Роковой оберег Марины Цветаевой

Не выдержав напряжения, я рванула в противоположную сторону, торопясь убежать от призрака Марьяны. Расшатанные последними событиями нервы сделали свое дело, и я, еще вчера убежденная материалистка, могла бы поклясться в том, что меня преследует призрак матери, горящий желанием покарать нерадивую дочь за ослушание.

Я ворвалась в квартиру бабушки и торопливо захлопнула за собой дверь, точно за мной гнались черти. И, пока снимала пальто и расстегивала сапоги, раздался звонок смартфона.

— Евгения Максимовна? — прозвучал в трубке высокий мужской голос. — Вас беспокоит старший следователь Чавчавадзе. Не могу дозвониться до Андрея Сергеевича, аппарат не отвечает. Не могли бы вы подъехать в управление?

— Что случилось? — похолодела я, замирая с только что снятым сапогом в руке, так и не успев его поставить на пол.

— Не хочу вас обнадеживать, но, похоже, мы нашли вашего брата, Юрия Шаховского.

— Юрик жив? — только и смогла выдохнуть я, не веря своим ушам. Должно быть, именно это и хотела сказать мне Марьяна! А я, глупая, придумала себе невесть что!

— Жив, правда, не знаю, насколько здоров, — с сомнением в голосе отозвался сотрудник следственных органов. — Приезжайте, будем разбираться.

Не попадая от возбуждения в клавиши дисплея, я отбила эсэмэску Андрею, и отчим сразу же мне перезвонил.

— Нашли? — обрадовался он, услышав новость. — Сейчас приеду. Только вещи Юрика соберу!

— В управлении встретимся, — прокричала я, давая отбой.

С приездом столичного следователя в управлении произошли некоторые перемены. Старший следователь Чавчавадзе занял кабинет следователя Лизяева, попросив провинциального коллегу пересесть в комнату оперативников. Валерий Львович с неохотой исполнил распоряжение старшего следователя, в котором его, похоже, все выводило из себя. Было заметно, что Лизяеву не нравится не только имя следователя из Москвы — Гия Соломонович, но и его черные, навыкате, глаза, сонно глядящие на окружающих из под припухших век, острый крупный нос, утопленный в сизых от пробивающейся щетины щеках, и высокий, пронзительный голос. Когда Чавчавадзе, удивительно похожий на сумоиста, шел по коридору управления, его живот колыхался и перекатывался, как бурдюк с вином, и переваливающаяся походка присланного москвича сухопарому Лизяеву с его военной выправкой тоже не нравилась.

Валерий Львович встретил меня в коридоре первого этажа и, отозвав в сторонку, раздраженно заговорил:

— Женя, плохо дело. Пришли экспертные заключения. Стреляли из пистолета «макарова». Точно такого, который пропал у полковника. Андрею Сергеевичу придется тяжело, Чавчавадзе его на Казбек загонит. Не верит он Шаховскому.

— Гия Соломонович сам об этом сказал? — резко оборвала я откровения явно симпатизировавшего мне следователя.

Лизяев кинул на меня страдальческий взгляд и обиженно произнес:

— А как полковнику верить, если сначала Андрей Сергеевич говорил, что его вызвали по телефону, теперь — что никто не звонил и он сам вернулся в кабинет и практически полночи искал пистолет? Дежурный подтверждает слова полковника, но Чавчавадзе и дежурному не верит, думает, тот начальство выгораживает. Но мы то с вами знаем, что Андрей Сергеевич не мог застрелить Марьяну, весь город уверен, что вашу матушку убил Василий и отец его покрывает. Прошу вас, Женя, держитесь от Василия подальше! Это страшный человек! Пистолет полковника так и не нашелся. Может, он до сих пор у него!

— Пистолет не нашелся, зато Юрик нашелся! — вне себя от радости выпалила я, нетерпеливо срываясь с места, чтобы бежать дальше по коридору.

— И в самом деле, — подтвердил Лизяев, глядя мне вслед. И с опозданием добавил: — Идите, Женя, вас ждут.

Я со всех ног припустила к кабинету следователя и уже через минуту была внутри, вглядываясь в такое родное личико брата. Юрик сидел на стуле и вяло болтал ножками, обутыми в не знакомые мне красные лаковые ботинки на меху. Помимо роскошной обуви на малыше были яркий комбинезончик и съехавшая набок пушистая шапка. Все вещи были элитной марки «Беби Диор» и, по моим догадкам, стоили целое состояние. Несмотря на нарядный вид, мальчик кривил губы, готовясь заплакать. Увидев меня, братик сполз со стула и заковылял ко мне, вытянув ручки и хватая пальцами воздух. Плакать он передумал, но все еще тоненько всхлипывал. Упав на колени, я обняла Юрика и стала целовать малыша в мокрые глаза, кривящийся рот, пуговку нос, горячиещечки.

— Осторожнее давите на Юри, он недавно обедал, — донесся до меня грудной женский голос, сделавший замечание по французски.

Только теперь я увидела длинноволосую брюнетку средних лет, сидевшую, закинув ногу на ногу, в углу кабинета.

Старший следователь Чавчавадзе, качнув необъятными телесами, покосился в ее сторону и, замявшись, спросил:

— Евгения Максимовна, понимаете, что она говорит?

— Юрик недавно поел, — перевела я.

— Вам знакома эта женщина?

— В первый раз вижу, хотя могу предположить, что это мадам Лурье.

— Откуда такая уверенность? Вы встречались с ней раньше?

— Вовсе нет. И я совсем не уверена, что это она, просто предполагаю, — пожала я плечами.

— Это действительно мадам Лурье, — апатично изучая меня выпуклыми глазами, подтвердил Гия Соломонович. — Мадам Лурье задержали на Брестской таможне. Она везла Юру в спортивной сумке, предварительно дав ему сильнодействующее снотворное. Похоже, мальчик до сих пор не в себе. Его осмотрели медики, но все равно при первой же возможности покажите ребенка врачу.

— Я могу уже сейчас забрать Юру? — осведомилась я, снова целуя братишку и делая шаг к двери.

— Нет, постойте, мы еще не закончили, — отрицательно качнул подбородками Гия Соломонович.

Я тяжело вздохнула и присела на стул, усадив братика на колени, покорно дожидаясь дальнейшего развития событий.

* * *

В один из вечеров к Верочке заглянул Родзевич, с которым в последнее время она встречалась от случая к случаю. Выглядел герой «Поэмы Горы» потерянным и жалким.

— Верочка, любимая, сегодня последняя наша встреча. Все, завтра в десять утра уезжаю на фронт. Зашел к вам попрощаться.

— Я вас просила остаться, но вы, Костя, сами все решили, — холодно заметила Лучкова, после романа с генералом Колесниковым утратившая интерес к обычным любовным историям, без привкуса шпионской перчинки.

— Меня, быть может, в Испании убьют, неужели вам все равно? — пылко спросил Родзевич.

— Нет, почему же, — уклонилась Вера от прямого ответа, заодно уклоняясь и от жадных объятий возлюбленного.

— Вы не можете со мной так поступить, — выдохнул разочарованный Константин. — Приговоренные к смерти всегда имеют право на последнее желание. Мое последнее желание — это вы, Вера Александровна.

На это Вера не нашла что ответить, здраво рассудив, что раз она может осчастливить Родзевича столь простым и приятным способом, то почему бы ей этого не сделать?

Ночь была страстной, словно не только Родзевич, но и она сама прощалась с жизнью во всех ее лучших проявлениях. Положив голову Константину на грудь, измученная любовными ласками Вера заснула на несколько часов, боясь пропустить поезд своего добровольца, а проснувшись, обнаружила, что кровать рядом с ней пуста. Не было на тумбочке и брегета. Вместо часов лежала записка: «Вера Александровна! Ухожу на верную смерть. Забираю оберег, подаренный мне женщиной, до сих пор меня любящей. Я был несправедлив к Марине. Цветаева лучшее, что было в моей жизни. К. Родзевич».