Роль

– Женька Евтушенко?
– спросила Лида. "Ну... Высоцкий был иа съемках. Заходит Евтушенко. Естественно, шампанское, коньяк... Знакомит с Мариной. У Марины, я посмотрела, ни грамма косметики, один тон. Я. говорит, Марина Влади. Ты представляешь? А я сижу в открытом платье и ни звука. У Женьки шары вот такие..."

Несколько раз мы с Лидой переглядывались. Затем она сказала:

– Я с утра в резерве. Так что надо спать ложиться.

– Ерунда, - протянула гостья, - сиди. Успеете еще...

Тут мы услышали пошлость. Лида смутилась, я отвернулся и закурил. Мне все это стало надоедать.

Я умылся. Затем поставил будильник на восемь утра. То есть вел себя почти демонстративно.

Лида сложила в раковину грязную посуду. Она казалась такой усталой. Наша гостья тоже приуныла. Потом мы все легли.

– Ой, нет, - сказала Лида, когда я тронул ее за плечо, - успокойся, ради Бога. Поздно... Какие все мужчины - гады!

– Все! Что значит - все?
– сказал я.

Но девушка уже спала. Или притворялась, что спит...

Проснулся я около шести часов. Комната была залита невесомым июньским светом. Я сел, огляделся и едва не вскрикнул.

За стеклянной дверью на кухне танцевала Антонина Георгиевна. Танец был изысканный, грациозный, с нео бычными фигурами, долгими паузами. В руке она держала легкий газовый платок. Бесшумно двигаясь, взмахивая платком, она задевала то край умывальника, то стенные часы, то цветочный горшок.

Глаза ее были полузакрыты. На лице я заметил выражение тихого счастья. Этот безмолвный хореографический номер производил ужасное и трогательное впечатление.

Я разбудил Лиду, и несколько мгновений она следила за гостьей. Потом натянула халат, включила магнитофон и с грохотом отворила рамы. Мне нравилось, что Лида всегда так быстро переходила от глубокого сна к активной деятельности. За исключением тех минут, когда я домогался ее любви...

Я посмотрел в окно. С девятого этажа казалось, чхо ка земле царит абсолютный порядок. Газоны ярко и аккуратно выделялись на сером фоне. Ровные линии деревьев образовывали четкие углы на перекрестках. В эту секунду я испытал знакомое чувство, от которого мне делается больно. Мне захотелось оказаться там, на ветру перекрестков. Там, где человеческое равнодушие успокоило бы меня после всей этой духоты, любви и нежности...

Гостья услышала шум и оказалась на пороге.

– Чего ты поднялась?
– спросила Лида.
– Еще автобусы не ходят.

– Нужно позвонить в Москву.
– Антонина Георгиевна решительно сняла трубку.

По неумолимым законам абсурда ее тотчас же соединили.

– Семен, - крикнула она, - ты дома?

– Ты всех разбудишь, ненормальная, - сказала Лида.

– Семен, значит, ты дома! А я была уверена, что ты развлекаешься!

– Тошка, перестань, - сказала Лида и добавила: - Это ее муж...

– Я думала, что у тебя сублимация. Должен же ты сублимировать научный потенциал?! Отвечай, вейсманистморганист!.. Где Митя? Позови Митю! Позови моего сына, негодяй! Позови, иначе я буду звонить каждые три минуты! Причем не тебе, а самому Косыгину!..

– Перестань, - сказала Лида, - ты у меня в гостях. Ты не должна оскорблять людей. Мне это неприятно.

Антонина Георгиевна бросила трубку. На лице ее выступили розовые пятна.

– Поеду на "Ленфильм" и все скажу Киселеву. Кисель меня поймет.

– В шесть часов утра?
– засмеялась Лида.
– Тебе придется излить душу швейцару.

– Я скажу им все, - продолжала гостья, - абсолютно все. Я им такое припомню! Пушкина убили, Лермонтова убили, Достоевского сделали эпилептиком... Достоевского им не прощу! Вот кого жалко, хоть он и украл, паскуда, мой сюжет!..

– Успокойся, - говорила Лида, - успокойся. Ложись и спи. Дать тебе валерьянки?

– Поеду на "Ленфильм" и крикну в матюгальник:

"Да здравствует Солженицын!"...

Лида обняла ее и с трудом уложила в постель. Мы тоже легли.

– Ненормальная, - шепнула Лида, - Тошка - ненормальная. Я в этом окончательно убедилась. Ей нельзя пить. Ей надо лечиться. Казалось бы, жизнь дала человеку все! Славу, деньги, общественное положение, муж - кандидат наук, зоолог... Сын шахматами увлекается, близорукий, правда...

– Ты понимаешь, - начал я, - кино - это много ступенчатая иерархическая система. На заводе, скажем,

все трудящиеся более или менее равны. А значит, тяжелым комплексам нет места. В кино же расстояние от нуля до высшей точки - громадное. А значит, все показатели на шкале достоинств...

– Откуда ты знаешь про кино?
– спросила Лида.

– Догадываюсь. Существует интуиция...

– А про завод?

– Допустим, я был на экскурсии, читал и вообще...

– Что ты можешь знать, сидя в этой дурацкой библиотеке?
– усмехнулась Лида.

– Да, я работаю в библиотеке. Не понимаю, что тут смешного. По-твоему, старший библиограф не имеет отношения к литературе?

– Старший продавец ювелирного магазина тоже имеет отношение к золоту.

– Ты не учитываешь...

– Хватит, -шепнула Лида, - я все это слышала тысячу раз. Спи, дорогой.

– Я только хотел объяснить, что есть внешняя сторона жизни, которую индусы называют пеленой Майа...

Но Лида уже спала. Или притворялась, что спит...

Не прошло и часа, как отворилась дверь. Тошка стояла на пороге в дождевике и газовой косынке.

– Все,-заявила она, - беру такси до Комарова. Там живет Светка Маневич, и я поселюсь у нее. Буду загорать, купаться. И еще меня привлекает живопись в духе раннего Босха.

– Какая же ты беспокойная!
– сказала Лида.
– Подожди минут двадцать. Поедем вместе.

И она подошла к зеркалу. С этой минуты Лида была так далека от нас!

Мне нравилось смотреть, как Лида одевается. Как она причесывает волосы. То есть занимается всеми этими женскими делами.

Лично я пребываю в жестоком конфликте с одеждой. Надевая брюки, всегда теряю равновесие. Мучительно просовываю голову в узкий хомут застегнутой сорочки. Расправляю мизинцем подвернувшийся задник ботинка.