Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
Глава IV
Долго пролежал я так, связанный по рукам и ногам, с мешком на голове.
Я искал романтики — что ж, в моем приключении были налицо все ее элементы: испанцы, заговор, похищение; но сознавая, что я дурак (дернуло же меня угрожать О’Брайену!), я не мог в то же время признать свое положение романтическим. Подлинная романтика, думается мне, означает вихрь переживаний, в котором гаснут все внешние чувства, кроме разве зрения. Последнее только помрачается. Я же, будучи совсем лишен зрения, вполне владел прочими четырьмя чувствами, и все они доносили мне весьма неприятные вещи.
Все тело ныло и болело. Мука забивалась
Настоящего страха я не испытывал; Риэго, конечно, не допустили бы, чтобы меня убили или предали. Но я негодовал на судьбу или случай — назовите это, как хотите — за унизительные подробности — за грубый мешок, за липкую муку, за веревки, врезавшиеся в кисти рук, закрученных за спину.
Я ждал и ярость моя росла в мертвенной тишине. Наконец послышались голоса, шаги. Я решил сохранить полное достоинство и показать, что презираю этот гнусный заговор. Меня подняли, потащили, как труп. Время от времени кто-то шептал: "Осторожней!" Затем меня положили на дно лодки. Уж не хотят ли меня утопить? "Карлос!" — крикнул я, холодея от этой мысли. Но тут я почувствовал на груди острие ножа. Грубый голос проговорил: "Ни звука, сеньор!"
Но страхи мои рассеялись, когда я почувствовал, что меня переносят на корабль. На некоторое время меня оставили одного, кажется, на диване в общей каюте; затем хлопнула дверь; раздался оживленный шепот двух голосов. Мешок стащили с моей головы, и что-то мягкое, шелковистое вытирало мои глаза с удивительной заботливостью и даже нежностью.
"Глупо сделано, — услышал я недовольное замечание, — вы не должны были так обращаться с кабальеро".
"А как иначе прикажете связать такого кабальеро?" — был короткий ответ.
Мои глаза, привыкнув к свету, различили в говоривших Карлоса и самого О’Брайена. Последний, бархатным голосом успокаивая Карлоса, направился к выходу. Карлос последовал за ним, унося фонарь. Странно — он даже и не взглянул на меня. Верно, стыдился. Мне же гордость не позволила заговорить с ним первому. Дверь затворилась. Я остался в темноте.
Но вот опять отворилась дверь. Красный свет защищенного рукой фонаря. Передо мной стояла молодая девушка. Она дышала быстро. В ее руке сверкал кинжал.
Она перерезала веревки на моих ногах и знаком велела повернуться спиной. "Ваши руки, дайте руки!"
Я неуклюже встал к ней спиной и почувствовал на своих кистях ее маленькие, холодные, очень сильные пальцы. Руки мои распались беспомощными плетьми. Я смутно ощущал боль, но она незаметно растворилась в других переживаниях: я испытывал Танталову муку: хотелось скорее взглянуть на Серафину.
Меня ни на минуту не оставляло сознание шаткости моего положения: старый дон, беспомощный среброволосый джентльмен, который явно не был пиратом; вкрадчивый, лукавый О’Брайен; Карлос, стоящий на краю могилы — и эта молодая девушка. Будущее представлялось непроглядно темным; прошлое казалось отрезанным.
И глаза мои остановились на девушке. Образ ее казался родным и знакомым, в то же время странно новым в своем очаровании. Я видел эти серые глаза, видел эти красные губы, темные волосы, гибкие движения, и гордую посадку головы, и шею, и руки. Я точно знал их много лет. Прилив неведомого сладкого чувства не позволял мне говорить.
Она молча глядела на меня и вдруг заговорила:
— Ничего не спрашивайте. Берег недалеко. Вы можете бежать. Карлос думал… Но нет! Вы только погибли бы ни за что. Ступайте с Богом. И она властно указала на квадратный люк.
— С Богом! — повторила
она. — Там лодка.Я попробовал шагнуть — ноги не слушались. Девушка смотрела на меня, слегка сдвинув брови.
— Ваша жизнь висит на волоске, — прошептала она.
Я ответил:
— Жизнь? Вы дарите мне ее. Смогу ли я когда-нибудь достойно отплатить?
Я мучительно сознавал несовершенство своего испанского языка.
Девушка опустила ресницы:
— Думайте о себе. Дорог каждый момент.
Я разминал ноги и смотрел на нее, подыскивая слова благодарности. Вдруг она топнула ногой.
— Я ненавижу, я презираю этого человека! Слышали, как он обращается с моим отцом?
Меня, как громом сразила мысль, что Серафина мстила О’Брайену за его наглость по отношению к ее отцу. Я был похищен против воли дона Бальтасара Риэго.
Кто-то ударил ногой в дверь. Голос предостерегающе крикнул: "Серафина!", и другой, чрезвычайно мягкий, подхватил: "Сеньорита! Voyons, quelle folie! [11] ".
Она бросилась ко мне, до боли сжала мою кисть и потащила к люку. Я высунул голову. Ночной воздух был очень свеж и насыщен солью. Привязанная на длинном канате лодка качалась на фосфоресцирующем следу корабля. Море было залито белесым светом невидимого для меня месяца. На некотором расстоянии от нас недвижимым, бледным призраком рисовалось судно. С невероятным трудом я притянул лодку. Новый удар в дверь заставил меня опрометью кинуться в люк вниз головой. Промокший насквозь я схватился за борт лодки. Еще момент и лодка тихо поплыла. Огни кают удалялись. Девушка умудрилась перерезать канат.
11
Ну что за безумие! (фр.)
Схватив весло, я глядел на оставленный мною корабль. Оттуда доносились тихие возгласы: по-видимому, спускали в погоню другую шлюпку. Я отнюдь не желал вернуться в плен и со всех сил начал грести ко второму кораблю. Он был совсем близко — так близко, что я уже слышал ленивый плеск воды у бортов и шум парусов, точно хлопанье крыльев. В полосе света позади отчетливо была видна лодка моих преследователей. Но второй корабль был уже рядом. Я качался на волнах под его штирбортом и кричал:
— Эй! Давай канат! Эй! Эй!
На борту стоял шум, никто не слышал меня. Голоса кричали хором: "Тот проклятый испанский корабль держит курс нам наперерез!"
Лодка моя стукнулась о борт судна. Я в отчаянии заорал:
— Ради бога! Киньте канат, пока не поздно!
Я уже оставил всякую надежду, когда на голову мне упало тяжелое кольцо свернутого каната. Отчаяние придало мне силы. Оглушенный, промокший, я взобрался на ют. На носу раздавалась ругань по адресу испанского корабля. "Что вы прете прямо на нас?" — в бешенстве вопил капитан.
Голос О’Брайена откликнулся по-английски.
— Мы должны подобрать нашу лодку, уплывшую от нас с одним человеком. Вы ее не видели?
— Ничего не видели! Провалитесь вы с вашей лодкой!
Конечно там, на носу, еще ничего не знали о моем присутствии на корабле. Пассажир, бросивший мне канат — некто майор Каупер, возвращающийся домой с женой и ребенком, спесиво прошел, не удостоив меня вторичным взглядом, как будто видеть человека, взбирающегося на борт корабля в десяти милях от земли было самым обычным происшествием. Зато рулевой был так изумлен, что не мог слова вымолвить и только глазел на меня, разинув рот.