Россия и Европа в эпоху 1812 года стратегия или геополитика
Шрифт:
Что же касается Бурбонов, то не только по инициативе союзных монархов эта династия была реставрирована на французском троне. Даже вступая в Париж, союзники не имели четко выработанного мнения относительно будущего режима во Франции — в их рядах по данному вопросу не было единства. Ярыми сторонниками Бурбонов выступали только англичане. Хотя Людовик XVIII прибыл в обозе союзных армий, Александр I, к примеру, не особенно привечал «неисправимых» Бурбонов и его отношения с будущим французским королем были более чем прохладными [123] . Хорошо всем известно, что он сначала предлагал кандидатуру Бернадотта на французский трон и даже подумывал об Э. Богарне {148} . Позже, уже находясь в Париже, отказался выдать свою младшую сестру Анну за герцога Беррийского {149} . Большинство европейских монархов, конечно же, высказывались за Бурбонов, но обсуждались самые разные варианты — вплоть до республики, лишь бы без Наполеона. Так в беседе с представителем роялистов бароном Е. Ф.А. Витролем к его удивлению русский монарх («le roi des roi unis» — король, союзных королей) даже якобы заявил, что для Бурбонов «бремя короны слишком тяжело», а вот «хорошо организованная республика лучше всего подходит духу французского народа», поскольку «столь долгое время в стране прорастали идеи свободы» {150} . Избрать же форму правления предоставили голосу нации [124] . Первыми, еще за 11 дней до взятия союзниками Парижа,
123
Об этом даже в советские времена писал А. В. Ионов. Он также подчеркивал, что «принципы легитимизма играли весьма незначительную роль при определении политики России. Александр I был убежден в невозможности полной реставрации в политической области» (Ионов А. В. Внешняя политика России в годы крушения наполеоновской империи (1812—1814 гг.) Автореферат кандидатской диссертации. М., 1983. С. 20, 24).
124
Великий князь Николай Михайлович считал, что Александр I не поддавался интригам и желал «предоставить выбор главы правительства самим французам» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 125). Даже декабрист И. Д. Якушкин оставил об этом свидетельство в своих мемуарах: «Тут союзники, как алчные волки, были готовы бросится на павшую Францию. Император Александр спас ее; предоставил даже ей избрать род правления, какой она найдет для себя удобный, с одним только условием, что Наполеон и никто из его семейства не будет царствовать во Франции. Когда уверили императора Александра, что французы желают иметь Бурбонов, он поставил в непременную обязанность Людовику XVIII даровать права своему народу, обеспечивающие до некоторой степени его независимость. Хартия Людовика XVIII дала возможность французам продолжать начатое ими дело в 89-м году» (Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. С. 78).
125
Как считает Ч. Д. Исдейл, «источником народного бонапартизма Ста дней были ряды Наполеоновских ветеранов» (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 418)
Даже если выносить приговор историческим событиям и лицам с точки зрения борьбы и смены общественно-экономических формаций, то, наверное стоит говорить в первую очередь о том, что деятельность Наполеона перестала соответствовать интересам буржуазии, поэтому он и потерял власть. По нашему мнению, к этому времени капитализм уже пустил корни во многих странах Европы, а пока еще политически слабой буржуазии главным образом нужна была стабильность, как раз то, чего не мог дать Наполеон. Форма правления ее беспокоила в меньшей степени, она умела приспосабливаться к феодальным порядкам, по большому счету широкомасштабные войны и революции в Европе ей только мешали. Буржуазия не без оснований (даже при изменении политического пейзажа, экономические основы оставались прежними), надеялась на эволюцию в будущем государственных устоев в нужном для себя направлении.
Именно подобными примерами можно объяснить своеобразные качели истории. В противовес реформам и революциям через некоторое время следовали контрреволюции, реставрации, контрреформы, то есть все видимые отступления от наметившихся передовых тенденций, обусловленных развитием экономики и общественного развития. Сторонники прогресса (в том или ином виде большинство историков являются таковыми) в эти понятия (с приставкой контр) вкладывают негативный смысл, и они, безусловно, правы. Но при оценках происходивших процессов необходимо принимать во внимание не только соотношение сил уходящего «старого» и нарождавшегося «нового». Как правило, в кризисные и революционные эпохи возникали проблемы, связанные и с общественной моралью, этикой, нравственностью. В данном случае уместно привести мнение В.В. Дегоева: «Как показал опыт Франции, революция была опасна не своими «высокими» идеалами, а способностью этих идеалов трансформироваться в «низменные», агрессивные побуждения правителей и народов, направленные вовне и доставляющие огромные бедствия не только королям и тронам»{152}. Именно разруха, бедствия и массовые страдания простых людей, вовлеченных в водоворот перемен, выливались в побудительные причины отката от революций и реформ. Например, французский историк И. Карно, анализировавший в 1872 г. последствия и результаты революций и,1,вух наполеоновских империй во Франции (Наполеона I и Наполеона III), вынужден был сделать малорадостный вывод: «Вместо спокойного и ясного пути, по которому мы надеялись приблизиться к прогрессу, нам пришлось пройти по окровавленным полям и через города, объятые пламенем». Затем, сравнивая и находя много общего и поразительную схожесть в личностях, общественных силах, обстоятельствах и деятельности двух бонапартистских режимов в XIX в., он задался риторическим вопросом: «Неужели для того, чтобы усвоить себе уроки истории, нужно, чтобы они постоянно повторялись?»{153}.
Не всегда «новое» несло положительный заряд, а «старое» — отрицательный. Иногда случалось и наоборот; в борьбе этих сил заряды могли меняться местами. Наглядный пример — сопротивление коалиций наполеоновской агрессии в Европе. Можно согласиться с концепцией В.О. Ключевского, который считал, что при Наполеоне Франция, выполняя продиктованную еще революцией освободительную миссию «превратилась в военную деспотию, которая уничтожая старые правительства, порабощала и народы. Россия при Павле выступила против революционной Франции во имя безопасности и независимости старых законных правительств; но, встретившись при Александре с новой завоевательной деспотией, провозгласила внутреннюю свободу народов, чтобы спасти внешнюю независимость их правительств»{154}. Причем феодальные «старорежимные» государства активно использовали «передовые» либеральные идеи и фразеологию против в целом негативной политики Наполеона. Использовали для того, чтобы выжить и победить, скорее всего, не понимая того, что своими действиями закладывали замедленную мину в общественное сознание общества (что в будущем для них все это аукнется), или же смутно осознавая необходимость своего перерождения при грядущих переменах. Так, зачастую, правительства «боясь революции, делали революцию».
Также очевидно, что неудачные войны коалиций заставляли европейских феодальных властителей заниматься активной реформаторской деятельностью, не только в военной и управленческой, но и в социальной и законодательной сферах. Не стоит также забывать, что сам процесс поступательного движения прогресса регулировался, как правило, различными векторами внутри деятельности общества и государства и чаще всего на разных уровнях тормозился людьми. С одной стороны — личностями, старающимися «бежать быстрее паровоза» (революционерами и радикалами), с другой — обывательской отсталой массой, даже не желающей слышать о каких-либо переменах.
В такой ситуации победу в общественном сознании всегда одерживали консерваторы и рутинеры. Быстрые рывки вперед, так же опасны для государства и общества, как косность и стагнация. Оптимальный вариант, когда действия «авангарда» и «арьергарда» находят консенсус между собой и коррелируются в интеллектуальных кругах страны.История человечества — это, увы, во многом, история войн, а в последнее время и революций. Вряд ли кто-то будет сегодня утверждать, что война — это хорошо, хотя о революциях суждения не так однозначны, многие указывают на прогрессивный характер социальных потрясений и их положительное влияние на ход истории. Хотя существует мнение, что революции сначала подготавливают в умах людей идеалисты, затем осуществляют фанатики, потом плодами пользуются авантюристы, проходимцы и негодяи, а поэтому, в целом, получаются отрицательные последствия. Да и в любые времена разгул непредсказуемой и разрушительной социальной стихии (неподконтрольного никому народного гнева), вряд ли можно поставить в разряд положительных явлений. Не случайно еще наш знаменитый русский историк Н.М. Карамзин считал, что даже «турецкое правление лучше анархии, которая всегда бывает следствием государственных потрясений»{155}.
В нашем случае необходимо рассмотреть результаты и последствия деятельности победившей антинаполеоновской коалиции, и особенно пристально — борьбу монархических государств с революционным движением. Тем более, что Н.А. Троицкий в цитируемой выше своей статье выступил с критикой некоторых положений, ранее высказанных автором данной работы. Подробно коснемся лишь одного его замечания (на другое, нет смысла отвечать — в основу положено некорректное цитирование). Троицкий, делая акцент на деятельности Священного союза против революций, написал следующее: «Решить эту проблему феодальные монархи так и не смогли. Их потуги душить любое неприятие реставрации повлекли за собой буквально шквал — затянувшийся более чем на четверть века! — восстаний и революций: 1820 г. — в Испании, Португалии, Неаполе, 1821 г. в Пьемонте и в Греции, 1830 и 1848 г. — во Франции, 1848—1849 гг. — в Австрии, Пруссии, Венгрии, Саксонии, Бадене, Вюртемберге, Сицилии, Сардинии, Ломбардии, Венеции и др. Добавлю к этому перечню восстание декабристов в России в 1825 г. В конечном итоге Священный союз политически обанкротился и, что называется, приказал долго жить». Затем в примечаниях он поместил ремарку: «Об этой стороне дела явно не думает В.М. Безотосный, ставящий в заслугу коалиционерам тот факт, что с 1815 г. «Европа около полувека не знала крупных войн» (Отечественная война 1812 г. и российская провинция. Малоярославец, 2003. С. П.). Да и войны России с Ираном (1826—1828 гг.) и Турцией (1828—1829 гг.) не были маленькими»{156}.
Абсолютно не понятно, почему я «не думаю», причем «явно»? Неоднократно мои мысли о сопоставлении революции и эволюции появлялись в печатном виде в разных изданиях, в том числе и в моих работах, процитированных в его статье. Или мой оппонент не знаком с ними (что маловероятно, ибо их использовал), или не захотел вступать в полемику (поскольку нечего ответить за неимением аргументов). Причем парадоксальна сама критика, цитируется фраза об отсутствии войн, а упрек делается, что не упоминаются революции (так можно обвинить в чем угодно). Да и но поводу войн России с Ираном (тогда эта страна кстати называлась Персией) и Турцией — как-то было даже удивительно читать. Войны действительно были «не маленькими», но эти две мусульманские страны все-таки географически больше считались азиатскими державами (Персия территориально уж точно находится в Азии, а не в Европе). Кроме того Священный союз всегда являлся альянсом европейских христианских государств, поэтому Турция (хоть и располагала на Балканах владениями) никак не могла вписаться в эту охранительную систему. Также несколько странно было читать об уникальном природном явлении — шквале, «затянувшимся более чем на четверть века». До сих пор полагал, если мои филологические познания верны, что шквал — это кратковременный, но внезапный и сильный порыв ветра, который быстро заканчивается. Да и у Н.А. Троицкого как-то не получилось скрупулезное и впечатляющее перечисление всех восстаний и революций с 1815 по 1849 гг. Почему то выпали из его перечня достаточно весомые для европейской истории события: революция в Бельгии 1830 г. (в результате страна получила независимость от Нидерландов!), польское восстание 1830—1831 гг., революция в Испании 1834 — 1836 гг., революция в Португалии 1836 г., революционные события в Тоскане и Папской области в 1848-1849 гг.
Попробуем проанализировать собранные вкупе восстания и революции (по терминологии Троицкого), хотя эти термины несколько отличаются друг от друга. Мы можем четко различить три революционных волны, нахлынувших на Европу после 1815 г.: южноевропейские революции 1820-е гг., революции 1830 г. и 1848 г., даже не упоминая более мелкие политические беспорядки и переустройства [126] . В данном случае, важно понять, что окончательное размежевание, принятое Венским конгрессом, в минимальной степени учитывало национальные чувства. Главное состояло в том, чтобы эти решения удовлетворили интересы великих держав. Границы в основном прошли по старым пределам феодальных владений. Тут необходимо вспомнить, что основными союзниками «старого режима» в наполеоновскую эпоху являлись резко возросший национализм и либерализм. Столкновения в будущем между этими силами и волей великих держав становились неизбежными. Почти двести лет минуло с тех пор, но нельзя забывать, что многие вопросы национального разделения не решены и по сей день, и с точки зрения современного международного права сегодня остаются рассадником сепаратизма и болезненно воспринимаются народами и государствами.
126
Например, религиозное противостояние католиков и протестантов и Гражданскую войн) в Швейцарии (См.: Нубанова М. Н. Гражданская война 1847 года в Швейцарии // Вопросы истории. 2008. № 3).
По словам Джефри Беста тогда «революционное подполье» не могло не существовать, но до 1830 г., по мнению Ч. Д. Исдейла, «оно оставалось удивительно бесплодным», и «есть масса свидетельств того, что революционные политики относились преимущественно к узкой злите» [127] . Если проанализировать первую революционную волну 1820-х годов, то без труда заметим, что во главе испанской, пьемонтской, неаполитанской партий стояли молодые офицеры. По сути, это были, как тогда выражались, «военные революции», а говоря языком юридическим, — военные мятежи или заговоры, то есть классические попытки государственного переворота.
127
Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 458, 462. Как считал автор: «наполеоновские войны вывели на сцену Реставрацию, оставив ей наследство из протестов недовольных, внешне грозных, но на самом деле не очень опасных. Революционное подполье, имевшее большую склонность к принятию желаемого за действительное и идеологической путанице, ограничилось узким кружком студентов, интеллектуалов, профессиональных бунтарей и авантюристов, которые почти не пользовались поддержкой в народе и имели влияние лишь настолько, насколько им удалось завести союзников среди офицеров европейских армий» (Там же. С. 469).
Таковым являлось и восстание декабристов в С-Петербурге в 1825 г. В значительной степени движение декабристов оказалось порождением походов 1813—1815 гг., когда представители русского дворянства, одетые в офицерские шинели, за государственный «кошт» в массовом порядке попали за границу. Даже дворянин средней руки (не говоря уже о мелкопоместных) не мог себе позволить по финансовым соображениям такого путешествия за свой счет — это удовольствие тогда стоило очень дорого. А тут, дворянская молодежь (цвет нации), получившая бесплатную возможность побывать за границей, стала сравнивать европейские порядки с нравами феодально-крепостнической России, сделала выводы и задалась вопросом: от кого и от чего они освобождали Европу? Это был общий фон, на котором происходили события 1825 г. В нашей стране революционное движение (со времен декабристов) идеализировалось, и практически не говорилось о том, что шансов на успех у этих революционеров практически ни каких не было. Марксисты же этот исторический факт рассматривали лишь как пример яркого революционного героизма. Безусловно, большинство декабристов являлись светлыми личностями и романтическими персонажами, можно сказать кумирами для всего XIX и XX веков. Для Н.А. Троицкого — уж точно. Но, бесспорно и то, что для них именно война являлась символом прогресса, армия, по их мнению, стала главной силой для решения вопросов в гражданских и политических делах, а культ героя — образцом для подражания. Инакомыслящие военные находились под еще свежим впечатлением от войн эпохи 1812 года. Отсюда их ориентация на военный мятеж (а отнюдь не на революцию), как метод решения военной силой уже назревавших, но неразрешимых тогда проблем в обществе. Немалую роль у многих декабристов играл и личный произвол, основанный на честолюбии, и прежде всего на желании славы.