Роман Флобера

В наступившей тишине совершенно металлически программофонил отчетливый звук – бац. Бац! Бряк! У одной из сидящих рядом дам в микромини от умственных переживаний и распахнувшегося рта неожиданно лопнула резинка от трусов, озарив окрестности клуба интимом белобрысой промежности. Кстати, подобный зияющий гландами открытый рот, не промежность, именно рот, я видел только у певца Пенкина, когда он в 1985 году на спор за червонец засовывал себе туда кулак в ресторане Дома художника. В ту же самую секунду у Маринки Голиковой от такой же отвисшей челюсти и от невиданного мозгового кровообращения лопнула лямка лифчика. И из черного кружевного декольте, как крот из норы, вылетела ввысь одна грудь. По аналогичным причинам от широко открытых глаз Вероники ее бюстгальтер сорвался напрочь целиком и объемистая областная грудь обвалилась из топика до пупка.

Окружающие сильно заинтересовались вновь открывшимися обстоятельствами. Откуда-то из нужников памяти опять вылезла информация: в достославные дикие времена жены воинов племени кимвров во время битв, чтобы вдохновить своих мужиков на отчаянную рубку, издали показывали им свои письки и сиськи. Что, мол, будете плохо биться – все это хозяйство запросто достанется неприятелю. И те сдуру скрипя зубами шинковали противника в труху.

Здесь произошел примерно тот же эффект. Высокоинтеллектуальная беседа была жестоко стоптана в прах. Окружающие мгновенно потеряли интерес к антарктидской Олимпиаде и вперились в дамские штучки. Лысый пердун сразу расстроился, покряхтел, долбанул еще водки и куда-то пополз.

Маринка с Вероникой метнулись в туалет исправлять дефекты амуниции. Дама с белобрысой промежностью даже не шелохнулась. Лишь чуть позже небрежно швырнула на стол уже ненужную нижнюю тряпочку. Достав из сумки свежую пару тесемок и веревочек, тут же, ей-ей, практически без участия рук, одним мастерским движением таза, нацепила их на себя. И, покачиваясь, как сова на поводке, поковыляла за тем мужичком.

– Федор Михайлович, подождите, Федор Михайлович…

– Где-то я все это слышал, – задумчиво протянул незнакомый парень с телевизионным лицом. – Надо срочно передачу делать. Это же будет хит сезона. Выступишь у меня в программе, Коль? Ты был в Антарктиде? Хотя… это не важно. Расскажешь про Антарктиду, про белых медведей…

– Не вопрос. Только в Антарктиде нет белых медведей. Там пингвины. Если бы там были медведи, они бы давно сожрали всех пингвинов.

– Вот-вот, – обрадовался парень, – ты же в теме! Как же это все-таки по-нашенски грандиозно, Олимпиаду в Антарктиде! Надо это дело как следует обмозговать.

Народ между тем продолжал квасить уже на сухую, без интеллектуальной подзарядки. Рядом со мной неожиданно сел совершенно невменяемый индивид и куда-то в сторону, в том числе и мою, воодушевленно, но нудно, плача, забубнил:

– Слушай, мужик, прикинь, когда я месяц назад был на Украине, ну, по делам фирмы, мне лично, представляешь, лично, показывали живого уткогуся! Прикинь, жи-во-го!

Я хлопнул водки еще.

– А живого яйцеглиста тебе там не показывали?

В следующую секунду стоящая рядом бутылка обрушилась мне на голову.

– Ах, ты не веришь?!!! Ща я тебе…

Хорошо, что бутылка оказалась пластиковой, с минералкой. Хотя к тому моменту, чтобы свалить меня с копыт, достаточно было икнуть за соседним столиком! Я рухнул навзничь и получил дополнительный и, по-моему, ослепительный удар в затылок.

Дальше отрывочно помню, что я пытался покинуть сие заведение посредством многочисленных воздушных шаров. Кося под олимпийского Мишку и при этом бормоча шепотом как заклинание:

– До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!

Но мантра не сработала, может, я слова напутал, и улететь мне не удалось. Потом вроде меня несли на руках. Я чувствовал себя как античный Антей, оторванный от родной земли, стремительно теряющий богатырские силы. Поэтому отчаянно барахтался и даже пытался плюнуть в моих носильщиков. Потом, по-моему, какая-то машина. Потом чья-то квартира. Потом точно помню, нет-нет, совершенно точно, была голая женщина. Причем вдоль. В смысле лежа. Да, я отлично помню ее приметы – две сиськи, одна промежность. Больше ничего определенного, как на духу, сказать не могу. Потом туман. И сон про вечный покой, который ну ни в какую не хочет радовать сердце.

Третья глава

За окном пускал слюни долгожданный московский дождик. На родном, домашнем диване мне было совсем худо. После трех бутылок пива глаза, как у десятидневных котят, начали открываться. Оставшиеся в живых мозговые извилины жалобно потрескивали никчемными дровами. Кололо где-то в боку, сбоку макушки и, главное, между ног. Осторожно, млея от страха, я заглянул в трусы. Мое слегка припухшее мужское достоинство, как и окружающее пространство, было обильно покрыто елкиными иголками.

– О… – всхлипывал я, отползая в ванную омывать чресла, – куда же меня вчера занесло? В непроходимую тайгу, что ли?!

Запиликал телефон.

– Котя, как ты? Я согласна, – раздался задорный женский голос.

– Ошиблись. Нет тут никакого коти, – бросил трубку я.

Телефон замычал опять.

– Николай, это же я, Вероника! Ты что, все забыл?! И не хочешь больше меня, это, прере… пара… любодействовать?

От неожиданной вспышки памяти на голове статически зашевелились волосы. Господи! Господи, это же та прошмандовка, которую с бодунища я решил вчера перевоспитывать! Ну конечно, Маринка Голикова, дурацкий Новый год. Вероника Масленникова! Идиотизм какой. Все равно не понятно, откуда в трусах эти чертовы иголки! Не лазил же я на новогоднюю елку?! В трусах! Хотя… Не о том думаю. Что мне теперь с этой дурой делать!

– Да, конечно, Вероник, я тебя узнал. Просто голова дико разламывается. Ну, как ты?

– Коля, мне все очень понравилось! Такие интеллигентные, интересные люди. Представляешь, меня два телеведущих, ну, известных, ты знаешь, пытались трахнуть! Так здорово! Но я не дала. Так что я полностью согласна перевоспитываться! Куда мы идем сегодня?

О, боги пустынь Каракум и Кызылкум, которые с утра гадят у меня во рту! Куда идти?! Зачем?! Тоже мне профессор Хиггинс нашелся, с этой, как ее, Элизой Дулиттл! Цветочницей. Как же эта фигня называется у Бернарда Шоу? Мюзикл называется – «Моя прекрасная леди». А как сама пьеса? «Моя прекрасная няня»? «Моя прекрасная шлюха»? Ай, да ладно.

– Коля, ты чего там?

– Ничего, Вероник, все нормально, все в силе. Только давай отложим на завтра, а то я никакой. Ну, не позволяет мне конституция физическая квасить два дня подряд. Я отлежусь, отболею тихой грустью, и завтра обязательно встретимся.

– Хорошо, хорошо, котик, конечно, отдыхай. А скажи, ну куда мы завтра пойдем?

– По ленинским местам! – почему-то брякнул я и повесил трубку.

И как прикажете жить в этом мире бушующем? И что мне делать с этой малолетней шлюшкой из области? Интересно, из какой она области, я так и не спросил?! Жуть. И зачем, зачем мне все это нужно? Вдруг, то ли от зверского похмелья, то ли от предчувствия еще неведомых презентов судьбы, мне стало очень страшно. В холодильнике обнаружилось еще четыре бутылки пива. Я ме-едленно, стараясь растянуть процесс, секунд за сорок пять, выпил две.

Как-то, еще в детстве я читал у классика, то ли у Купера, то ли у Куприна, что если во время плавания у матросов играло очко лезть на мачту, то боцман давал им напиток «стенолаз». Двести граммов водки, двести граммов пива, две столовые ложки горчицы, ложка соли и ложка перца. Все это тщательно перемешивалось и выпивалось залпом. После чего служивый, теряя страх и разум, бросался на мачту, как на падшую мулатку в порту Гонолулу!

Вот что подняло бы мне бодрость духа в эту критическую минуту. Но не хватало двух ингредиентов – водки и горчицы. Поэтому классически спасительная идея была зверски растоптана. И вообще, пить надо завязывать. Наверное. Я лег на диван в попытке сосчитать загогулины на потолке. Телефон заурчал опять.