России верные сыны

— Антонио? — старичок с бельмом покачал головой.

— Брат Антонио, живой мальчишка, баловень матери…

— Пусть так, — подозрительно ласково сказал старичок. — Вы живете в собственном доме… в каком именно доме?

— Дом с балконом.

— На виа Сан-Джузеппе много домов с балконами. Какого цвета крыша на вашем доме?

— Обыкновенная крыша… Розовая черепица… На фронтоне мозаика. Ангел с крестом.

— Ставни?

— Обыкновенные, зеленые. Между окнами нарисованы гирлянды роз.

— Сколько ниш в знаменитом нашем соборе?

— Две тысячи ниш и столько же статуй.

— Кто живет на улице Сан-Паоло?

— Столяры и сапожники, главным образом ремесленники, синьор.

— Чем еще замечательна эта улица?

Малагамба развел руками:

— Казино Сан-Паоло. Бальная зала. Кто этого не знает…

Наступило молчание, Рапп пошевелился в кресле. Полковник Моле раскрыл было рот…

— Синьор Пиетро, — вздыхая, сказал старичок с бельмом, — не кажется ли вам странным, что я, Антонио Манчини, который знает всех и всё в Милане, который бывал в вашем доме, не помню в лицо вас, сына моего доброго знакомого…

Рапп встал и с любопытством посмотрел на Фигнера.

— Не знаю, — узник выглядел несколько смущенным, — право не знаю… Однако вот что… Когда вы были в последний раз в Милане, синьор? Когда это было?

— Двенадцать, нет, тринадцать лет назад…

— Dio mio! Мне было только тринадцать лет, а теперь мне двадцать шесть! Вы просто не узнали меня… В тот год, когда вы уехали, родился Антонио, ваш тезка.

Снова наступило молчание. Старичок с бельмом раскрыл рот и снова закрыл.

— Можете итти, Манчини, — сказал Рапп.

И старик с бельмом ушел.

Но Малагамба был склонен продолжать воспоминания:

— Моя мамаша родом из Рагузы, из Далмации. Она блондинка, она и сейчас хороша собой. Был однажды смешной случай…

— Помолчите. Отвечайте только на вопросы. Как вы, невоенный человек, решили ехать через всю Европу в военное время?

— Что делать, эчеленца… Мы почти разорены. Клиенты не платят. Отец приказал мне ехать…

— Вы, должно быть, ловкий человек, если добрались до Данцига. Как вам это удалось?

— У меня бумаги в порядке… Потом — всюду встречаешь земляков, офицеров или солдат. По правде сказать, мне повезло: в Виттенберге, в гостинице «Под букетом», я встретил одного полковника. Я немного пою, играю на флейте… Я ему понравился. Он дал мне пропуск… Полковник Флоран.

Моле встал и приблизился вплотную к Фигнеру.

— Как вы его назвали?

— Полковник Флоран, гвардейской артиллерии.

— Каков он из себя?

— Худой… Седые усы. На подбородке шрам. Он был очень добр ко мне. Он сказал: «Если вы доберетесь до Данцига, разыщите там моего приятеля, полковника… Пэлэ… И скажите, что я не забыл дело в Монтесерате…»

Снова наступило молчание.

— Синьор Малагамба, — сказал, наконец, Рапп, — ступайте и ждите. Вас позовут.

Фигнер вышел, не оглядываясь. Игра была выиграна.

— Все правда, — сказал Моле. — Только Флоран мог сказать ему о деле в монастыре Монтесерате, в Каталонии. Я получил там рану в шею, сабельный удар пришелся по воротнику.

— Мне кажется, мы нашли подходящего человека, — сказал Рапп, — займитесь им. Скажите, чтобы ему отвели квартиру…

— Хорошо. А что делать с немцем?

— Делай, что хочешь, мясник… — проворчал Рапп.

— Он осужден по декрету 1792 года.

— Можно подумать, что мы живем в дни террора. То был 1792 год, не забывай об этом.

— Я никогда не забываю об этом.

Рапп медленно поднялся. Он прошелся по залу, потом подошел к Моле и положил ему руки на плечи.

— Ты остался таким, каким был двадцать лет назад… Бог знает, что было бы с тобой, если бы не я… если бы мы не были земляки из одной деревни.

— Я никогда не забываю об этом, — сказал Моле и вышел.

…На следующий день Рапп потребовал к себе Пиетро Малагамба. Итальянец был причесан, ему дали приличную одежду, правда, не по мерке, но хорошего сукна. В этом виде он больше походил на молодого человека из богатой семьи.

— Я не полковник Флоран и равнодушен к музыке, — начал Рапп и показал ему на кресло рядом с собой. — Мы будем говорить о другом. Не о музыке.

— Но разве от этого умаляется воинская слава, эчеленца? Даже жестокий Нельсон почитал Гайдна и, посетив его в Вене, попросил великого маэстро подарить ему одно из перьев, которыми были написаны божественные симфонии. Любовь к музыке не умаляет доблести.

— Надеюсь, вы не только это знаете о Нельсоне? — с иронией спросил Рапп.

— Не только это. Я помню убийства патриотов, которые совершал адмирал Нельсон и королева Каролина.

— Скажите мне, синьор Малагамба, скажите напрямик: вы можете считать себя патриотом своего отечества? Вы желаете добра вашей родине?

— Я патриот и истинный слуга моему отечеству, — со всей искренностью сказал Фигнер.

— Долго ли вы думаете оставаться в Данциге?

— Мне тут нечего делать. Дом должника моего отца разрушен, бедные люди, вся семья погибла в огне… Ах, Нельсон! Заключить в тюрьму великого Чимарозу и преклоняться перед Гайдном…

— Оставьте Нельсона и Чимарозу. Вы мне кажетесь смелым человеком и другом Франции.

— Древние говорили: «Достойный человек предпочитает слышать от других похвалы своим деяньям, нежели самому рассказывать о них».

— Слушайте же, синьор Малагамба. Я хочу послать вас с донесением к моему императору.

Так случилось невероятное: генерал Рапп, начальник гарнизона осажденной крепости Данциг, отправил с донесением к императору Наполеону знаменитого русского партизана Александра Самойловича Фигнера, — об этом подвиге Фигнера никогда не забывают упомянуть биографы необыкновенного человека…

…Гейсмар еще жил. Он стоял в крепостном рву одного из южных бастионов крепости, привязанный к столбу. Холодный пот стекал по его лицу, обращенному к солнцу. Он, не щурясь, глядел на солнце широко раскрытыми глазами.