Роковое наследство

Его загорелое лицо прорезали морщины, коротко остриженные волосы уже поседели, хотя ему не было и сорока.

Спортивная куртка и темно-серые брюки были сшиты у первоклассного портного, а туфли стоили не менее пяти фунтов, как заключила Энн. Однако в нем не было ничего от недоступного джентльмена, как она представляла их себе по кинофильмам. В его глазах таилась улыбка, отчего женщина смутилась и почувствовала неуверенность, что было на нее совсем не похоже.

Дьюит уже ни о чем не мог думать, а только мечтал скорее лечь. Он даже забыл о предупреждении старика, что гостиница — логово убийц. Еще до встречи с ним Дьюит уже слышал, что в давние времена этот стоящий на отлете дом был ловушкой для моряков. Подавая ложные сигналы фонарем, килдарские злодеи в плохую погоду приманивали корабли на скалы, где суда разбивались, а выброшенное на берег добро злодеи считали своей добычей. Эта статья дохода помогла бывшим хозяевам гостиницы достичь известного благосостояния, тогда как их земляки бедствовали и умирали, как мухи, от голода во время картофельной чумы. Якобы какой-то ирландский католический священник благословил эти грабежи и убийства, потому что корабли были, в основном, английские, то есть принадлежали нации, которую ирландцы ненавидели больше всего на свете.

Комната, где находился бар, с закопченным потолком, с камином, на полке которого стояли оловянные кружки со следами былых баталий, только и говорила о прошлом. Но пройдет несколько дней, и возродится былая дурная слава этой гостиницы, даже центральные газеты на континенте уделят место сообщениям об «ирландской трагедии», которая начнется этой ночью…

Звуки органа, снова раздавшиеся на верхнем этаже, заставили Дьюита прислушаться.

— Этот идиот Эррис, — выругалась Энн, — снова напился.

— У вас постоялец? А я считал, что из-за ремонта вы уже не сдаете комнат.

— Эррису не нужна комната, он мог бы спать и на матраце в туалете, — зло фыркнула Энн. — Да вы сами увидите.

Они поднялись по ветхой лестнице в коридор, имевший несколько ответвлений, запутанных, как средневековые переулки, и каждый проход имел свои ступеньки разной высоты и ширины; дальше виднелись двери, не похожие одна на другую, а за ними скрывались точно такие же, не похожие друг на друга комнаты и кладовки. Проходы были заставлены штабелями кирпичей, стопками кафеля, завалены мешками с цементом, мусором, глиной. Вдобавок в коридоре стояла и мебель из комнат, где происходил ремонт: старинные деревенские шкафы, обитые железом сундуки, на один из которых Дьюит почему-то сразу обратил внимание, стулья, комоды, кровати — мимо них трудно было протиснуться. По стенам спускалась вырванная местами электропроводка, штукатурка сохранилась далеко не везде. Только кое-где горели лампочки, так что Энн зажгла свечу, прежде чем ввести Дьюита в боковой коридор. В конце коридора она открыла дверь в большую комнату с двуспальным ложем.

— Здесь была спальня моих родителей, — пояснила она. — Но с тех пор, как мама в богадельне, где за ней хорошо ухаживают, — комната нежилая.

Энн попыталась включить свет, но тщетно. При этом она заметила, что Дьюит незаметно изучает ее со стороны, и снова подумала о пьяном Эррисе, который вот уже много дней валяется на постели и кропает какие-то стишки под «церковную музыку». А в его взгляде светится что-то такое, как будто он знает о тебе больше, чем тебе хотелось бы, а улыбка такая кривая, что сразу понятно, какие оскорбительные для женщины слова он готов произнести… А выгнать его нельзя, потому что он задолжал больше чем за месяц и умеет иногда быть таким милым, что его жалеешь.

Тем временем Дьюит уже вынул из сумки пижаму, несессер и дорожный будильник и попросил Энн принести ему к завтраку все свежие газеты. Увидев пачку банкнот в его бумажнике — не меньше ста фунтов! — Энн изменила мнение о нем в лучшую сторону.

— Еще раз большое спасибо за розы, которые вы мне подарили. — Внезапно она стала воплощением любезности. — Я их положила в раковину, чтобы они не завяли, а утром поставлю в самую красивую вазу.

Но Дьюит ее почти не слышал. Он понял, чем привлек его внимание один из сундуков в коридоре. Крышка сундука слегка подвинулась, и это ему не показалось — при колеблющемся свете свечи крышка действительно двигалась!

Значит, кто-то там спрятался, а эти обитые железом сундуки обычно непроницаемы, как сейф, человек может в нем задохнуться, если уже не задохнулся…

Из комнаты напротив снова послышалась музыка, но на этот раз не звуки органа, а завывание джаза — визг и вой джунглей, разорвавшие ночную тишину, как ветхое покрывало. У Дьюита появился предлог выйти из комнаты.

— Прежде чем лечь, пойду утихомирю этого господина, — сказал он. — Подождите, я сейчас вернусь.

Когда он вышел, Энн с минуту прислушивалась, потом подошла к зеркалу, вглядываясь в свое лицо, распахнула халат и критически оглядела свое тело. Эта свинья Эррис сказал правду — она чересчур толстая и рыхлая. Если бы найти завещание отца, она купалась бы в деньгах, и тут уж не так важно, как ты выглядишь. Если пользоваться дорогой косметикой, то можно надолго стать неувядаемой.

Дьюит не пошел усмирять соседа, а бросился сначала по загроможденному коридору к сундуку, который был не меньше полутора метров в длину. Осветив карманным фонариком замок — искусную работу мастера-кузнеца, — он убедился, что замок не заперт, и рванул крышку: сундук оказался пустым. Однако на дне что-то лежало. Черная бусина. Взяв ее в руку, Дьюит увидел, что она отсвечивает кроваво-красным огнем, как рубин. Видимо, бусина висела на цепочке, как кулон, потому что на ней было обломанное ушко.

Спрятав украшение в карман, он закрыл сундук и поспешил к двери, откуда раздавалось кваканье саксофона — дверь была не заперта. В маленькой комнатке стояли кровать, шкаф, умывальник и стул. С потолка свисала лампа без абажура, ее свет нагонял тоску. На постели, покрытой грязной скомканной простыней, лежал молодой человек, пьяный до потери сознания, со стеклянным взглядом, давно не бритый и всклокоченный, с прилипшей ко лбу прядью сальных волос. Около кровати валялось с полдюжины бутылок из-под коньяка и стоял ночной горшок.

Комната пропахла винными парами и человеческими испарениями. На стуле орал проигрыватель, а на полу валялись исписанные листы. Дьюит остановился в дверях.

— Уже полночь, а кроме вас есть и другие люди, — дружелюбно заметил он.

А какое мне дело до других людей и вообще до всего мира, пусть и в полночь? Убирайтесь к черту!

Около проигрывателя Дьюит заметил складной нож с пробкой на штопоре. Он раскрыл нож и перерезал шнур, идущий от проигрывателя к колонке. Вой прекратился.

— А что, и две другие дочери старого мошенника вернулись? — Эррис не обратил ни малейшего внимания на самоуправство Дьюита и потянулся к очередной бутылке. — Выпейте и вы глоточек. Это согревает, когда подумаешь, как неуютно сейчас этому бандиту в могиле.

— Чтобы это себе представить, мне напиваться не нужно, — сказал Дьюит, возвращая бутылку. — Я вообще не пью.

— Даже когда ложитесь с бабой? — В глазах Эрриса зажглись живые огоньки.

— Ну тогда уж тем более, — серьезно ответил Дьюит. — Зачем? Ведь пьяный все ощущает слабее трезвого. И соображает хуже. — И, помолчав, добавил: — Проспитесь, а завтра мы побеседуем, ладно?

Когда он вернулся, Энн все еще стояла перед зеркалом. Взглянув на стену, Дьюит увидел около двери семейную фотографию. Он еще не знал, что слева и справа от Энн расположились ее сестры. Младшая — рыжая Гилен Скрогг — была красива своенравной суровой красотой, зато блондинка Лайна, хотя и весьма привлекательная, выглядела усталой и отрешенной. Впереди сидели родители: высохшая озлобленная женщина в черном и рядом ее супруг — крупный, самодовольный, с чувством собственного достоинства на лице, в капитанской форме со шнурами и якорями.