Роковое наследство (Опасные связи)

— Я вот что хочу сказать, старина: а вдруг Тремэйн слышал тебя? Ох, какой скорой и жестокой будет его месть! И тогда, возможно, на следующем балу мы увидим у него еще больший «рубин», который он повесит на грудь. Как, вы уже покидаете нас? Пожалуй, это правильно: у вас чересчур бледный вид.

Гарт ухмыльнулся, глядя, как человечек проталкивается к выходу, однако его веселье моментально угасло, когда он вновь посмотрел на своего друга Люсьена.

Нет, не своего друга. Это неправда. Гарт вздохнул, удивляясь сам себе: зачем он так упорно пытается пробить лбом стену равнодушия Люсьена. Люсьен больше не был его другом — он теперь не был ничьим другом.

Гарт не был знаком с этим человеком и даже сомневался, нравится ли он ему.

Когда-то Гарт Стаффорд с Люсьеном еще в школе подсунули мешочек с навозом под тюфяк надзирателя. То-то было смеху! А как они хохотали, гоняясь за визжащей жирной свиньей по грязному хлеву в Испании! Они вместе распевали непристойные куплеты на дне сырого окопа, деля на двоих бутылку вина; они дрались спина к спине на многих полях сражений; и это Гарт утешал Люсьена, который безудержно рыдал над изуродованным тельцем испанского ребенка, убитого шальным снарядом. Куда девался тот Люсьен Тремэйн? Он очень изменился с тех пор, как Гарт вынужден был оставить его, раненного, в маленькой хижине в горах. И внешность и поведение Люсьена внушали Гарту беспокойство.

Люсьен, как всегда, был одет в черное. Сюртук прекрасно облегал его стан, подчеркивая силу и стройность, — особенно когда он непринужденно выполнял самые сложные фигуры в танце. Фигура его, прежде худая и нескладная, приобрела зрелость. Он слегка загорел, его густые черные волосы были прекрасно уложены и подстрижены.

Люсьен не носил никаких украшений, кроме золотого кольца на мизинце левой руки, и крупный рубин в центре его то и дело вспыхивал в пламени канделябров.

Однако изменения произошли не только во внешнем облике Люсьена. Но не это настораживало и пугало Гарта. От Люсьена исходило ледяное равнодушие, воздвигавшее между ними непреодолимый барьер.

Насколько Гарту было известно (а он не прекращал осторожных расспросов с первого же дня, как появился в Лондоне), его друг не участвовал ни в одной дуэли, ни разу не дал повода упрекнуть себя в невоспитанности за тот год, что вращался в лондонском свете. Никто не мог сказать про него ничего плохого. Или, скорее, не смел. Ибо хотя прежнее чувство юмора сохранилось у Люсьена, оно превратилось скорее в сарказм, и мало-помалу он заслужил репутацию человека безжалостного.

Ну и, конечно, стал объектом для слухов.

Захватывающие истории шепотом рассказывали Гарту мужчины, хихикая, поведывали дамы. Там было все: дебоширство, извращения, даже поклонение дьяволу. Таким образом общество пыталось объяснить самому себе то странное, грозное, едва ли не сексуальное возбуждение, которое возникало в нем, стоило появиться Люсьену Тремэйну с лениво прикрытыми темными глазами, с полуулыбкой, пугавшей всех.

И все же, как это ни невероятно, он был принят во всех домах.

В первый же вечер Гарт встретил старого друга на балу у леди Герефорд. Это само по себе казалось удивительным, так как ранее Люсьен никогда не принадлежал к компании лондонских повес. Как когда-то он сам объяснял другу, ему гораздо больше по сердцу «настоящая» жизнь, которую ведут английские джентльмены у себя в поместьях.

После радостного приветствия, бесконечных похлопываний по спине и приглашений распить бутылку Гарт спросил Люсьена о Мелани — обожаемой невесте, рассказы о которой ему приходилось выслушивать каждый вечер у бивуачного костра, — и даже огляделся в поисках этой юной особы.

Вопрос оказался крайне неудачным, так как взгляд Люсьена на мгновение вспыхнул, а потом стал безразличным, непроницаемым, и он ответил:

— Ну неужели ты ожидал, что я ограничу свои потребности одной-единственной бабой? В конце концов, дорогой, все приедается.

Дорогой. Смысл слова слишком не соответствовал интонации, с которой оно было произнесено. В нем не было ни капли теплоты, скорее наоборот. Люсьен, казалось, хотел сказать: «Ты лезешь не в свое дело. И очень обяжешь меня, если перестанешь это делать».

Вскоре Гарт заметил, что Люсьен вообще стал очень часто пользоваться этим словом, и его изрядно веселило, что находится на удивление много глупых созданий (особенно среди женщин), которые принимают его за чистую монету.

Какое-то мрачное обаяние исходило от Люсьена. Внешность его была подчеркнуто безукоризненна, на лице постоянно играла улыбка, в то время как взгляд пронизывал человека насквозь, заставляя чувствовать себя обнаженным.

Гарт тем не менее не поддался этому и был ужасно зол на то, что Люсьен отгородился от него точно так же, как и ото всех остальных. Как он ненавидел, когда Люсьен обращался к нему подобным образом! Уж лучше бы обзывал как-нибудь или даже вызвал на дуэль — все, что угодно, вместо этого безразличного дорогой.

Да, Люсьен был красив, безукоризнен, баснословно богат и дьявольски язвителен. К тому же он был силен, невозмутим и загадочен. Женщины падали к его ногам, причем каждая была уверена, что именно она имеет ключ к его сердцу. Мужчины лишь грозно хмурили брови.

Для Гарта, неделю неотрывно наблюдавшего за другом, стала очевидна причина такого поведения: Люсьену Тремэйну просто все осточертело. Абсолютно все. В том числе и он сам. Особенно он сам.

Оставалось лишь ответить на вопрос: почему? Ни Эдмунд, ни Памела Тремэйн никогда не вращались в лондонском свете, и оттого осторожные расспросы Гарта про родителей Люсьена не привели ни к чему.

Возможно, настало время отправиться в Суссекс.

Когда танец кончился, Люсьен жестом дал Гарту знать, что направляется в игральную комнату. Этот жест вовсе не был приглашающим — простая вежливость. Гарт поколебался, но, ругая себя, последовал за ним. Этот малый не то что не нуждается в нем, вряд ли ему вообще хочется быть в его обществе.

«Ну, ты всегда был упрямым ублюдком», — сам себе заметил Гарт, усаживаясь на свободный стул возле Люсьена и беря в руки карты, с полной уверенностью в том, что ни один из них не встанет из-за этого стола до рассвета.

— Добрый вечер, мистер Стаффорд, сэр. — Высокий седовласый мужчина, распахнувший двери особняка на Портмэн-сквер, окинул Гарта внимательным взглядом выцветших голубых глаз.

— И еще более добрый вечер тебе, Хоукинс, — весело отвечал Гарт, расстегивая пальто и переступая порог просторного холла, выложенного черной и белой плиткой. — Он у себя? — Гарт отдал дворецкому перчатки и шляпу.

— Хозяин в гостиной. Если вы соблаговолите обождать здесь, я доложу о вашем приходе.

— В этом нет нужды, Хоукинс, спасибо, — торопливо отвечал Гарт, уже проскользнув мимо дворецкого. — Я сам доложу о себе. И пожалуйста, успокойся. Даю слово, приятель, что у меня нет оружия. — Хоукинс был просто помешан на охране своего хозяина, что немало веселило Гарта, ибо вряд ли кто-то нуждался в защите менее, чем Люсьен Тремэйн.

Люсьен был один в гостиной. Облокотившись на каминную полку, поставив на решетку ногу в элегантном башмаке, он задумчиво смотрел на письмо со сломанной восковой печатью, которое держал в руке.