Ромашки на крутых берегах

Батюшку он не помнил совсем, но горячо любил сиротским сердечком. А теперь от той же тетушки Дарьи усвоил, что похож как две капли воды на своего рано ушедшего родителя.

Осень обнимала все вокруг лоскутным покрывалом. Холодный ветер яростно раскачивал уставшие деревья, проверяя их на крепость.

Александр почти целый день шел по высокому берегу Волги, кутаясь в тонкий плащ. Поля и деревеньки сменились богатыми купеческими дачами, среди которых попадались и простые избы. Под окнами одной из них он остановился поздним вечером, сверяя написанный на бумаге адрес и не решаясь постучать.

Саша не был пугливым и хилым, он с ловкостью выполнял любую мужскую работу. А робость перед незнакомой дверью скорее напоминала волнение первооткрывателя. Еще в детстве с неразлучным Ваней они нашли на чердаке старинный сундук и с таким же чувством стояли перед закрытой крышкой: что там? Несметные сокровища? Страшная тайна или немая пустота? Они не угадали. Сундук был набит старым истлевшим тряпьем.

И вот сейчас Александр также стоял перед дверью. Что ждет его по таинственному адресу, листок с которым матушка перед смертью попросила вручить сыну на его шестнадцатилетие? Тетушка Дарья передала записку на пару месяцев раньше положенного срока, словно торопила его отправиться в дорогу.

Глубоко вдохнув, как перед погружением в воду, Саша дважды ударил в невысокое освещенное окно.

Сначала никто не ответил. На повторный стук в доме что-то зашуршало, закряхтело, легко дернулась одна из ситцевых занавесок, и на пороге показалась невысокая бойкая женщина с гладко зачесанными непокрытыми седыми волосами.

– Чего надо? – неприветливо начала она, и, продолжая грызть семечки, с ног до головы окинула взглядом непрошенного гостя, пытаясь разглядеть его в сгустившихся сумерках.

– Простите, вы Марфа Семеновна?

Чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, Сашка протянул хозяйке материнский листок.

– Знамо дело, Марфа Семенна. Меня тут каждая собака знает. А чего ты мне суешь, я ведь неграмотная.

Сощурившись, женщина снова прожгла его взглядом сквозь темноту вечера и выплюнула в сторону шелуху.

Молодой человек сначала хотел все объяснить, рассказать о последней просьбе матери передать этот самый листок, где кроме адреса и имени «Марфа Семеновна» ничего больше и не значится. Другим желанием было поскорее бросить всю эту странную затею и вернуться в деревню, где его любят и ждут. Он уже собрался уйти, унося с собой тайное разочарование, как от сундука с тряпьем.

– Ну, чего топчешься? – заторопила хозяйка, – заходи, раз пришел.

Александр совсем растерялся от такого приглашения, однако послушно прошел за женщиной в небольшой, но добротный светлый дом.

– Две комнаты свободны, любую выбирай. На чердаке подешевле возьму. Глядишь, сторгуемся.

Хозяйка поправила керосиновую лампу, при свете повернулась к гостю и замерла.

Сашу словно окатили ледяной водой. В деревне он совсем не думал, что деньги имеют какое-то значение в его жизни: хозяйство кормило, работа была всегда. Сашка даже представить не мог, что где-то все устроено по-другому. Хотя здесь тоже деревня, но она совсем другого рода. Сплошные господские да купеческие дачи. И переправа в город ближе.

Юноша машинально потянулся к бережно подшитому внутреннему карману, где лежало целое состояние, собранное заботливой рукой тетушки Дарьи, пятьдесят копеек…

В этот момент хозяйка вновь обрела дар речи:

– Не может быть… Миленький ты мой!

Из голоса мгновенно улетучились показное равнодушие и грубость, взгляд стал мягким и влажным. Александр не успел сообразить, что произошло, когда оказался в крепких объятиях Марфы Семеновны. Она уткнулась в его плечо и вдруг заплакала.

– Вот и дождалась тебя, сокол мой, ты мне внучок, почитай. Мамка я твоего папеньки, кормилица, – вытирая слезы, нежно приговаривала женщина. – Ты как две капли воды на него похож, уж прости, впотьмах и не разглядела. С тебя ни копейки не возьму, – торопливо добавила она, остановив руку юноши.

Пока Саша удивленно хлопал глазами, на столе появились прянички, баранки, самовар. Сама хозяйка, проворно работая локтями, не спускала подобревшего взгляда с гостя. Перекрестясь на старинный образ, сели за стол.

– Оленька-то, маменька твоя… – женщина не договорила, словно боялась произнести страшное слово.

– Матушка умерла, когда мне почти четыре было, – дрогнувшим голосом отозвался Саша.

– Кому сколько Бог жизни отмеряет… Болела она шибко, – хозяйка задумчиво подперла голову ладонью, – как и хотела, значит, поближе к своему ненаглядному перебралась, чтоб рядышком лежать.

Александр с надеждой поднял глаза:

– Расскажите мне про родителей, Марфа Семеновна, я ничего о них не знаю.

– А чего рассказывать, Оленьку ко мне, сиротку, купец один из города привез. Там жена его, видать, развлекалась, наукам ее разным обучила да грамоте. А как Олюшка из девчонки на побегушках в девицу красную превратилась, стал на нее сынок ихний заглядываться. Ну, вот ее и спровадили с глаз долой. А здесь ее папенька твой и увидал. Он частенько ко мне заглядывал, хоть и не близко ему было.

Марфа Семеновна отхлебнула остывший чай. Александр сидел, затаив дыхание.

– Ну вот, а Сашеньку-то покойного, отца твоего, я вот на этих руках вынянчила, выкормила, – она изобразила колыбельку. – Он младшеньким был у господ Голубевых. Маменьки его скоро не стало: холера в тот год буянила, многих скосила. А у меня как раз сынишка народился, вот я и подвернулась. В город перебралась за мужем, он работал с артелью там. Нас эта зараза стороной обошла, слава Богу. Вот так и выкормила господского сыночка. В благодарность отец его велел здесь избу поставить, вот до сих пор стоит, – она показала на крепкие стены. – Уж давно мужа не стало, сынка своего тоже я пережила… Одна здесь. Хоть ты меня, старуху, порадовал.

Саша виновато улыбнулся, а Марфа вдруг всплеснула руками:

– У меня ж памятка от твоих родителей лежит! Дождалась, видать, своего часа.

Из маленького ящичка массивного буфета женщина вытащила тряпицу и тонкую книжицу.

– Вот, это матушка твоя по молодости все писала, я, бывало, ворчу на нее, спать пора, а она все пишет – пишет. Дневник, говорит, на память. А здесь, – хозяйка протянула что-то твердое, завернутое в светлую ткань, – от Сашеньки, отца твоего.

Александр бережно развернул дорогие часы на тонкой цепочке. На крышке красовался вензель: две буквы по краям, А и О, и по центру большая Г.

– Это после свадьбы успели сделать, – пояснила хозяйка. – Оленьку он сюда вписал. Хоть и говорили все, что не ровня они, а такая пара славная получилась. Для любви, видать, заборов не поставишь. Подольше бы им пожить, редко, когда вот так, душа в душу…

Марфа смахнула слезу с ресниц и вдруг засуетилась:

– Что ж это я, тебе давно отдыхать пора, пойду комнату приготовлю.

– Спасибо вам, Марфа Семеновна.

Саша с бесконечной благодарностью посмотрел на нее горящими карими глазами своего отца.