Романы

Вздохнули и Царевны Сарра и Лея. Проходит день, другой, третий, проходит седьмица [291] , другая, третья… далеко Царь-Царевич. Царевна Лея весела и радостна по-прежнему, а Сарра, ее сестрица, что-то грустит да алмазные слезки роняет, падают слезки на алый румянчик, тушат слезки полымя жизни; обдало красную Царевну Сарру словно светом лунным.

– Что с тобой сделалось, сестрица? – говорит к ней Лея. – Не сглазил ли тебя недобрый глаз, Царь-Царевич?

291

Неделя. – А. Б.

– А тебя? – спросила со вздохом Сарра-Царевна.

– Меня?.. нет, не сглазил, я не смотрела ему в очи… а ты, верно, смотрела?.. что не отвечаешь, сестрица?.. бедная!.. недобрый человек!.. не люблю его!..

– Зачем же, сестрица, сказала ты прежде, что любишь? – спросила Сарра, заливаясь слезами.

– Я сказала так, сестрица, как ты сказала, – ответила Лея, обнимая Сарру.

Больна, да, больна Сарра-Царевна; созвал Царь Рувим кудесников, лечить дочь свою.

«Наступила, Царь, дочь твоя на нечистое место», – говорят кудесники; да и начали нашептывать воду да зелье варить; а толку нет: чахнет Царевна.

Между тем едет Царь-Царевич по широкому пути в Русское Царство; на далекую дорожку посматривает, на боковые стежки поглядывает: не едет ли какой храбрый, могучий Витязь, с ним бы силы изведать, оружье измерить. Что-то грустно Царю-Царевичу. «Эх, – думает, – нет могучего, найти бы равного, дружного! Много люди говорят про Владимира Князя, сына Светослава… поеду искать Владимира»;

Приезжает в Киев-град; а там люди гуляют да празднуют, в варганы играют, а красные девушки без зазору по торгу ходят, хороводы по улицам водят да играют в пустошь.

– Здесь ли, – спрашивает Царь-Царевич, – Владимир Князь, с своими могучими богатырями?..

– Нет здесь Владимира Князя, – говорят ему хмельные люди, – едь к нему в Новгород али садись вкруговую, добрый молодец! у нас здесь не ратуют, а песни поют полюбовные!.. выбирай по сердцу девицу! Ох, какие у нашего Князя девицы; то со всего белого света пригожие красавицы! оне в золото да в шелки разряжены, светлыми каменьями разукрашены!..

– Нет, добрые, хмельные люди, – говорит Царь-Царевич, – вы мне не рука, поеду подивиться на Князя Владимира да на Новгород…

– Ох ладно приплел ты, Гусляр, к сказке своей наше Красное Солнышко Князя Владимира и честной Новгород; ну, ну, что дальше! – перервали речь Гусляра думцы и гости Владимировы.

– По былому речь веду, – отвечал Гусляр.

– Ну, ну, продолжай! – сказал Владимир. – Сказка былью была да состарилась, а в Новгороде и до меня был Владимир.

Гусляр продолжал:

– «Нет, добрые люди, – думает Царь-Царевич, – вы мне не рука; поеду я к Князю Новгородскому, верно, он всех славных Витязей с собой увез».

Вот едет Царь-Царевич сквозь леса глубокие, скоро приезжает под Новгород; видит на дороге становище [292] .

– А что, бабушка, – говорит, – что у вас деется в Новегороде, там ли Владимир Князь?

– На Городище, батюшка, на Городище; а народ уж, чай, собрался на молбище. В полудень сажать будут на стол Новгородский, народ рекой хлынет. Да ты, ясной молодец, не Боярин ли его?

– Нет, бабушкаг из чужой земли, из Ордынской.

292

Постоялый двор.

– Э, родимой, уже правду литы молвил? да тебя народ камнем побьет; а ты такой молодой, пригожей… да ты волею или неволею заехал сюда?

– Волею, бабушка, хочу подивиться на Князя Владимира.

– Не показывайся, голубчик, теперь и Посла не примут люди Новгородские, не то что мимоезжего; вот Князь будет главой, ступай, пожалуй, к нему во двор.

– Послушаю твоего доброго совета; а хочется мне посмотреть на позорище.

– Разве-ста нарядимшись в саян да в повязку девичью; ты ж такой пригожей! а бабам у нас везде путь. Царь-Царевич подумал, подумал да и говорит:

– Достань, бабушка, мне девичью одежду; вот тебе золотница [293] .

Старуха посмотрела на золото, подивилась.

– Эх, набрался ты добра-ума, молодец! неволя тебе идти на позорище? да еще что у тебя на сердце?

– Не бойся, бабушка, – отвечал Царь-Царевич, – наслышан я много про народ ваш и про нового Князя; хочу, неведомый, поклониться Новугороду.

– Нешто. Ну, есть у меня наряды девичьи… была внучка-красавушка, да сгинула!.. иди, иди, да скажи своему оружнику ставить коней на задний двор, люди бы не видели.

293

Мелкая золотая монета. – А. Б.

Вот Царь-Царевич соскочил с коня, вошел в Изобку. Пошла старуха s кладовую, зазвенела ключами, вынимает из кованого ларя одежду праздничную девичью. Уговаривает Алмаз Царя-Царевича не ездить в Новгород. Не слушает его Царь-Царевич, разоблачается из золотой брони, гонит от себя прочь приспешника.

Несет ему старуха сперва: голубые чулочки со стрелками; да черевички сафьянные, шитые золотом, с высокими каблучками, с белою оторочкою; потом: шитую шемаханскими шелками рубашечку, с рукавами из тонкой ткани; потом: повязку жемчужную, душегрейку парчовую с золотым газом да юбочку штофную.

– Ну, – говорит, – добрый молодец, есть у нас красные девицы в Новегороде, а был бы ты красная девица… ох, да что за стан гибкой!.. давай перлы накину на шейку… сама на шелку низала… в орех жемчужины! Эх, да уж не морочишь ли ты?.. аль в вашей стороне и у мужей лебединая грудь вздымается?.. Ну, вздень душегрейку… ладная какая! только разок внучка-голубушка и надела!.. как пойдет, бывало, хоровод водить, алые туфельки так и пощелкивают, каблучки так и постукивают!..

Старуха вздохнула, широким рукавом слезку утерла.

– Ох, девка, серги-то и забыла!.. изумруда да алика [294] румяного! аль грушку [295] привесить жемчуга перекатного? стой, стой, подвяжу!.. ээ! сударыня, да у тебя и мочки есть в ушках? обморочила ж ты меня! давно бы сказать правду истинную!.. чему стыдно стало?.. сама я в девках гуляла! сама бы я тебе и рубашечку приладила, а то, вишь, негладко!..

Разгорелся Царь-Царевич, слушает, не понимает речей старушьих. Прибирает старуха ему голову. «Головушка ты моя, говорит, и косоньку-то обрезала!.. верно, ладного молодчика полюбила, ходишь за ним по белому свету!.. Ну, как изволишь, венчик ли наденешь или рафет [296] да коронку?» [297]

294

Драгоценный камень розового цвета; от слова алый – румяный, цветной. (Прим. Вельтмана.) Вероятно, домысленное Вельтманом слово: алик, алак – старое сибирское название оленьей и собачьей упряжи. – Л. Б.

295

Старое Новгородское название серег, сделанных из жемчуга в виде груши.

296

Повязка на золотом гасе в три пальца шириною, вышитая жемчугом. От Норманнского слова Rif или Reifa – покрывало, покров и также повязка… (Прим. Вельтмана.) В XIX в. в значении праздничного головного убора слово употреблялось в Орловской губернии, Новгородской (рефетка), Нижегородской (рефиль); его происхождение неизвестно. – А. Б.

297

В старину Новгородские девицы носили на головах короны – повязки, шитые в пяльцах белью, унизанные жемчугом и наклеенные на толстую бумагу или бересту.