Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

И при всем при том 1 апреля 1921 года Жан Гальмо, депутат от Гвианы, был в самой глубокой тайне помещен в тюрьму Санте, в камеру, достойную самых варварских стран. У него отобрали все — подтяжки, галстук, пристежной воротничок, даже карандаши: не оставили ничего, кроме бритвы…

И вот он один на один с бритвой.

Жан Гальмо знает, кому всем этим обязан, и потому в нем просыпается былое чувство юмора.

Во время отступления из России Стендаль велел каждое утро растапливать кусок льда и методично, с величайшей аккуратностью брился. Это было лучше, чем впадать в панику и сохнуть от безнадежности. И вот тюремный дозор, каждые два часа заглядывающий сквозь зарешеченное окошко в камеру Жана Гальмо, с удивлением наблюдал, как тот педантично брился, одаривая дозорных долгими насмешливыми взглядами…

Наконец-то

он чувствует себя свободным.

Запертый в застенке площадью три метра на два, с парашной дырой в углу, в которой копошатся громадные изголодавшиеся крысы, больной, дрожа от лихорадки, промерзший, один, совсем один, он наконец свободен.

Бритва… ему смешно все это, и он смеется. Совсем один.

Ему не впервой отвечать смехом свободного человека на мелкие засады, расставленные врагами…

Теперь он вспоминает: вот уже три дня шесть пышноусых шпиков вертелись вокруг его жилища, расспрашивали о чем-то консьержек, соседей, все намекая и намекая на близкий арест; а вдруг он возьмет да сбежит, лучшего доказательства его вины и не сыщешь!

Сколько всего произошло за три-четыре дня перед первым апреля! Предательство за предательством: были и совсем уж неподражаемые, например поступок старого друга, с которым знакомы были пятнадцать лет, бездарного поэта, которому Гальмо покровительствовал и кормил его, а тот, даже не дождавшись ареста, побежал к врагам депутата от Гвианы выклянчивать денежки… Теперь он пополнит армию вымогателей, но нарвется на дотошных представителей прессы, которые разоблачат его. Что же, что же он сделал не так?..

Но Гальмо не хочет вспоминать ни о нем, ни о журналистах, знаменитых и никому не известных, приходивших предложить ему тысячи разных сделок за вознаграждение, сумма которого варьировалась от 300 000 франков до сотни грошей…

Нет, мысли Жана Гальмо от этого очень далеко. Теперь он свободен. Он с беспокойством вспоминает какие-то мелкие подробности. Та консьержка из соседнего дома, за два дня до ареста она передала ему такое жалостное письмо, а он, прежде чем последовать за этими господами из полиции, сунул ей триста франков… Только бы не пронюхали об этом его враги: еще подадут иск по обвинению в расточительстве…

А еще этот Жорж-Анкетиль, представившийся как большинство его коллег и явившийся сказать ему совершенно нежданно: «Наверняка ведь есть у вас документы, дайте же их мне. Я выпускаю газету, у меня есть деньги: я по ним вмажу…»Бедняга, а он-то, скорей всего, поблагороднее других, хоть и с дурной репутацией…

А те, кто не оставил его, кто не побоялся писать ему дружески и доверительно: бывший губернатор Гвианы, несколько иностранных финансистов, два-три литератора и великое множество гвианцев: «Я выражаю мнение комитета в Марони, в который вступил, чтобы крикнуть вам:Sursum corda. [11] Из тех испытаний, что так подло навесили на вас, взойдет сияние еще большей славы, чем та, что мы признали за вами в 1919 году».(Датировано 2 апреля 1921.) «А я-то, приехав из Гвианы, все колебался, можно ли прийти навестить вас, в таком зените славы вы тогда были. Но сейчас, сейчас, когда на вас напали, ошельмовав продуманной политической и коммерческой кампанией травли, я не могу остаться равнодушным.(Датировано 6 апреля 1921.) «Если вы верите, что даже скромная поддержка старого гвианца, который, как и вы, знает джунгли и кое-что повидал в жизни, принесет вам пользу, не сомневайтесь во мне. Я буду счастлив оказать вам ее».(Датировано 6 апреля 1921.) Они пишут ему так же, как говорят, с простоватой выспренностью, которая так волнует…

11

Выше сердца (лат).

По-хорошему, ему надлежало бы предоставить чем писать, допустить к нему друзей, его адвоката… Как он силен, как крепок, этот больной человек, который не может стоять на ногах, у которого так лихорадочно блестят глаза. Ему все лишения нипочем: он ждет судей своих.

«Я похож

на дикую птицу, которую посадили в клетку. Что ж, подчас мне приходится поджимать когти… Но ненадолго… Сейчас я жду, что клетка отворится», —
пишет он 16 апреля верному другу. «Сегодня мне было разрешено выйти. Вернулся я чуть хмельной. Но теперь покровы, коими обиты стены моей темницы, кажутся еще чернее, и незримое Присутствие гнетет меня. На полу есть следы людей, страдавших тут прежде меня; и по стенам, которые содрогаются, проносятся образы пытаемых каторжников. Еще мне слышатся в ночи мертвые и холодные голоса, они кричат… Настанет день, и мы, быть может, все-таки совершим то прекрасное путешествие, которое я начал еще в 1905 году и которое терзает меня как скорбная ностальгия. Что мне до этих нынешних мучений, что мне до этих воплей и всей этой несчастной суеты, раз там, на свободе, есть свет, жизнь, мечта? И еще — гордые, очень красивые, очень чистые люди…»— пишет он еще одному другу 24 апреля.

Речь свободного человека: более свободного в глухом своем застенке, нежели все эти политики, финансисты, бывшие министры, прокуроры, журналисты, отцы-основатели, бездарные поэты и жирные торгаши, которые правят страной.

Но у него, у Гальмо, есть когти. Он не сдается. Его письма друзьям передаются из тюрьмы Санте тайком. Он ведет счет дням. Через три недели после ареста, в результате его неоднократных протестов и заявлений мэтра Анри — Робера, его защитника, ему наконец заткнули парашную дыру и постелили матрас.

Ни одного унижения не дали избежать ему: когда его вели в его контору на Елисейских Полях по запросу судебного агента по распродаже имущества, сопровождавшие его двое полицейских постыдились надеть на него наручники, хотя получили такой приказ. Вот этот больной человек вылезает из такси, ему всего-то осталось перейти тротуар… Но репортеры и фотографы уже тут как тут, его узнает толпа… Наручники все-таки пришлось надеть…

Жан Гальмо чувствует себя сильным, сильным, сильным. Сильным, как никогда. Он не расслабляется. Он готов защищаться. Дает документы своему адвокату. Раз ему не дали никакого досье, он отвечает судебному следователю, выразившему недовольство, что « он (Гальмо) не смог оправдаться ни по одному пункту выдвинутых против него обвинений»:

«Погребенному под хаосом цифр, лишенному любых способов изучить обстоятельства дела, изолированному от сотрудников, которые одни знали ситуацию с моими складами и моими счетными операциями, мне пришлось, опираясь лишь на собственную память, отвечать своим обвинителям, вчерашним компаньонам, в распоряжении которых была не только свобода, но и полная документация. Даруй мне, небо, сверхчеловеческую память, чтобы я мог распознавать в этом лабиринте цифр и дат сотни финансовых операций, и то, как смог бы я ответить на ваши вопросы касательно счетов и трансакций, заведенных без моего ведома начальниками отделов, от которых меня изолировали?»

Несмотря на то что защита работала при закрытых дверях, в прессу просочились пространные подробности тенденциозного характера (несколько месяцев спустя, говоря о деле Вильгрена, во время следствия против Китайского промышленного банка, пресса ограничится лишь дюжиной строчек самого деликатного свойства). Гальмо хорошо понимает, что и его, и особенно его Торговый дом намереваются довести до разорения. Но он не теряет присутствия духа и не упускает случая во всеуслышание протестовать…

25 апреля 1921 года — первый запрос о временном освобождении из-под стражи. Согласие на него дадут только через девять месяцев, большую часть из которых он проведет в частной клинике, куда пришлось его перевезти.

«Вы даже не можете себе вообразить, —позже скажет в своей защитительной речи мэтр Анри-Робер, — какие препоны пришлось преодолевать защите, чтобы получить разрешение на такую простую вещь, как перевозка этого мученика, этого великого и благородного француза в частную клинику, и что за — не хочу говорить «козни», ибо предпочитаю называть вещи своими именами, — скажу: целенаправленное противодействие встретила она на своем пути».

Несмотря на строжайшую секретность, есть вещи, скрыть которые невозможно.

Поделиться с друзьями: