Романы
Шрифт:
Как жалобный голос свирели, заплакала Мильца слезами огненными.
Часть вторая
Слишком за четыре столетия до настоящего времени, в Княжестве Киевском, в селе Облазне, пастух Мина собирал стадо. Его берестяной рожок будил всех, начиная с сельского Тиуна до последнего ощипанного на побоищах сельского петуха.
Баушки, старушки, молодушки красные девушки и малые ребятушки зевали, протирали глаза, накидывали на себя какую-нибудь лопоть [125] , зипун [126] или шугай [127] , отворяли косящатые ворота, брали в руки длинную хворостинку
125
Простонародное старое слово, означающее вообще одежду (Прим. Вельтмана.) В основном рабочую. А. Б.
126
Зипун, зубун, жупан полукафтанье с частыми сборами, у молодых людей со схватцами (пуговицами). В употреблении и у Черкесов.
127
Домашняя русская женская одежда до колен, без рукавов. (Прим. Вельтмана.) Точнее, шугаем называлась короткополая женская кофта с рукавами, круглым отложным воротником, перехватом, отороченная лентами, телогрея, душегрейка. А. Б.
Сельское утро всегда и везде одинаково. Как заметно пробуждение всей природы, пробуждение радостное, живое! Мычанье стад, перекличка петухов, го-го гусей, ква-ква уток, лай собак, шебетанье ласточки, порханье голубя, вдали свист соловья, в высоте песнь жаворонка и тут же хлопанье бича, крик, говор, шепот, здравствованье, все слито в слово: жизнь.
Но вот в селе опять все утихло; только столпившиеся гуси и утки, кажется, советуются: с чего начать новый день.
Вот добрый пастух Мина выгнал стадо за село.
Вот взобралось оно на гору, остановилось, всматривается в отдаление, покрытое туманом, мычит друг другу вопросы: где же Днепр?., где наш водопой?..
Мина взбирается на высокую могилу [128] . Близ могилы тянется проезжая дорожка. Это любимое его место. Здесь разнообразие проезжающих и проходящих разнообразит его жизнь впечатлениями неясными, как все его понятие о жизни.
Мина не молод, но свеж и здоров, он не из числа тех пастухов, в которых влюблялись богини или которые влюблялись сами в себя, но Днепровская Вила [129] любит его, как Нимфа Эхо любила Нарцисса. Она любит его рожок, его песни, уносит звуки в ущелья, в волны, в глубину рощей и играет ими как дитя.
128
Курган, насыпанный холм.
129
Почти то же, что Русалка.
Мина равнодушен: он не для нее поет и играет; он прост; он не имеет понятия о восторгах.
Почти с младенчества обреченный пастушеской жизни, Мина вместе с утром является посреди стада, в полянах, на лугах, на горах, на берегу Днепра, окрест села своего и занят только своим стадом, своим рожком, своими двумя сподвижниками, своей котомкой с хлебом и с солью, своей костыгой, которою он ковыряет лапти, и – более ничем.
Молча проводит он дни свои.
Иногда только говорит он сам с собою, с Рудом и с Суром или делает строгие выговоры отстающим от стада буйным кравицам [130] .
130
Коровам. – А. Б.
Небо для него то же, что потолок избы, в которой проводит в глубоком сне ночь.
Солнце для него то же, что паровая лучина, освещающая его скудный ужин.
На луну смотрит он как на ясную лысину сельского Тиуна.
А на звездное небо он никогда не смотрит, потому что с захождением солнца кончаются его ежедневные жизненные заботы, и он спит крепко, спокойно, тогда как сердце или страсти заставляют других считать звезды, вопрошать их о судьбе своей и бледнеть как луна от страха и неудач.
Не участвуя ни в чем, что происходит между односельцами и соотчичами, не разделяя ни с кем ни печалей, ни радостей, ни страха, ни надежды, Мина не ведает, что кругом его происходит.
Рожденный между язычниками, поклонявшийся Пану, он не приметил даже и того, как в селе стали поклоняться истинному Богу, а кланяться Паном.
Вот однажды,
раным-рано, пастух Мина засел на высокую, любимую могилу и стал пробовать свой новый рожок.Налюбовавшись наружностью его, чисто обтянутою берестяными ленточками, он должным порядком продувает его и, отделив по три пальца с правой и с левой руки, накладывает их на продушины и играет любимую свою песню.
Далеко раздается рожок и слова. Днепровская Вила прислушивается:
I
Ох да гой-есте вы, добрые-ста люди! Не знавали-ль-ста вы пастуха Неволю? Ась? что? не тово? Туру-ру, туру-ру!.. пастуха Неволю?II
Стережет-ста, бережет свою скотину, Выгоняет ее в поле на покормку. Ась? что? не тово? Туру-ру, туру-ру, в поле на покормку.III
Без нево-ста разбрелось бы стадо По лесу, по степи, по трясине. Ась? что? не тово? Туру-ру, туру-ру, по трясине.IV
Уж как бросится хозяин-ста за стадом, А у стада обглоданы кости! Ась? что? не тово? Туру-ру, туру-ру, обглоданы кости!«О го-го-го-го-го!» – раздалось вдруг за спиною пастуха. Он оглянулся. Два всадника неслись по дороге во весь опор. Испуганное стадо разметалось в стороны.
Мина еще в младенчестве слыхал Сказку от старого пастуха Урила про древнего пастуха Мокоша.
А у того чудного пастуха Мокоша была жена Яга, и были у них двое детей, сильных и могучих богатырей, и были те богатыри, Сила да Ледь, под трубами повиты, под шлемом взлелеяны, концом копья вскормлены.
На них-то походили во всем скакавшие два всадника.
Не успел еще пастух Мина разглядеть их надлежащим образом, вдруг старшой из них наскочил на него, приставил к груди его копье булатное и заревел громким богатырским голосом:
– У у у у у!
– Помилуй, государь богатырь! – возопил Мина, упав на колени пред неизвестным храбрым и могучим богатырем.
– Помилуй его, государь Ива Олелькович! Се Мина, пастырь Боярской говяды, – проговорил приспешник богатырский.
– Ой? – произнес богатырь, умерив свой гнев, и пустился во весь опор по дороге. За ним поскакал и оруженосец.
– Злобесный волк! абы возложить ти на главу шелом берестень с еловцы [131] мочальны! – сказал Мина, смотря вслед за ними.
131
Султан, флажок на русском остроконечном шлеме. – А. Б.
После сего обстоятельства жизнь пастуха Мины приняла опять обыкновенное свое течение, ничем не нарушаемое.
Обратимся же к тому любопытному времени, над которым вымысл тешится как ему угодно: рядит его в пеструю одежду, в кожух, в саадйк, в доспехи, в латы, нахлобучивает на голову ему красный колпак и шапку железную, осыпает его золотом, серебром, жемчугом, цветными, честными, самоцветными камнями и унизывает бисером, сажает его на комоня, или на коня, вооружает сулицами, мечами, колантырями [132] , кордами, бойданами, секирами, саблями, шереширами [133] , стрелами, дубинами, булавами, палицами, кистенями и т. д., и всем, всем железным, кованым, каленым, булатным, харалужным.
132
Безрукавный панцирь из металлических дощечек, упоминается в «Повести о Мамаевом побоище» «Русские удальцы доспехи имеют велми тверды, злаченые колантыри». А. Б.
133
Перечисляя виды древнерусского вооружения, Вельтман называет и шереширы, упомянутые в качестве аллегории в «Слове в полку Игореве» «Ты бо можеши по суху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы». Значение этого слова до сих пор не расшифровано исследователями. А. Б.