Роль жертвы

Буров по местному телефону позвонил в дежурку, выяснил, что есть машина, которая довезет Стеценко и меня забросит домой. Мы с Сашкой подхватили свои вещи, Стеценко — экспертный чемодан, а я сумку, дежурную папку и пакет с изъятыми предметами; дактилопленками и пустыми упаковками из-под лекарств. Стоя в проеме двери, мы помахали Бурову, одиноко сидевшему на диване с бокалом в руке, и у меня сжалось сердце при мысли о том, как он будет сидеть за пустеющей бутылкой всю ночь, думая о своих проблемах, потом уляжется на короткий продавленный диван, а утром выходного дня, открыв глаза, увидит те же обшарпанные стены и пойдет умываться в загаженный милицейский туалет.

Меня пронзила такая острая жалость, что когда Сашка в машине спросил меня на ухо: «Можно, я у тебя переночую?», я не смогла отказать ему, и он попросил водителя ехать прямо к моему дому. А ведь совсем недавно собиралась никогда больше не поддаваться на провокации. Пусть бы он прочувствовал, что такое лишиться меня навсегда и не иметь возможности приходить ко мне ночевать, когда только заблагорассудится...

Поднимаясь вместе с Сашкой по ступенькам парадной, я еще успела подумать, что слабину я допустила не из-за жалости к Бурову, а вместе с ним — и ко всем неприкаянным мужчинам; просто буровская одинокая судьба напомнила мне про мое собственное одиночество.

Дома Сашка привычными движениями расстелил постель, пока я умывалась.

Сбросив халат, я бухнулась под одеяло и тут же провалилась в сон, не успев насладиться Сашкиными объятиями. Уже засыпая, я почувствовала, как он поцеловал меня в затылок и прошептал: «Спокойной ночи». Сам он, наверное, тоже быстро заснул. Но я, утолив усталость первой призрачной дремой, к раннему утру проснулась, как будто кто толкнул меня в бок, и ворочалась с открытыми глазами.

Почему-то меня грызла тревога, и связана она была с Буровым.

Утро субботы я встретила в отвратительном расположении духа. Голова так и продолжала болеть, глаза просто не открывались, но и спать не спалось. Нудность во всем теле не давала удобно устроиться в постели и поваляться в законный выходной. Кряхтя и охая, я поднялась и потащилась на кухню. Там сидел Сашка, за накрытым к завтраку столом, перед включенным, без звука, телевизором. Увидев меня, он встрепенулся и потянулся ко мне с утренним поцелуем. Никакого удовольствия я от этого не испытала. Усевшись за стол, я стала лениво припоминать, насколько давно мы спали в одной постели не как усталые коллеги, вернувшиеся с поля боя, а как любовники. Получался какой-то неправдоподобно большой срок.

Причем я не понимала, хочет Сашка этого или не хочет. С одной стороны, если он не проявляет своего желания и спокойно устраивается на соседней подушке безо всяких грязных домогательств... А с другой стороны, уж если он меня не хочет — ехал бы к себе домой или спал бы в постели другой женщины. Глядя на его чертовски обаятельную физиономию, я не могу поверить в то, что ко мне он приходит ночевать только из-за того, что больше никому не нужен.

— Между прочим, — сказала я мерзким голосом, — я читала в газете, что после двух лет воздержания потенция уже не восстанавливается.

Сашка недоверчиво хихикнул.

— Смейся, смейся, — продолжила я, — скоро будет не до смеха.

Стеценко хихикнул громче, подошел ко мне сзади и недвусмысленно собрался продемонстрировать, что двух лет еще не прошло. Я его грубо отпихнула, но не тут-то было. После демонстрации возможностей выяснилось, что чай совсем остыл, а хлеб обветрился. Я не преминула высказать по этому поводу претензии в таком тоне, как будто несвежий хлеб вынули не из моей же собственной хлебницы на моей родной кухне, а подали в пятизвездочном отеле, да еще и таракан обнаружился в этом хлебе. Стеценко выдержал претензии, а главное, их тон, со стоическим спокойствием, и, более того, с неизменной улыбкой, что, на мой взгляд, является бесспорным свидетельством глубины его нежных чувств ко мне. Другой бы без особых угрызений запустил в меня чайником.

Без аппетита позавтракав и отметив, что Стеценко уходить не торопится, я не утерпела, схватила телефон и набрала номер кабинета оперуполномоченного Бурова. Кабинет не отвечал. Я перезвонила в дежурную часть и спросила, где Буров, прикинувшись, что он мне страшно нужен. Дежурный лениво ответил, что Буров с утра пораньше усвистал по делам. Интересно, куда, подумала я, положив трубку. И по каким делам, какие у новенького опера здесь неотложные дела, позвольте узнать? И без того пакостное настроение усугубилось еще больше.

Сашка тем временем убрал со стола и помыл посуду. И предложил сопровождать меня по магазинам, поискать вместе подарок Гошке. Идти никуда не хотелось, но сидеть в четырех стенах было невыносимо, и я согласилась.

На улице мне полегчало. Я даже стала улыбаться. Обойдя несколько магазинов, мы купили ребенку плейер, зашли в бистро и выпили по бокалу белого вина, так что жизнь постепенно налаживалась.

На обратном пути, раз уж он по чистой случайности пролегал мимо РУВД, я заскочила в дежурную часть и поинтересовалась, не прорезался ли Буров. Дежурка заверила, что как ушел утром, так они его и не видели. Да мало ли, дело молодое. А и правда, подумала я, мало ли, где Буров гуляет в выходной. Поэтому, перестав интересоваться местонахождением Бурова, я попросила оперативного дежурного связаться с главком — а вдруг они что-то установили по поводу вчерашнего звонка в квартиру Климановой.

Сегодня, видимо, день с утра не задался, и настроение у всех было не ахти.

Во всяком случае, наш районный оперативный дежурный битый час потратил на объяснения, чего же нам, собственно, надо. Вчерашняя смена отдежурила и ушла домой, как водится, не передав ничего следующей смене. Ну ладно, в понедельник я из вас душу вытрясу, мстительно подумала я, и, подхватив Сашку, гордо вышла из РУВД.

А на улице я опустила плечи и понуро побрела, волоча ноги по сухому асфальту. Настроение опять испортилось. Некстати я подумала о том, что Сашка провел со мной целую ночь и целый день, что в последнее время бывает совсем не часто, но при этом ни словом не обмолвился, желает ли он восстановления со мной прежних отношений, ведения совместного хозяйства и т. п. Ведь знает, что я ненавижу неопределенность, мне нужно обязательно поставить все точки над «и»; однако ведет себя так, как будто все само собой разумеется. А на самом деле ничего не разумеется.

Я брела и думала о том, что сейчас дойду до дома и лягу спать. А если Сашка, проводив меня до квартиры, как бы автоматически попытается остаться у меня, со всей решимостью пресеку эту попытку, вежливо, но твердо объясню, что у него есть своя квартира, а мы с ним не находимся ни в каких отношениях, дающих основания спать в одной постели.

— Зайдем? — Сашка показывал мне на витрину маленького симпатичного кафе, мимо которого я сто раз проходила, возвращаясь из РУВД в прокуратуру, но в котором ни разу не была. И я снова поддалась на провокацию, хотя ни пить, ни есть не хотела.

Мы зашли и сели за столик в углу. Здесь было миленько, свечки на столах и живые цветы. И цены не шокировали.

Заказав по какому-то проходному салатику и по свежевыжатому морковному соку, который, к моему восторгу, обнаружился в меню — я его с детства обожаю, раньше мама мне каждое утро выжимала по стакану, еще на ручной терке, потому что электрическая соковыжималка тогда была экзотикой, — мы посмотрели друг другу в глаза, и Сашка спросил:

— Зачем тебе Буров?

Я удивилась.