ROMA IV

Только с Гаем не по-христиански поступил - соблазнил малых его убить. И теперь платит.

– Вот ты где.
– она заглянула в его фолиант и с хохотом округлила глаза, - ого! Что ты задумал, Красс? Креститься?

– Нет, госпожа. Просто коротал время вашего отсутствия.

Он не смог определить - собой была она сейчас, или Калигулой, и это его встревожило. Modus vivendi Caligulae можно было пресечь неожиданной репликой.

– Коротал или убивал? Укороченное время, хоть и останется инвалидом, на что-то еще сгодится.

Все-таки Калигула. Грудь заныла от немого бешенства. Ну почему она такая дура? На что ей сдался этот покойник? Что, она, не поняла за шесть лет, где живет?

– С вашего позволения, я неточно выразился. Я его проводил. За чтением Евангелия.

– А...
– она тут же стала собой, и опустилась на край скамьи, грузно примяв шелковую перинку. На ней было прямое черное платье тонкой шерсти с широким (не по зимнему) овальным вырезом. Но и в чертогах было тепло не по зимнему, сухое тепло жаровен плыло по галереям, и настаивалось в покоях на слабеющем запахе вара. В библиотеке, впрочем, все перебивал стойкий дух пергамента - дух истории и любомудрия.

– И что же ты вычитал в Евангелии, Красс?

– Эта вера смиренников могла бы сменить прежний культ богов, которых не я один поминаю по привычке. Нужно только слегка подправить догму.

– Да ты циник, Красс!

Она засмеялась.

– Ты предлагаешь загнать всю империю в реки и окрестить?

– Что вы! Просто придать христианским церемониям государственное значение.

– Тогда и тебе придется принять христианство, Красс.

– Не вижу логической связи, госпожа.
– Красс помолчал.
– Хотя и препятствий к тому не вижу. Многие наши добродетели совпадают с христианскими заповедями...

Он осекся, заметив, что она любуется своими руками. Оголенные до локтя, белые, они лежали на крепких, окутанных юбкой коленях, и она любовалась ими, как посторонними предметами.

Это любование говорило о том, как она одинока. Даже сама в себе одинока - если смотрит на свое тело, как на одеяние. И ему пришло в голову, что их конкубинат не дает ей даже прибегнуть к рукоблудию, не говоря уж о том, чтобы взять любовника.

"Глупость какая!
– осадил он себя, - кто я, чтобы со мной считаться!"

– Может, ты и прав.

Она наконец-то отвела взгляд от своих рук. Корнелий почувствовал, что теряет нить разговора, и ему равно безразличны все боги, каких выдумал по своему образу и подобию людской род.

Ведь тот, по чьему образу и подобию созданы люди, не откроется и малой толикой. Что ему эти нагромождения тесаного римского мрамора, лазурные ярусы Вавилона, желтые дувалы Фостата, спекшаяся терракота Карфагена, рубленые городища германцев? Живут создания, и ладно. Боги им в помощь.

Это всемирное безбожие захлестывало его тоской.

Аврелия тосковала по многим другим причинам, и тоска ее ветвилась, как топкая речная дельта.

Одной из причин был Гай.

Из-за него, что ли, она третий день не решается подступиться к Корнелию? При виде его нижние уста поджимаются потревоженной устрицей, тело деревенеет, руки опускаются на колени - хоть ты тресни, и даже глаза норовят не глядеть на бледно-мраморный соразмерный лик в жестком венке стриженых волос: парадные лавры всегда казались их естественным продолжением.

Но дело еще и в том, что живой Гай спасал ее от тоски куда более страшной; теперь спасения не было. Она держалась только потому, что ее научили проживать жизнь до конца. Увесистая смерть в складках одежд была тому лучшим залогом.

Собственно, она и Корнелия мучила, чтобы забыться.

Зачем бы ему крестить Империю? Ведь написано - не лить новое вино в старые мехи, разорвет. На их век хватит нынешних небожителей, а после хоть потоп. Потому что стачать мехи новой Империи может только deus ex machina - а жизнь хоть и театр, в коем люди - актеры, но где им соорудить такую махину, чтобы в ней не зазорно было явиться богу?

Молчание между ними отяжелело.

– Красс?

– Госпожа?

– Скажи... Как ты пережил смерть своей жены?

Он вздрогнул. Кажется, начинался главный разговор - тот, к которому невозможно подготовиться.

– Я очень долго ощущал возле себя пустоту. Обычно говорят, что пустота в тебе. Я ощущал ее возле себя. Словно мою жену... изъяли из воздуха, и пустота им не заполнилась. Я ее ощущал - возле локтя, когда прогуливался, всякий раз, когда дышал... На ложе. Наверное, поэтому Астина мне не снилась. Или потому, что я не видел ее мертвой, - последняя фраза требовала объяснений, и он объяснил - так кратко, как только мог: - меня не было в Городе.

– Ты был с Гаем в том походе?

– Да...

– Совпало...

Аврелия медленно улыбнулась.

– Ты уже тогда заметил, что он - не в себе?

– Признаться, это в нем было заметно с детства.

"Почему же вы не убили его ребенком?!"

– Это в нем было, пока я... Словом, он не доиграл свое в детстве, Красс. Как с этой луной. Ему не нужна была настоящая луна. Ему нужно было, чтобы кто-то принял всерьез его прихоть - только-то. И исполнил ее в меру собственного воображения. Поскольку у меня в наличии случился таз - как говорят злые языки - для подмывания - он и пошел в дело. И та восковая голова...

– Какая...

– Та, под которой мы ели виноград- тогда, в саду, помнишь? А ты пришел с Саркисом...

– Она была восковая??!!

Аврелия отвердела лицом. Потом с расстановкой сказала:

– Ну, ты и дурак.

Из дальних мальчишечьих лет поднялись и комом встали в горле слезы.

Потом рука Аврелии легла на его руку:

– Это я придумала шутку с головой.

Он сморгнул, выгоняя из-под век слезный туман. И коснулся губами ее стиснутых губ - раз, другой, пока ее губы не дрогнули, раскрываясь для поцелуя.

Дальше она опустилась навзничь на широкую скамью, и он лег на нее сверху.

– Как у властительницы, у тебя есть одно достоинство - дерзость.

"И чувство юмора", - хотела добавить Аврелия, но, вспомнив свое признание насчет восковой головы, смолчала. Она уже успокоилась (внезапное акмэ стосковавшегося тела разрешилось рыданиями, и встревоженный Красс потратил изрядно времени на утешения) - только грусть не отпускала, и через ее дымчатую призму все виделось сторонним и никчемным.