Роман с фамилией

Тут Агазон с дотошностью энциклопедиста стал объяснять, чем могучие квинкиремы, имеющие пять рядов вёсел, отличаются от более мелких трирем и бирем, имеющихся у Помпея, сколько парусов и сколько гребцов есть на каждом из этих судов, какие абордажные команды они могут на себе нести…

Он не преминул вспомнить и о боге бурного моря Форкисе, о супруге его Кето, злобной богине пучины, и об их дочери – чудовище Сцилле, у которой двенадцать ног и шесть собачьих голов и что она живёт под утесом со стороны материка в том самом Мессинском проливе, где в давние времена чуть было не погиб Одиссей, которого римляне называют Улиссом, и где недавно Помпей рассеял флот Октавиана так же легко, как злая подруга Сциллы Харибда всасывает в себя морскую воду вместе с кораблями и моряками и извергает её обратно, но уже без судов и людей…

Я выслушал его, не перебивая, а когда он исчерпал своё красноречие, спросил о том, что мне не давало покоя:

– С Агриппой понятно. Но для чего послан в Компанию… Пол? – На имени вольноотпущенника я невольно споткнулся.

– Герои, юноша, только тогда становятся героями, когда об их подвиге кто-то красиво расскажет всем остальным, не участвовавшим в сражении. Думаю, что Октавиан отправил Пола с Агриппой, чтобы победные деяния его отважного друга не постигло забвение. В былые времена Пол славился умением красиво описать увиденное, чем и заслужил своё возвышение…

– А может, Октавиан не хочет, чтобы его венценосное имя оказалось в тени Агриппы после победы?

– Это справедливо, но только в том случае, если Агриппа выйдет победителем! А если победит Помпей? – усмехнулся Агазон.

– Тогда потребуется умение для истолкования причин, не бросающих тень на проигравшего… И главное, способность обставить дело так, чтобы Октавиан остался в глазах сограждан неповинным в поражении… – осторожно предположил я и снова заслужил похвалу Агазона:

– Да ты, юноша, клянусь молнией Зевса, и правда не чужд философии. Твои предположения кажутся мне недалекими от истины: у любой победы много родственников, а поражение всегда сирота… Станет триумфатором Агриппа или нет, в любом случае Пол в Рим вернётся не скоро.

Боги опять проявили ко мне свою милость.

И Агазон переменился ко мне. Мы стали ежедневно и подолгу беседовать. Он посвящал меня в тайны разнообразных наук, в которых был непревзойдённым знатоком. Мы обсуждали всё, что происходит под крышей библиотеки: новые стихи и поэмы, прозвучавшие здесь, людей, которых в них славят или подвергают осмеянию. Благодаря нашим беседам я вскоре отлично разбирался в том, кто из людей искусства тяготеет к какой партии, был в курсе того, о чём говорят на публичных собраниях и литературных вечерах…

Но при этом я вовсе не собирался доносить кому бы то ни было всё, что мне стало известно.

2

Новое соглашение Октавиана с Марком Антонием, достигнутое в Таренте, уже много дней будоражило гостей Поллиона. По нему Марк Антоний передал Октавиану сто тридцать своих кораблей для борьбы с Секстом Помпеем, давно уже раздражающим римскую знать тем, что привечает у себя на Сицилии беглых рабов. Октавиан, в свою очередь, уступил Антонию двадцать тысяч своих легионеров для похода на Восток.

Корабли Антония сыграли свою роль в борьбе с флотом Помпея. Вскоре до Рима дошла весть о победах Агриппы при Милах и Навлохе, о стремительной высадке войск Октавиана и Эмилия Лепида на Сицилии, где и было нанесено окончательное поражение сухопутной армии Помпея. Император пиратов вынужден был бежать в Малую Азию, где был схвачен и казнён одним из легатов Марка Антония.

Триумф Агриппы отпраздновали пышно. Победителя увенчали морской короной – венком, сплетённым из миниатюрных золотых вёсел…

При этом от всеобщего внимания не ускользнуло, что рядом с триумфатором на колеснице радостно приветствовал народ Октавиан, который, как справедливо предполагали мы с Агазоном, умело воспользовался победой друга для повышения собственной популярности.

В город вместе с победоносными войсками вернулся и нечестивец Пол. К моему облегчению, в библиотеку Поллиона он даже не заглянул. Но вскоре прислал выслушать мои донесения своего нового помощника Талла, молодого и худосочного раба, более похожего на девочку-подростка.

Талл держался надменно и словно нехотя расспросил меня о том, что происходило в библиотеке за последние месяцы. Было видно, что мой рассказ его вовсе не интересует, и он просто выполняет поручение. Я сухо поведал ему, что в обществе Поллиона все восхищаются новыми успехами Октавиана, а недовольные его политикой граждане в библиотеку не ходят.

Талл недоверчиво посмотрел на меня.

– Враги нашего господина Октавиана не дремлют, – многозначительно произнёс он, – и мы должны быть готовыми вовремя предупредить любые происки…

– Кто же сейчас враг нашего господина? – осторожно полюбопытствовал я.

– Это тебе и предстоит выяснить в самое ближайшее время, – сказал он и ушёл восвояси.

А мне и впрямь в голову не приходило, от кого ждать тех самых происков, о которых вел речь Талл. Главного союзника и соперника Октавиана Марка Антония уже давно в Риме не было. Выполняя завещание Юлия Цезаря, он собрал огромное войско из тринадцати легионов, не считая кавалерии и вспомогательных отрядов, и двинулся в поход на мою родную Парфию.

Это известие, когда оно дошло до моих ушей, вызвало во мне противоречивые чувства. С одной стороны, я желал, чтобы мои сородичи дали римлянам решительный отпор, с другой – чтобы мой заклятый враг узурпатор Фраат потерпел в войне с Марком Антонием поражение.

Имей такую возможность, я встал бы в ряды армии врагов, чтобы воевать с Фраатом, ибо не угасло во мне жгучее желание отомстить за смерть отца и матери, за свержение нашего государя, за гибель царевича Пакора и за моё позорное рабство…

Агазон, которого я всё больше почитал как наставника и старшего друга, в ответ на мои размышления о праведной мести проскрипел:

– Не прибавляй огонь к огню. Так завещал Платон. Основа всякой мудрости – терпение. Запомни, юноша: главные победы – бескровны. Только тогда они не вызовут гнева богов…

– Но боги сами враждуют друг с другом и со смертными, сеют вокруг страх и огонь, ужас и тлен, но при этом учат нас быть покорными их воле и не помнить зла…

Агазон снова сослался на Платона: