Роман в лесу

— Вам известно, моя дорогая, — продолжала она, — что наши нынешние обстоятельства заставляют нас поддерживать отношения с маркизом, и потому вам следует в поведении своем как можно меньше выказывать негодование; держитесь в его присутствии с вашей обычной непринужденностью, и я не сомневаюсь, что эта история на том и закончится.

— Ах, мадам, — воскликнула Аделина, — как тяжела задача, которую вы на меня возлагаете! Умоляю, позвольте мне никогда больше не подвергать себя унижению находиться в его присутствии, позвольте мне, когда он навещает аббатство, оставаться в моей комнате.

— Я с радостью согласилась бы, — сказала мадам Ла Мотт, — если бы в нашем положении это было возможно. Но вы прекрасно знаете, что наше пребывание в аббатстве зависит от доброй воли маркиза, и мы не можем позволить себе потерять это пристанище; то же, что предлагаете вы, поставит все под угрозу. Так что прибегнем к более мягким методам, и мы сохраним его дружбу, не подвергая вас серьезным неприятностям. Выходите же приветливая, как всегда; задача не столь трудна, как вы воображаете.

Аделина вздохнула.

— Я вам повинуюсь, мадам, — сказала она, — это мой долг; но вы извините меня, если я признаюсь, что повинуюсь крайне неохотно.

Мадам Ла Мотт обещала немедленно пойти к мужу, и Аделина рассталась с ней, хотя и не убежденная в своей безопасности, но все же с более легким сердцем.

Вскоре она увидела, что маркиз уехал, и, поскольку ничто, казалось бы, не мешало мадам Ла Мотт вернуться, стала ожидать ее в великом нетерпении. Так она прождала в своей комнате около часа, когда же наконец ее позвали в гостиную, она обнаружила, что Ла Мотт был там один. Он встал при ее появлении и несколько минут молча ходил по комнате. Затем он сел и обратился к ней.

— То, о чем вы рассказали мадам Ла Мотт, — заговорил он, — очень меня обеспокоило бы, если бы я смотрел на поведение маркиза так же серьезно, как она. Знаю, молодые леди склонны толковать неправильно пустую любезность нынешних модников, и вы, Аделина, никогда не можете быть уверены в том, что верно отличаете легкомыслие этого толка от серьезного ухаживания.

Аделина была изумлена и оскорблена тем, что Ла Мотт способен так неуважительно судить о ее умственных способностях и характере, как свидетельствовали слова его.

— Возможно ли, сэр, — сказала она, — что вы одобряете поведение маркиза?

— Вполне возможно и вполне определенно, — сказал Ла Мотт весьма сурово, — как вполне возможно и то, что мое суждение об этой истории может оказаться не столь извращено предрассудками, как ваше. Впрочем, обсуждать это я не намерен. Я буду лишь просить, поскольку вам известна неопределенность моего положения, чтобы вы сообразовались с этим, а не превращали маркиза вашими неуместными обидами в моего врага. Сейчас он мой друг, и для безопасности моей необходимо, чтобы он таковым и оставался; если же я допущу, что кто-либо из моих домочадцев проявит в отношении маркиза грубость, то вполне могу ожидать, что он станет врагом мне. Право же, вы можете держаться с ним любезно.

Аделина сочла слово «грубость», как употребил его Ла Мотт, чрезмерно сильным, но воздержалась от изъявления обиды.

— Я могла желать, сэр, — сказала она, — привилегии удаляться, когда бы ни приехал маркиз, но, коль скоро вы полагаете, что такое поведение может затронуть ваши интересы, я должна покориться [52] .

— Подобная искренность и добрая воля восхищают меня, — сказал Ла Мотт, — и, так как вы желаете быть мне полезной, знайте, что верней всего вам это удастся, если вы будете обращаться с маркизом, как с другом.

52

С. 111 …я должна покориться — Добровольное подчинение детей родителям, жены мужу, слуги хозяину — весьма характерная ситуация для литературы XVIII в.; со стороны подчиняющегося это всегда акт силы, а не слабости. Причем жертва нередко даже убеждена, что она не вправе осуждать тирана. Один из предельных случаев такого подчинения — готовность Ипполиты, жены узурпатора Манфреда из «Замка Отранто» X. Уолпола, обречь себя на затворничество в монастыре, чтобы ее муж смог жениться на молодой девушке, способной родить ему наследника. Примечательно, что в английской литературе подобное следование «долгу» всегда решается в рамках семейно-бытового конфликта; подчинение личности государственным интересам или требованиям церкви — нехарактерная тема.

Слово друг, употребленное по отношению к маркизу, неприятно поразило слух Аделины; она заколебалась и посмотрела на Ла Мотта.

— Как с вашим другом, сэр, — сказала она. — Я постараюсь… «Постараюсь обращаться с ним, как с моим другом» — должна была она сказать, но поняла, что так окончить фразу не может. Она попросила Ла Мотта защитить ее от отца.

— Все, что я в силах сделать для вас, сделаю, — сказал он, — но вам известно, как мало у меня прав и средств противостоять ему и как сам я нуждаюсь в покровительстве. Зная теперь, где вы скрываетесь, он осведомлен, вероятно, и об обстоятельствах, которые держат здесь меня, и, если я попытаюсь оказать ему сопротивление, он может выдать меня судебным приставам, видя в том простейший способ завладеть вами. Опасности обложили нас со всех сторон, — продолжал Ла Мотт, — и если бы я знал способ, как нам вырваться!

— Покиньте аббатство, — сказала Аделина, — и поищите убежище в Швейцарии или Германии; тогда вы будете свободны от дальнейших обязательств перед маркизом и от преследований, которых так страшитесь. Простите меня за то, что я тем самым даю вам совет, который в какой-то степени, конечно, подсказан мыслью о собственной моей безопасности, но который в то же время, как мне кажется, дает единственный шанс обеспечить и вашу.

— Ваш план вполне разумен, — сказал Ла Мотт, — будь у меня деньги, чтобы осуществить его. Но сейчас я должен довольствоваться тем, чтобы оставаться здесь, по возможности неузнанным, и защищать себя, обращая в друзей тех, кто меня знает. Самое же главное — я должен сохранить расположение маркиза. Он может сделать многое, даже если отец ваш прибегнет к отчаянным мерам. Но почему я так говорю? Быть может, ваш отец уже прибег к этим мерам, быть может, последствия его мести уже нависли над моей головой. В эту ситуацию меня поставило мое расположение к вам, Аделина; если бы я предал вас его воле, я был бы здесь по-прежнему в безопасности.

Аделину так тронула доброта Ла Мотта, в которой нельзя было усомниться, что у нее перехватило горло. Наконец она смогла заговорить и в самых пылких словах выразила ему свою благодарность.

— Искренни ли вы сейчас? — спросил Ла Мотт.

— Возможно ли отказать мне хотя бы в простой искренности? — со слезами воскликнула Аделина.

— Выражать чувства на словах легко, — сказал Ла Мотт, — однако они могут при этом никак не затрагивать сердца. Я верю в их искренность лишь настолько, насколько они влияют на наши поступки.

— Что вы хотите сказать этим, сэр? — недоуменно спросила Аделина.

— Я хочу спросить вас: если представится случай доказать вашу благодарность, останетесь ли вы верны вашему чувству?

— Назовите что-то такое, от чего я отказалась бы! — с силой воскликнула Аделина.

— Если, например, маркиз опять признается в том, что серьезно пылает к вам страстью, и предложит вам свою руку — не заставит ли вас пустая антипатия, тайная мечта о каком-либо более счастливом возлюбленном отказать ему?

Аделина вспыхнула и потупилась.

— В самом деле, сэр, вы назвали то единственное доказательство моей благодарности вам, которое я отвергла бы. Никогда я не смогу полюбить маркиза и даже, говоря откровенно, уважать его. Мне кажется, даже из благодарности нельзя приносить в жертву покой и мир всей жизни.

У Ла Мотта был разочарованный вид.

— Так я и думал, — сказал он, — эти тонкие чувства хороши на словах, и человек, их высказывающий, выглядит очаровательно; но подвергните их испытанию делом, и они растают в воздухе, оставив после себя лишь пустую шелуху.