Ромен Кальбри

— Ромен! — умоляюще проговорила она.

Но я притворился, что не замечаю, с какой горячей мольбой произнесла она мое имя.

— Ты спустишься вниз, — быстро заговорил я, — войдешь в дом, отдашь маме письмо и скажешь: «Вот письмо от вашего сына». Будь уверена, что, прочитав его, она тебя не отпустит. Я вернусь через полгода. Из Гавра я вам напишу. Прощай!

Я хотел бежать, но она бросилась ко мне.

— Оставь меня, не удерживай! Ты же видишь, что я сейчас заплачу!

Она опустила руки.

— Поцеловать ее за тебя, Ромен?

Я уже отошел на несколько шагов, но теперь вернулся и, обняв Дьелетту, крепко поцеловал. Я почувствовал, что лицо ее мокро от слез.

«Если я сейчас же не уйду, то уже буду не в силах уйти», — подумал я и бросился бежать без оглядки.

Однако вскоре я остановился, вернулся ползком и спрятался в кустах терновника. Дьелетта спустилась во двор и вошла в дом.

Она долго не выходила. Я ничего не видел, ничего не слышал, меня мучила тревога. А если моей мамы здесь больше нет, если она тоже исчезла, как мать Дьелетты?

Но, когда эта страшная мысль промелькнула у меня в голове, на пороге дома показалась Дьелетта, а за нею вышла и мама.

Она была жива, Дьелетта была с нею, они держали друг друга за руки, у обеих была заплаканные глаза. Я бросился в канаву.

Спустя три часа я уже садился в дилижанс, а через два дня, проехав Кан и Гонфлер, прибыл в Гавр. У меня в кошельке оставалось еще семь франков.

Глава XIII

Я думал, что стоит мне только явиться на борт корабля, как меня немедленно примут на службу.

Приехав в Гавр, я тотчас отправился во внешнюю гавань и принялся бродить на набережной, высматривая подходящий корабль. В Королевском доке стояло несколько пароходов, но они мне не приглянулись. В доке Барра я увидел большие американские корабли, с которых сгружали на набережную тюки хлопка. Но и они не привлекали меня: я хотел найти французский корабль.

Обойдя торговый док, я пришел в восхищение: там на причале стояли корабли всех стран света. И большие, и маленькие, целый лес мачт, украшенных штандартами, вымпелами и флагами. Это зрелище показалось мне куда прекраснее Парижа.

С некоторых кораблей шел такой сильный запах тростникового сахара, что у меня потекли слюнки. Другие благоухали перцем и корицей. Одни суда разгружались, другие нагружались товарами. Таможенные чиновники наблюдали, как выносили мешки, груженные кофе, и с меланхолическим видом слушали пение матросов.

Один из кораблей мне особенно понравился. Это был небольшой трехмачтовик, весь белый, с рейкой, выкрашенной в лазурно-голубой цвет. На табличке, прикрепленной к ванте, я прочел: «Утренняя звезда» отплывает немедленно с товарами в Пернамбуко и Сан-Сальвадор. Капитан Фригар». Какое чудесное путешествие можно совершить на таком красивом бело-голубом судне! Пернамбуко и Сан-Сальвадор — можно ли найти во всем мире более заманчивые названия!

Я взобрался на палубу. Матросы и рабочие были заняты погрузкой. В широко открытый трюм спускали тяжелые ящики, качавшиеся на цепях. Сперва на меня не обратили никакого внимания. Но я так долго стоял неподвижно, не решаясь подойти к человеку, который записывал количество проносимых мимо него ящиков и которого я принял за капитана, что в конце концов он сам меня заметил.

— Убирайся отсюда! — заорал он на меня.

— Извините, сударь, мне надо с вами поговорить.

И я попросил его взять меня юнгой на судно «Утренняя звезда».

Он даже не ответил мне, а жестом показал, что я могу идти, откуда пришел.

— Но, сударь…

Он погрозил мне кулаком, и я ушел, чувствуя себя униженным и, по правде сказать, немного встревоженным. Примут ли меня на какое-нибудь судно?

Но нельзя было падать духом и сразу опускать руки. Я пошел дальше. Очевидно, «Утренняя звезда» слишком роскошный корабль для меня. Поэтому я выбрал черный и грязный бриг под названием «Конгр», направлявшийся в Тампико. Здесь мне ответили коротко и ясно, что им никто не нужен. На третьем корабле я решил обратиться не к капитану, а к матросу. Когда я изложил ему свою просьбу, он пожал плечами и назвал меня забавным парнишкой; ничего больше я не мог от него добиться.

Наконец капитан шхуны, отплывающей к берегам Африки, с отнюдь не внушающим доверия лицом, согласился взять меня к себе. Но, узнав, что у меня нет отца, который мог бы подписать с ним договор, что я не числюсь моряком, что у меня нет не только вещевого мешка, но и вообще никаких необходимых матросу вещей, он приказал мне немедленно убираться прочь, пока я не отведал его кулаков.

Дела принимали скверный оборот, и мне стало не по себе. «Неужели мне придется вернуться в Пор-Дье?» При мысли, что я увижу маму и Дьелетту, я почувствовал огромную радость. Но дядя… ведь я должен отслужить у него. Я не забыл об этом несчастном обязательстве и потому продолжал свои поиски.

Обойдя все доки, я вновь вернулся во внешнюю гавань. Начинался прилив, и уже несколько маленьких рыбачьих лодок отправились в открытое море. Я пошел на мол посмотреть, как входят и выходят из гавани корабли. Как давно не любовался я этим прекрасным зрелищем! Начинавшийся прилив, необъятная морская даль, снующие взад и вперед лодки из Кана, Руана, Гонфлера, большие суда, отплывающие в дальнее плавание, прощальные возгласы пассажиров, махающих платками, крики матросов, скрип блоков и снастей, бесчисленные белые паруса, заполнившие рейд и уходившие вдаль до самого горизонта, — эта картина захватила меня, и я забыл о моих тревогах.

Больше двух часов простоял я, облокотившись на парапет, как вдруг почувствовал, что кто-то дернул меня за волосы. Я с удивлением оглянулся и увидел перед собой Германа — одного из музыкантов труппы Лаполада.

— Неужели Лаполад в Гавре? — спросил я с таким ужасом, что Герман с минуту не мог ничего ответить от хохота.

Наконец, немного успокоившись, он рассказал мне, что тоже ушел от Лаполада и теперь собирается ехать к брату, который живет в республике Эквадор. Лаполада мне теперь нечего опасаться; он не будет меня разыскивать, так как получил довольно большое наследство и продал свой зверинец — вернее, то, что от него осталось: ведь через две недели после нашего бегства бедный Мутон умер от горя и голода. Когда Дьелетта ушла, он сделался свирепым и мрачным и упорно отказывался от пищи. Только Лаполада он готов был сожрать и, завидя его, начинал яростно метаться в клетке. Но Лаполад вовсе не желал спасать жизнь льву ценою собственной жизни, и несчастный Мутон околел, пав жертвой своей любви и верности Дьелетте.

Герман спросил меня, поступил ли я в матросы, и я рассказал ему о том, какая меня постигла неудача.

Герман недаром провел столько времени в балагане — он был мастером на всевозможные выдумки.

— Хочешь, я подпишу за тебя договор под видом твоего брата? — предложил он.

— А где я возьму экипировку?

Вот в чем заключалось главное затруднение. Герман был так же беден, как и я. За его проезд уплатил брат, и, даже сложив все наши деньги, мы не смогли бы купить на них все необходимое.