Роковой обет

— Но я-то купил его, не подозревая ничего дурного, — запротестовал обескураженный Даниэль. — Я честно заплатил продавцу, сколько он просил, и получил перстень — стало быть, он мой.

— Ты получил его от вора, и, стало быть, он вернется к законному владельцу. А тебя эта история, надеюсь, научит не водить компанию с кем попало, быть осмотрительнее в знакомствах и не льститься на дешевизну. Ты ведь заплатил за перстень малость поменьше его настоящей цены — верно я говорю? Впредь будешь знать, что, имея дело со всякими чужаками, любителями поиграть в кости, рискуешь нарваться на неприятности. Так что этот перстень я передам аббату, а уж он вернет его владельцу.

Хью заметил, что молодой мастеровой насупился и раскрыл рот, собираясь, видимо, возразить, и не без сочувствия покачал головой.

— Тут уж ничем не поможешь, а потому лучше не спорь впустую, Даниэль, а попридержи язык и ступай домой — тебе еще предстоит с женой объясняться.

Посланец императрицы, мягко покачиваясь в седле, ехал вверх по Вайлю, подлаживая аллюр своего коня под поступь не столь крупной лошади Хью. Он сидел на превосходном, рослом скакуне, да и сам был ему под стать — ладно скроен и высок.

«Пожалуй, он будет выше меня на целую голову, — прикинул Хью, — а вот возраста мы примерно одного — разница в год-другой, не больше».

— Доводилось ли вам посещать Шрусбери прежде?

— Нет, никогда. Правда, как-то раз я, кажется, побывал в вашем графстве, но точно не скажу, поскольку не очень хорошо знаю, где проходит граница. Я был неподалеку от Ладлоу, проезжал мимо, и запомнил большое красивое аббатство. Тамошние братья вроде бы принадлежат к Бенедиктинскому ордену?

— Так оно и есть, — подтвердил Хью. Он ожидал от гостя дальнейших расспросов, но их не последовало, и Берингар поинтересовался сам: — А что, у вас есть родня в Бенедиктинском ордене?

Даже в темноте Берингар разглядел или скорее почувствовал серьезную, задумчивую улыбку на лице своего спутника.

— Можно сказать и так, — отвечал тот. — Во всяком случае, хотелось бы надеяться, что он позволил бы мне считать его родственником, хотя нас и не связывают кровные узы. Он относился ко мне как к родному сыну, и в память об этом я, в свою очередь, с почтением отношусь ко всякому, кто носит бенедиктинское облачение. А вы как будто обмолвились, что здесь собрались паломники? У вас тут какой-то местный праздник?

— Да, день перенесения мощей Святой Уинифред. Как раз завтра исполняется четыре года с того дня, как ее останки перевезли к нам из Уэльса. — Хью отвечал, совсем позабыв о том, что сообщил ему Кадфаэль, но, упомянув праздник, тут же вспомнил и связанную с ним непростую историю. — Меня-то в то время в Шрусбери не было, — продолжил он. — Я приехал сюда год спустя, чтобы предложить свою службу королю Стефану. Мои родовые земли лежат на севере этого графства.

Они поднялись на вершину холма и свернули к церкви Святой Марии. Большие ворота дома Берингаров были распахнуты в ожидании хозяина и гостя. Двор освещали факелы. Элин предупредили о предстоящем визите, и она не пожалела стараний, чтобы встретить посланника подобающим образом: ему была отведена спальня и приготовлено угощение и вино. В этом доме всегда свято соблюдали традиции гостеприимства.

Элин встретила их на пороге и, широко распахнув дверь, пригласила в дом. Бок о бок Хью и его гость вступили в ярко освещенную прихожую и непроизвольно повернулись друг к другу. И тому, и другому не терпелось увидеть собеседника, лицо которого до сих пор скрывала темнота. Вглядывались они долго, и чем пристальнее, тем больше у обоих округлялись глаза. Каждому лицо другого казалось знакомым, но ни один не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах они встречались. Элин с недоумевающей улыбкой переводила взгляд с мужа на гостя, пока Хью не прервал затянувшееся молчание.

— А я вас знаю! — воскликнул Берингар, — мне знакомо ваше лицо.

— И мне сдается, что мы встречались прежде, — согласился гость. — Странно, я и в графстве вашем был всего один раз, и все же…

— Мне нужно было увидеть вас при свете, чтобы узнать, — промолвил Хью, — ведь я только однажды слышал ваш голос, да и то всего несколько слов. Вы, может, и запамятовали, но мне запомнилась та короткая фраза: «Этим человеком займусь я!» — так вы сказали. Тогда вы назывались Робертом, сыном лесника, — истинного вашего имени я не знал. Стало быть, это вы вызволили Ива Хьюгонина из рук того разбойника, угнездившегося в верховьях Титтерстон Кли, а потом, очевидно, доставили домой и мальчика, и его сестру.

— Верно! Выходит, это вы устроили тогда осаду этого осиного гнезда. Она послужила прикрытием, в котором я так нуждался! — откликнулся просиявший гость. — Прошу прощения за то, что вынужден был кое-что скрывать, но у меня не было иного выхода, ведь я не имел дозволения находиться на вашей территории. Как хорошо, что теперь нет надобности таиться или пускаться в бегство.

— И незачем отныне именоваться Робертом, сыном лесника, — развеселился Хью. — Я уже назвал свое имя и предложил вам разделить со мной кров. Могу ли я теперь узнать ваше?

— В Антиохии, где я родился, — промолвил гость, — меня называли Даудом. Но мой отец был британцем, служил под знаменами Роберта Нормандского, и я был крещен в веру Христову среди его боевых товарищей. Я получил имя крестившего меня священника, и с тех пор меня кличут Оливье Британцем или, на нормандский лад, Оливье де Бретань.

Хью и Оливье засиделись допоздна, с удовольствием вспоминая события, приключившиеся полтора года тому назад. Однако, памятуя о том, что оба они должностные лица, молодые люди прежде всего кратко обговорили поручение, которое привело Оливье в Шропшир.

— Я послан для того, чтобы попытаться убедить шерифов, назначенных королем Стефаном, подумать: не стоит ли в нынешних обстоятельствах принять мир, предложенный императрицей Матильдой, и принести ей клятву верности. Это предложение исходит от лорда епископа и совета прелатов королевства. Они считают, что страна понесла большой урон из-за взаимной враждебности соперничающих партий. Я, правда, не думаю, что во всех бедах виноваты лишь противники той партии, к которой принадлежу сам. Я понимаю, что претензии обеих сторон не лишены оснований, равно как и то, что повинны и те, и другие, ибо не сумели прийти к разумному соглашению, которое позволило бы покончить с нынешними невзгодами. Фортуна при Линкольне могла улыбнуться и другой стороне, но что случилось, то случилось, и теперь король в плену, а императрица на свободе, и сила на ее стороне. Не пора ли положить конец распре? Во имя мира, порядка и установления твердой власти, способной избавить от царящих повсюду несправедливости и жестокости, о которых вы знаете не хуже меня. Всякому понятно, что сильная власть, какова бы она ни была, лучше, чем безвластие. Неужто во имя спокойствия и порядка вы не согласитесь признать власть императрицы и передать графство под ее руку, чтобы в дальнейшем управлять им от ее имени? Государыня сейчас уже в Вестминстере, и приготовления к ее коронации идут полным ходом. Но для блага Англии желательно, чтобы в ее поддержку выступили шерифы всех графств.

— Короче говоря, — мягко прервал его Хью, — вы предлагаете мне преступить клятву верности, данную мною королю Стефану?

— Да, это так, — откровенно признался Оливье. — Я понимаю: как бы ни были весомы причины такого поступка, в глубине души вы все равно будете считать его предательством. Но я не призываю вас стать пламенным приверженцем императрицы, а прошу лишь признать за ней верховную власть. Считайте, что вы делаете это во имя верности этой земле и народу вверенного вам графства.