Роковой роман Достоевского
Шрифт:
Его нежность иссушила мое море. Тактичность выветрила хмель. Усталость, равнодушие, досада – мне казалось, я чувствую именно это. Когда наконец Кирилл решился со мной переспать, мне уже было скучно, неинтересно. Никак, одним словом.
А потом появился Витя. И я влюбилась в него как сумасшедшая. Виктор – сильный, властный, уверенный. Если бы только знать, чем все это закончится…
Не знаю, сотрется ли из моей памяти когда-нибудь седьмое октября. Но пока я точно уверена, что хочу вернуться в тот день. И быть чистой беззаботной девчонкой. Сидеть в «Фольксвагене» Кирилла, любоваться его профилем, мечтать о поцелуе. It was love. [11] А то, что я за нее
11
Это была любовь ( англ. ).
– Элен, да что с тобой сегодня? Опять лоб морщишь! Какая тогда польза от маски и от массажа?!
Я соврала косметологу про большую нагрузку в универе.
Утыканное дротиками сердце болело. И от воспоминаний заныл затылок. Кирилл любил его целовать, а я злилась, злилась на свое счастье.
– Элен! – застонала «косметичка». – Давай разговаривать, может, это тебя отвлечет! Мы с мужем недавно в театр выбрались. А еще знаешь, так обидно. В Питер писательница Лика Вронская приезжает, у нее завтра презентация на книжной ярмарке. А я работаю.
– Вронская? Прикольно. Мне нравятся ее книги. Аффтар, пеши исчо!
– Опять ты хмуришься? О чем ты думаешь, а?
Я думала о том, что если писательница в Питере, то у нее можно кое-что выяснить. Авторы детективов должны здорово сечь в таких вопросах. Я проконсультируюсь. Как бы случайно, ненавязчиво. Вронская свалит в свою Мск. А я буду действовать…
– Прекрасная пора! Бомжей очарованье! Э-э… Бомжей очарованье! Приятна мне… Приятна… Андрей! Помоги же, ну!
Андрей Соколов закусил губу, стараясь не расхохотаться. Интерн Марина Вершинина в своем репертуаре. Сплошной позитив, с длинными ногами и белоснежной улыбкой. Веселится, несмотря ни на что, классиков переиначивает. А погода-то, между прочим, отвратительная, промозглая. Влажность такая высокая, что воздух, кажется, не вдыхается, а глотается, и потом – прямиком разрушать организм, воспалять миндалины, студить легкие. А ночью были заморозки. И вот последствия – первый в этом году урожай «подснежников», замерзших бомжей. Не дежурство, аншлаг! Чумазые от пыли лица, полчища вшей на грязной коже, скрюченные пальцы, даже в агонии пытающиеся удержать жизнь.
Жизнь? Разве это жизнь… Андрей брезгливо осмотрелся вокруг. Обитель бомжа, расположенная на пустыре за гаражным кооперативом, выглядела стандартно убого. Что-то вроде шалаша из картонных коробок, черная проплешина догоревшего костерка, закопченный котелок. Нет, пожалуй, что и не жаль его, еще в принципе нестарого мужчину, убитого первым легким морозом. Кто знает, как он доставал деньги на очередную бутылку. А если грабил? Грабил и убивал, а потом на секционном столе оказывались молодые, беззащитные, ни в чем не повинные?! Тех – жаль, да. Даже опытные и пожилые судебные медики говорят: невозможно привыкнуть к насильственной смерти. Стараешься равнодушно, без эмоций осматривать раны, изучать состояние внутренних органов, устанавливать причину и давность наступления смерти, брать для анализов ткани, жидкости. А все равно от горькой досады саднит сердце. К запаху трупов, формалина, содержимого кишечника привыкаешь. То есть не то чтобы совсем привыкаешь, рефлексы срабатывают, отшатнешься на секунду, поморщишься. Но это в какой-то степени все равно привычка. А к жестокой насильственной смерти обычных людей – невозможно привыкнуть. Пытаешься взять себя в руки, не сочувствовать, абстрагироваться… Бомжа определенно не жаль. Не в эту зиму к праотцам бы отправился, так в следующую. Не замерз бы – так погорел в своем картонном жилище. Но теперь можно точно сказать – вот именно этот опустившийся человек не спровоцирует доставку в морг тех, кому бы жить да жить.
– Андрей, я тебя в машине подожду, –
клацнув зубами, сообщил следователь. – Вот это холодина сегодня! А ты тут возишься чего-то.Марина дождалась, пока массивная спина в трещащем по швам синем пиджаке исчезнет в «уазике», и закривлялась:
– А ты тут возишься, возишься. Кстати, в самом деле! Что, с этим парнем что-то не так?
Хорошенькое лицо девушки оживилось. Черноволосая, с румяными щечками, она, если ей уж приспичило заниматься судебной медициной, отлично смотрелась бы за микроскопом. Да мало ли других специализаций. Но танатология…
– С тобой что-то не так, – улыбнулся Андрей, переворачивая бомжа на спину. – Я как увидел тебя в бюро, решил, галлюцинации у меня. Будто специализаций в судебной медицине мало, выбрала самую опасную. Через труп ведь все, что угодно, можно подцепить. Туберкулез, гепатит, ВИЧ.
Марина, нахмурившись, пожала плечами:
– А что, от живых больных врачи никогда не заражаются?
– На живых больных, – запальчиво возразил Андрей, – нет опарышей. Иногда как облепят «клиента» – хоть стой, хоть падай. Все это до поры до времени мимо студентов и интернов проходит. А жаль, для полного познания профессии не помешало бы личинки из трупа повыковыривать. В нашем бюро работают женщины-эксперты и даже хорошо справляются со своими обязанностями. Но, знаешь, я все равно считаю эту работу не женской!
На лбу девушки обозначилась тонкая морщинка.
– Не понимаю, что тебя смущает в этом покойнике, – поморщившись, перебила она, явно стараясь сменить тему. – «Поза зябнущего человека» едва выражена, но это может быть следствием употребления алкоголя. Можно различить «гусиную кожу» – тоже признак прижизненного процесса охлаждения. Бомж – он и есть бомж. Я так понимаю, если череп не проломлен – значит, сам помер. Напился и замерз. В любом случае, на вскрытии все выяснится.
– Вскрытие, – пробормотал Андрей, оглядывая трупные пятна на сером, в грязных разводах, животе, – может показать не все и не всегда. Да, пятна розовые, следствие перенасыщения крови кислородом. Я, наверное, и правда излишне дотошен. Но мне почему-то кажется…
Ее темным бровям любопытно. Горят карие глаза, даже губы приоткрылись, как для поцелуя.
«Сумасшедшая девка, – стягивая перчатки, подумал Соколов. – Не понимаю причин ее интереса. А интерес очевиден».
– Знаешь, один раз я уже здорово обжегся. По всем признаком выходило – смерть в результате несчастного случая. А это было убийство, – сказал Андрей, закрывая чемоданчик. – Из-за моей ошибки преступник отправил на тот свет еще одну жертву. Хотя, конечно, другие эксперты тоже ошибались, преступник имел отношение к медицине и всех нас ввел в заблуждение. И вот подонок теперь сидит – а к нам не так давно привезли еще один очень подозрительный труп. Возможно, я, конечно, дую на воду. Но кто знает…
– Пожалуйста, прошу вас. Вышел новый роман Улицкой, новая книга у Веллера, – говорил Валерий Петрович Савельев, следя за пристальным девичьим взглядом, порхающим по обложкам. – А это очередной опус, перекочевавший на бумагу из Интернета. Я просмотрел, но меня, честно говоря, не впечатлило. Бедноват язык, неоправданно широкое употребление нецензурной лексики. О, Дина Рубина – у вас отличный вкус. И вот именно этот роман, «На солнечной стороне улицы», мне очень понравился.
Покупательница испуганно вздрогнула, и Валерий Петрович дотянулся ногой до стула гогочущего Лешика, постучал по нему.
Ноль эмоций! Заливается! На голове – колбаски из свалявшегося войлока. Дрэды, как выяснилось, называются. Из наушников доносится мерное: тыц-тыц-тыц. Это все еще можно было бы стерпеть. Но смех у парня ужасный, грубый, гавкающий. Тут любого кондратий хватит. А ценительницы хороших книг – они же натуры особенно тонкие, впечатлительные.
Лешик, негодник, уткнувшись в книгу, все покатывается…