естественно, к тому времени Шива тяжело болел, у него был самый настоящий нервный срыв, который сопровождался упадком сил. Забавно, иногда думал он, как в книгах и историях человек, ставший причиной смерти другого человека, оправляется от потрясения мгновенно, становится таким же, каким был прежде, и испытывает только страх. В реальности же все по-другому. Лили поняла это, и именно ее понимание больше, чем что-либо еще, привязывало его к жене. Он называл это любовью.