Роман с небоскребом

– Поосторожнее, – буркнула я.

– Пардон, – без эмоций отозвалась девица, притормозив, перевела дух, отерла ладонью пот со лба, откинула непослушный завиток. Ее лицо показалось мне удивительно знакомым, но подзабытым, полустертым, неуловимым – лицом из далекого прошлого. Видимо, у нее возникли те же ощущения, потому что она застыла в замешательстве, вглядываясь в меня, как в старую фотографию, а потом, просияв, воскликнула:

– Фига се! Санька, ты?

– Я… – промямлила я озадаченно, так и не припомнив, кто передо мной. У меня всегда была превосходная память на тексты и никакая – на лица.

– Я – Алла. – Она широко улыбнулась, продемонстрировав отсутствие одного зуба. – Хорлова. Мы в началке вместе учились!

– Алка! – радостно взвизгнула я, разом вспомнив хулиганистую подружку. – Сколько лет, сколько зим!

– Боже мой! – растроганно проговорила Алка и крепко меня обняла, обдав запахом кислого пота, перебивавшего нестойкий рыночный парфюм. – Надо же, где встретились! Тоже торгуешь?

Я покачала головой.

– Приехала к папе. Он здесь охранником работает.

– Позвольте, помогу, – сказал папа, поднял Алкину ношу как перышко, положил к себе на плечо. – Куда нести?

– Там машина, – восхищенно распахнув глаза и рот, ткнула пальцем в сторону выхода Алка.

На улице ее ожидал изрядно заржавленный «сарай» с разбитой задней правой фарой.

– Грузите, – скомандовала Алка, отворив багажник, – огромное вам спасибо.

– Что ж вы, девушка, такие тяжести носите? – отечески пожурил Алку папа. – Где ваши мужчины?

– Ха, – негодующе фыркнула Алка, – мужчины… где их взять, нормальных-то?

Она достала пачку «Примы», предложила нам. Папа отказался, я тоже. Алка задымила. Папа сказал, что не станет нам мешать, к тому же он на службе, попрощался и пошел на склад.

– Как живешь-то? – спросила Алка. – Чем занимаешься?

Я поведала в двух словах.

– Я так и думала, что ты в институте, – покивала Алка. – Помню, голова у тебя отлично соображала. А я на фабрике работала, а теперь все накрылось медным тазом. Вот, торгую. На жизнь хватает. А муж – объелся груш. Был один… Все б ничего, но как напьется, драться повадился, скот. Во. – Она продемонстрировала отсутствие переднего зуба. – Я, конечно, тоже ему засветила промеж глаз. Собралась и ушла. Одной проще. Что наторговала – все твое. А то прожрет и пропьет больше, чем заработает, на диван завалится с пивом, блин, гвоздя забить не допросишься, да еще орет: «Я у себя дома!» Козел… Ну, ниче, поднакоплю, куплю себе комнату, там постепенно и на квартиру соберу. Сама себе хозяйкой буду. Захочу – позову, надоест – вытолкаю взашей. – Алка довольно зажмурилась, на круглой мордочке отразилось блаженное мечтание.

– Где торгуешь-то? – поинтересовалась я.

– На Луже. Ну, в Лужниках. – Алка снова открыла багажник, надорвала тюк, извлекла страшноватую фиолетовую кофту, расшитую аляповатыми золочеными цветами, стразами и пайетками.

– И что, это покупают? – усомнилась я.

– Ха! Еще как! Я с этого говна вдвое бабки оборачиваю. Особенно если лейбл итальянский пришит. У нас народ дурак, всему верит. Раз написано – «маде ин Итали», значит, так оно и есть. Грубо говоря, полтинник вложишь – сотня на выходе. Конечно, брак попадается – непрокрас, дырки, грязное бывает. Что-то постираю, зашью аккуратненько, если не получается – себе оставляю. Под курткой все равно не видно, тепло – и ладно. Здесь товара на пятьсот деревянных. Вот и считай.

– Хорошо, – сказала я. – И сколько по времени такой тюк продаешь?

– Если повезет, да еще оптовики подвернутся, за день-два улетает. – Алка выпустила из ноздрей дым двумя струйками. – Бывает, подольше, конечно. Но в целом не дольше пяти дней. День на отдых, и снова за товаром.

В моей голове защелкал калькулятор, заскакали хаотичные обрывки Алкиных фраз, вперемежку с собственными озарениями. Пятьсот рублей – месячная зарплата моего мужа. Стопроцентная прибыль. Огромный тюк за три-пять дней. Можно взять поменьше, чтобы скорее и наверняка…

– А место как получить?

– Элементарно. Приезжаешь к пяти утра и занимаешь, – хмыкнула Алка. – Я вообще дивлюсь, как ты до сих пор не допендрила. Папаша в таком хлебном месте работает. Или бабки не нужны?

– Кому сейчас бабки не нужны? – ответила я в тон. – Неужели спокойно встаешь на любое место?

– Ну, самые рыбные в общем-то негласно поделены, – призналась Алка. – Вокруг трибун и на главной аллее. По десятке в день отдаем пацанам. Но чуть в сторону – не проблема… Только там торговля хуже идет… – Алка, прищурившись, смерила меня оценивающим взглядом. – Если есть интерес, можем договориться по старой дружбе. Я тебе половинку места уступлю, а твой папашка мне товар отложит, какой скажу. Хороший товар тоже надо ловить.

– Я каждый день не могу. Только по выходным. Да еще с мужем надо обсудить…

– Обсуждай, – легко согласилась Алка. – Надумаешь – звони.

Она нырнула в машину, извлекла из бардачка огрызок карандаша и клочок бумажки, разорвала пополам, на одной половинке нацарапала цифры и протянула мне. На другой – записала мой номер и сунула во внутренний карман.

– Ладненько, мне пора.

Алка, как заправская автоледи, гордо помахала мне из своего раздолбанного «сарая» и с натужным рычанием стартовала с места, обдав меня клубами едкого сизого чада.

Лужа

Большая спортивная арена в Лужниках – грандиозное сооружение, которое помнило помпезную Олимпиаду-80, завораживающие игры сборных всего мира, крепкие молодые тела и несгибаемую упрямую волю к победе их обладателей, блеск софитов, вспышки фотокамер, восторженный рев болельщиков и даже праздничный салют в честь особенно ярких триумфов, – нынче утратила былое величие и являла плачевное зрелище. Некогда к начищенным до глянца трибунам стекались, скандируя речевки, толпы спортивных фанатов в шарфиках, шапочках, бейсболках с символикой любимых команд… Теперь это была совсем другая толпа. С пяти утра заспанные торговцы, обливаясь потом, волокли на телегах мешки с товаром, чтобы разложить и развесить в наспех сколоченных деревянных павильончиках. Те, кому места не досталось, ставили клетчатые баулы – визитные карточки российских «челноков» – прямо на землю, извлекали товар и держали в руках, показывая «лицом» придирчивым покупателям. Центральная аллея, ведущая к арене, все пространство вокруг и даже маленькие прилегающие улочки являли собой базарную площадь под негласным лозунгом: все на продажу! С утра посетителей было немного, в основном оптовики из регионов, приезжающие на стареньких дребезжащих, чадящих выхлопом автобусах, проседающих до земли под тяжестью набивающегося в них груза. Оптовики торговались долго и надрывно, стремились сэкономить каждый рубль, чтобы по прибытии в свой город сдать товар на местный рынок.

Около семи приезжали сосредоточенные «пацаны» на черном внедорожнике размером с небольшой автобус. Через окно собирали по десятке с места. Мы с Алкой платили по пятерке, поскольку делили место пополам.

Следом появлялись розничные клиенты – страдающие бессонницей бабушки и дедушки, ходившие скорее поглазеть, чем сделать покупки. Мамаши из окрестных домов, прогуливающие колобродящих детей, а заодно приобретающие чадам новые шмоточки. Этих покупательниц все любили, потому что у них уже не осталось сил на торг. Они внимательно осматривали вещицу и, если она им нравилась, безропотно лезли за деньгами. Мамочек жаловали и за то, что они легко относились к не самому лучшему качеству товара. Им было проще спихнуть брак, предложив скидку – дети растут быстро, через месяц-два придется покупать заново. Потому лучше похуже, но подешевле, чем дорого и качественно. Заодно, войдя во вкус, мамочка частенько покупала что-то для себя или супруга.

С девяти подтягивались прочие желающие отовариться подешевле. А ближе к одиннадцати тонкий ручеек покупателей превращался в бурную реку. Тут уже приходилось смотреть в оба – в толпе начинали шнырять пацаны-воришки. Иногда их догоняли и били. Били в зависимости от злости пострадавшего и стоимости унесенного. Кто-то отделывался двумя тычками, некоторых забивали до полусмерти. Но джентльмены удачи всегда возвращались: для них это была такая же работа, как для продавца – реализация.

Кошельки давно вышли из обихода, сделались символом лоховства или богатства – равно неуместного на рынке. Деньги хранили в нагрудных карманах или в специальных поясах, для надежности прикрытых поверх курткой.