Ромовый дневник

– Угу, – отозвался Йемон, Затем он положил на стол плащ и небольшой саквояжик Шено. – Отдайте ей, когда объявится, – попросил он. – Мне неохота с этим по округе таскаться.

Полицейский кивнул и положил вещи на полку в дальнем конце комнаты. Затем он записал мой адрес в Сан-Хуане, чтобы послать весточку, если они ее найдут. Наконец мы распрощались и побрели к «Гранд-Отелю» позавтракать.

Мы заказали ром со льдом и гамбургеры. Ели молча, читая газеты. Наконец Йемон поднял взгляд и непринужденным тоном заметил:

– Она просто шлюха. Не понимаю, почему меня это должно беспокоить.

– Ну и не беспокойся, – сказал я. – Она свихнулась – совсем спятила.

– Ты прав, – кивнул Йемон. – Она шлюха. Я сразу это понял – как только впервые ее увидел. – Он откинулся на спинку сиденья. – Я с ней на Стейтен-Айленд, на вечеринке познакомился. Примерно за неделю до того, как сюда приехал. Только я ее увидел, так сразу себе сказал: «Вот обалденно классная шлюха – типа не из-за денег, а просто чтобы потрахаться». – Он снова кивнул. – Она пришла ко мне домой, и я как бык на нее насел. Она всю неделю у меня торчала – даже на работу не ходила. Я в то время вместе с другом моего брата квартиру делил – пришлось его на кушетку в кухню выселить. Можно сказать, из родного дома его выпер. – Он грустно улыбнулся. – Потом, когда я улетал в Сан-Хуан, она захотела вместе со мной отправиться. Насилу уговорил ее несколько недель подождать.

В тот момент у меня в голове разгуливало сразу несколько разных Шено: маленькая девчушка в Нью-Йорке с тайной страстью и гардеробом от Лорда и Тейлора; загорелая блондинка, бредущая вдоль берега в белом бикини; пьяная, визгливая хулиганка в шумном баре на Сент-Томасе; и наконец девушка, которую я увидел прошедшей ночью, – вот она танцует в тонких трусиках, вовсю трясет грудями, где буквально светятся крупные розовые соски, покачивает бедрами, пока какой-то безумный головорез спускает ей трусики… а затем тот последний взгляд – как она стоит в центре комнаты, на мгновение оставшись в одиночестве, и тот маленький кустик коричневых волос бросается в глаза как маячок на фоне белой плоти бедер и живота… тот священный кустик, бережно взлелеянный родителями, слишком хорошо осведомленными о его ценности и могуществе, посланный в Смитсовский колледж для культивации и некоторого выставления под ветер и непогоду жизни, в течение двадцати лет объект заботы со стороны легиона родителей, учителей, друзей и советчиков, в итоге пересаженный в Нью-Йорк на волю Всевышнего.

Покончив с завтраком, мы сели на автобус до аэропорта. Вестибюль оказался забит жалкими пьяницами: мужчины волокли друг друга в душевые, женщины блевали на пол прямо у скамей, перепуганные туристы чесали языками. Одного взгляда на эту сцену было достаточно, чтобы понять: мы можем проторчать здесь весь день и всю ночь, прежде чем дождемся места на самолете. Без билетов мы могли прождать здесь трое суток. Положение казалось безвыходным.

И тут нам отчаянно повезло. Мы зашли в буфет и принялись высматривать свободное место, когда я вдруг заприметил того самого пилота, который в четверг отвозил меня на Вьекес. Я подошел поближе, и он, похоже, меня узнал.

– Привет, – сказал я. – Помните меня? Кемп – из «Нью-Йорк Таймс».

Пилот улыбнулся и протянул мне руку.

– Помню, – кивнул он. – Вы были с Зимбургером.

– Чистое совпадение, – отозвался я с ухмылкой. – Скажите, а вы нас обратно в Сан-Хуан не подбросите? Мы просто в отчаянии.

– Конечно, – сказал пилот. – Я лечу туда в четыре. У меня два пассажира и два свободных места. – Он кивнул. – Вам повезло, что вы так рано меня нашли, – я их долго томить не стану.

– О Боже, – выдохнул я. – Вы нас просто спасли. Запрашивайте любую цену – я запишу это на счет Зимбургера.

Пилот широко ухмыльнулся.

– Вот и славно. А то я не знал, кому бы это сгрузить. – Он допил кофе и поставил чашечку на стойку. – Теперь мне надо бежать, – сказал он. – Подтягивайтесь на взлетную полосу к четырем – там будет тот же красный «апач».

– Не беспокойтесь, – заверил я. – Мы не опоздаем.

Толпа все густела. Самолеты отлетали в Сан-Хуан каждые полчаса, но все места были зарезервированы. Народ, ожидавший вакансий, мало-помалу снова начал напиваться, вытаскивая из поклажи бутылки виски и пуская их по кругу.

О чем-то думать было просто немыслимо. Мне хотелось покоя, уединения собственной квартиры, бокала вместо бумажного стаканчика, четырех стен между собой и кошмарной толпой пьяниц, что давила со всех сторон.

В четыре мы вышли на взлетную полосу и нашли там красный «апач». Пилот уже прогревал мотор. Полет занял тридцать минут. С нами летела молодая парочка из Атланты; они прибыли утром из Сан-Хуана и теперь желали как можно скорее отсюда убраться. Их до глубины души потрясли дикие и бесцеремонные ниггеры.

Меня подмывало поведать им про Шено, изложить все подробности и закончить чудовищным предположением на предмет того, где она сейчас и чем занимается. Однако вместо этого я сидел и молча глазел на белые облака. Чувствовал я себя так, будто пережил долгий и опасный загул и теперь возвращался домой.

Моя машина стояла на том же месте, где я ее и оставил, а мотороллер Йемона был прикован к ограде рядом с кабинкой смотрителя. Отцепив его, Йемон сказал, что едет к себе домой, хотя я предложил ему остаться у меня и забрать Шено, если в течение ночи она вдруг там объявится.

– Черт побери, – сказал я. – Раз уж на то пошло, она могла уже вернуться. Она вполне могла подумать, что прошлой ночью мы ее бросили, и сразу отправиться в аэропорт.

– Угу, – отозвался Йемон, резко дергая мотороллер. – Именно так, Кемп, все и случилось. Надо полагать, когда я вернусь домой, у нее уже и обед будет готов.

Я проследовал за ним по длинной подъездной аллее и помахал на прощание, сворачивая на шоссе к Сан-Хуану. Вернувшись в квартиру, я немедленно отправился ко сну и не просыпался до следующего полудня.

По пути в редакцию я задумался, не рассказать ли там что-нибудь про Шено, однако стоило мне войти в отдел новостей, как Шено вылетела у меня из головы. Сала подозвал меня к столу, где у него шла возбужденная беседа со Шварцем и Мобергом.

– Все кончено! – заорал он. – Ты вполне мог на Сент-Томасе оставаться. – Оказалось, Сегарра уволился, а Лоттерман вчера вечером отбыл в Майами – предположительно, в последней попытке найти новый источник финансирования. Сала был убежден, что газета сходит на говно, однако Моберг считал, что это ложная тревога.

– У Лоттермана куча денег, – заверил он нас. – А в Майами он свою дочь поехал проведать – так он мне перед самым отлетом сказал.

Сала горестно рассмеялся.

– Окстись, Моберг, – неужели ты думаешь, что Скользкий Ник бросил бы такую синекуру, если бы в стенку не уперся? Встань лицом к фактам – мы безработные.

– Проклятье! – воскликнул Шварц. – Я только-только тут пристроился. За десять лет это первая работа, которую мне хотелось бы сохранить.

Шварцу было около сорока, и хотя я мало виделся с ним вне работы, он мне нравился. В редакции он работал как папа Карло, никогда никого не доставал, а все свободное время пьянствовал в самых дорогих барах, какие только мог отыскать. Эла, по его словам, он ненавидел: там было слишком интимно, да и грязно вдобавок. Ему нравились «Марлин-Клуб», «Карибе-Лонж» и другие бары при отелях, где можно было носить галстук, мирно напиваться и временами наблюдать славное представление среди публики. Шварц много работал, а когда кончал работать, то пил. Дальше он спал, а затем возвращался на работу. Журналистика была для Шварца составной картинкой, простым процессом сложения газеты воедино – так, чтобы все друг к другу подходило. И ничем больше. Такую работу он считал честной и неплохо ею овладел; все дело он свел к шаблону и чертовски славно умел раз за разом этот шаблон реализовывать. Ничто не раздражало его больше сумасбродов и чудаков. Они мешали Шварцу жить, погружая его в бесконечные размышления.