Роман

— Он, должно быть, как-то отреагировал на это!

— Нет. Он спросил совершенно упавшим голосом: «Вы тоже одиноки?» И я сказала: «Ужасно. Зачем же мне было тогда переезжать в Дрезден, как не для того, чтобы обрести таких людей, как Цолликоффер. Или миссис Гарланд. Или вы».

— И что же он?

— Он отступил назад и смотрел на меня изучающе. И когда я подняла глаза, то увидела перед собой совершенно другого человека. Не было больше того неуверенного интеллигента, сломленного смертью Девлана. Не было больше молодого профессора, травмированного убийством своего лучшего ученика. Он стал даже выше ростом, осанистее, а в голосе явно прибавилось силы.

— Что он сказал?

— Вы не поверите! Его пригласили в Оксфордский университет. В течение целого года он будет читать там курс американской литературы.

— Как чудесно! Я очень рада за него.

— А его отделению в Темпле выделены дополнительные финансы, и теперь он сможет иметь троих ассистентов из числа аспирантов.

— А как насчет возвращения в Мекленберг? Как он отреагировал на наши предложения?

— Он отклонил оба.

Почувствовав в моем голосе разочарование, она расхохоталась:

— Вы даже представить себе не можете, что он ответил.

— Наверное, что-то сенсационное, иначе вы не стали бы звонить в такой час.

— Он сказал — я точно передаю его слова: «Как сказала миссис Гарланд, нам с вами нужны корни, поэтому три дня назад я купил себе квартиру в том новом кондоминиуме на краю Дрездена».

Было четыре часа утра, и, взглянув на лежащую за окном долину, я не смогла скрыть своей печали:

— Именно в этот час мы нашли в ту ночь Тимоти на лужайке. Я просто задыхаюсь от горя, когда думаю о том, что мы с вами потеряли с его смертью. — Затем, прогнав от себя эти мысли, я спросила: — Как, вы думаете, поведет теперь себя воспрявший Карл?

— Оказавшись в Оксфорде и поплакав у могильного камня, поставленного им Девлану, он задумается: «Эти две умные женщины в Дрездене знали, что они говорили» — и начнет взвешивать сделанные нами предложения. Важнее было бы ответить на вопрос: что мне делать, если я полюбила мужчину? Нового мужчину, только что ставшего им в результате такого болезненного превращения?

Она вопрошала об этом с такой жаждой совета, что я тут же представила себе ее давнишнего любовника хныкающим хлюпиком и мне захотелось придать ей смелости на еще одну попытку в жизни:

— Ивон, подождите! Хорошее в жизни — это как рождение ребенка. На девяносто процентов состоит из ожидания.

* * *

СРЕДА, 15 ЯНВАРЯ, 1992 г. Вчера у меня открылись глаза. Как видно из моих последних записок, мне пришлось выдержать нелегкую борьбу с собственной совестью, чтобы честно сказать себе, что я думаю о писателях, которые приобрели для меня такое большое значение. Несколько лет назад я считала Лукаса Йодера патриархом прозаиков, но профессор Стрейберт со своей блестящей логикой заставил меня усомниться в этом. Мой внук показал мне, что может принести новая, более смелая творческая манера, а в дерзкой непочтительной Дженни Соркин мне привиделась свежая струя ветра, ломающего старые устои. Но основу всего этого составили профессиональные суждения Ивон Мармелл, задача которой заключалась в том, чтобы держать огромное издательство на правильном курсе. Она была моей путеводной звездой, предлагавшей готовые мнения и укреплявшей мои нарождающиеся. И я действительно поверила, что приоткрыла для себя секреты литературы и разложила их по полочкам. Но вчера, заехав поговорить с Эммой о наших с ней пожертвованиях колледжу, я спросила ее, когда мы уселись на кухне:

— Чем в эти дни занимается Лукас?

— Ты удивишься. В эти относительно спокойные дни после праздников он, по его словам, «несет свой крест».

— И что это за крест?

— Отвечает на письма. После каждой новой книги их накапливаются целые горы.

— Но уже прошло несколько месяцев, как вышли «Каменные стены».

— Да, но в разных странах издаются его более ранние книги. Для тех читателей они новые.

Она провела меня в заваленный бумагами кабинет, где Йодер сидел за своей пишущей машинкой и усердно строчил письма в разные концы света.

— Это часть профессии, — объяснил он, отрываясь от своего старомодного механического «Ройяла».

— Неужели вы отвечаете на каждое из них? — спросила я, показывая на ожидавшую его гору писем.

— Да. Ведь все эти люди, — ответил он, похлопав по письмам, — заставляли меня идти вперед.

— Могу я прочесть какие-нибудь из этих писем?

— Да хоть все, — рассмеялся он. — Я уже все их прочел.

Это стало началом моего знакомства с миром, о котором я не знала, — с миром сотен и тысяч людей, таких же, как я, и так же считавших чтение книг бесценным опытом. Я знала, что думаю так, но не подозревала, что такое множество людей думает со мной в унисон.

Вначале я лишь бегло пробегала письма глазами, а затем стала внимательно вчитываться и вскоре обнаружила, что они делятся на три категории. Среди них, безусловно, было много пустых: студенты просили поведать им «все о секретах писательского мастерства», люди в годах умоляли выслать фото с автографом для коллекции, тезки литературных героев Йодера задавались, например, таким вопросом: «А не мог ли мой дядя Исаак Шмандтц быть прототипом вашего лавочника? Фамилия у него довольно редкая». И подобных посланий было поразительно много. Но более серьезные письма несли в себе откровения.

Одна, не самая многочисленная группа, попросту сообщала, что за годы знакомства с произведениями Йодера читатель стал доверять ему как искреннему рассказчику реалистических историй о судьбах достойных людей, с которыми тот был бы рад познакомиться и которые живут в краях, где он хотел бы побывать. Авторы этих писем обычно говорили: «Вы мой любимый писатель, наверное, лучший из всех современных, и я с нетерпением жду вашу следующую книгу». При этом в меня закрадывалось подозрение, что некоторые из этих корреспондентов вряд ли читали произведения других авторов.

Вторая группа писем тронула меня больше, потому что каждое из них могло быть написано моим мужем, будь он жив:

«Мне приходится много работать, и на чтение, поверьте, совсем не остается времени. Моя жена попрекает меня этим и говорит, что я вырождаюсь. Несколько лет назад, когда вышел ваш известный роман „Нечистая сила“, она так долго уговаривала меня прочесть его, что я вынужден был согласиться. Ваша книга вывела меня из тупика. Она была настолько хороша, настолько правдива, что я не смог остановиться: „Что еще есть у этого писателя?“ И жена назвала мне роман „Изгнанный“, добавив, что он еще лучше, чем „Нечистая сила“. Она оказалась права, и я могу с гордостью заявить вам, господин Йодер, что читаю теперь все, что у вас выходит, а также и некоторых других авторов. Вы привели меня в мир идей, которые гораздо крупнее, чем мой бизнес, и за это я вам очень благодарен.»

Именно так было с Ларримором. Он почти ничего не читал, кроме отчетов о положении в сталелитейной промышленности, пока я не заставила его взять в руки «Нечистую силу». После этого он тоже прочел остальные книги Йодера и много других, кроме них.

Но больше всего меня поразила третья группа писем, многочисленные авторы которых использовали на удивление похожие выражения:

«Каждый раз, когда подходит к концу одна из ваших книг, я испытываю глубокое сожаление, оттого что мне предстоит расставание с героями, которых успел полюбить. Жаль также покидать тот уголок земли, где мне довелось провести незабываемые недели и даже месяцы, ибо читаю я медленно и внимательно. Когда убывают страницы, появляется такое чувство, будто меня обворовали, лишив чего-то драгоценного и невосполнимого.»