Роковые обстоятельства
Шрифт:
— Да, ей Богу, не знаю!
— Ты говоришь так потому, что по своей будущей медицинской профессии сам скоро начнешь плодить трупы, а потому и не хочешь осуждать тех, кто делает это прямо сейчас, — со своим обычным зловредным ехидством заявил Ливнев.
— Глупости говоришь, Петька! — вступился за приятеля Воробьев. — Почему вы оба не понимаете, что от нынешнего решения во многом зависит судьба самого российского государства? Или оно будет решительно избавляться от тех, кто колеблет его основы, или когда-нибудь просто падет под их ударами!
— Да тебе-то что до государства? —
— Так потому и заступаюсь, что без государства невозможен прогресс общества! Более того, без государства мы вновь скатимся в дремучее общество поселян и поселянок и начнем пасти стада, закутавшись в овечьи шкуры!
— Что не так уж и плохо! — неожиданно заявил Денис. — Разве эта милая Аркадия не лучше нашего нынешнего состояния, когда прямо на улицах стреляют и мечут бомбы?
После такого замечания оба приятели с озадаченными физиономиями, на которых было написано немало пьяного озорства, уставились на него.
— Так ты, значит, хочешь вернуться назад, в «золотой век»? — первым спросил Гришка.
— Почему бы и нет? Жан-Жак Руссо был совсем неглуп, когда предлагал нечто подобное. Ведь чем более мощным и развитым является государство, тем более ожесточенное сопротивление оказывают ему обиженные на него индивиды! И жутко представить к каким действиям они смогут прибегнуть, когда в их руках окажется оружие пострашнее револьвера!
— Ты думаешь, что подобные бомбисты будут существовать всегда?
— Разумеется! Террористов порождает само наличие государства как некой абстрактной силы. В той же Аркадии их деятельность не имеет ни малейшего смысла, поскольку все споры можно решать конкретно, глядя в глаза своему сопернику.
— Однако ты уникум! — удивился «любомудр». — Нет, но скажи ему, Петр! Или ты тоже готов пасти коз и играть на какой-нибудь там свирели для хорошенькой пастушки?
— Играть я не умею, — усмехнулся Ливнев, — а от хорошенькой пастушки никогда не откажусь. Нет, братцы, мне и наше время вполне по нутру.
— Ах, вот вы даже как! — все более распалялся философ. — Ну и дураки же и ослы вы после этого!
— Это еще почему?
— Да потому, что человеческая история так интересно развивается, что хотеть жить можно только в будущем! Что касается меня, то я бы мечтал родиться в ту эпоху, которая закончится концом света, чтобы лично понаблюдать, на что это будет похоже!
После столь решительного замечания пришла пора Денису и Петру дружно обратить изумленные физиономии в сторону Воробьева.
— Если кто из нас уникум, так это ты, Гришка! — заявил Ливнев. — Конец света ему подавай! Впрочем, все это белиберда, и меня уже утомили мудреные разговоры. Послушайте лучше чудный анекдот, которым на закуску нас угостил сегодняшний лектор, — он глотнул пива и, не дожидаясь согласия приятелей, принялся рассказывать: — Лет несколько назад он по поручению прокурора судебной палаты производил ревизию отдельных следственных участков Казанской губернии и обнаружил там дела с такими названиями: «о прелюбодеянии крестьянина
Бочкарева с трехмесячной телицею», «о крестьянине Шандыбине, обвиняемом в нанесении волостному старшине кулаками буйства на лице» и «о драке со взломом мещанина Н. и крестьянина В.».— Что ты врешь? — улыбаясь, спросил Воробьев. — Драка это не кража, как же ей быть со взломом?
— Вот то же самое спросил у следователя и наш лектор. Оказывается, крестьянин вознамерился побить мещанина и уже приступил было к исполнению своего намерения, когда тот вырвался и заперся в, интеллигентно выражаясь, «месте уединенных размышлений». Однако крестьянин так раздухарился, что выломал дверь и навешал мещанину прямо в нужнике — вот и получилась драка со взломом!
Приятели громко захохотали, а довольный произведенным впечатлением Ливнев с улыбкой продолжил:
— Но самое смешное, братцы, даже не это, а то определение драки, которое дал местный краснобай-адвокат, выступая в суде по этому делу. «Драка, господа, есть такое состояние, субъект которого, выходя из границ дозволенного, совершает вторжение в область охраняемых государством объективных прав личности, стремясь нарушить целостность ее физических покровов повторным нарушением таковых прав».
После этого Воробьев и Винокуров буквально скорчились от смеха, а Гришка даже погрозил Ливневу кулаком, будучи не в силах произнести ни слова.
А тот, самодовольно улыбаясь, оглядывал прокуренное помещение пивной, на стенах которого были развешаны «народные картинки», содержащие иллюстрации ко всемирной истории с весьма красноречивыми характеристиками разных европейских наций. Так, о французском королевстве говорилось, что «люди в нем воинские, храбрые, нанимаются биться по многим королевствам, но зело неверны и в обетах своих некрепки, а пьют много». Про обитателей английского королевства сообщалось, что «они люди купеческие и богатые, пьют же много». Впрочем, и тех и других превзошли жители королевства польского, которые «величавы, но всяким слабостям покорны, вольность имеют великую, пьют же зело много».
По залу с самым рассеянным видом, бормоча себе что-то под нос, бродил еще один студент, одетый столь бедно, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. При этом юноша был замечательно хорош собой — темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен, однако благодаря странному бормотанию производил впечатление городского сумасшедшего.
— Э, братцы, да ведь это же Родька! — наконец признал его Ливнев.
— Какой еще Родька? — брезгливо поморщился «любомудр».
— Да из наших, с юридического. Родион Романович Раскольников…
— А чего он такой грязный?
— Черт его знает… Без денег, наверное, сидит, даже в баню сходить не на что. Вот он и «роскошествует лишениями», выставляя свое рубище напоказ.
— Ты его только за наш стол не приглашай, а то еще вшей натрясет!
— Хоть ты и Воробьев, да не Соловьев! — укоризненно глянул на него Ливнев и, пока философ наливался гневным румянцем обиды, привстал из-за стола и замахал рукой: — Эй, Родька… Родион Романыч, пожалте к нам!