Россия и Европа в эпоху 1812 года стратегия или геополитика
Шрифт:
Другой вопрос: существовало ли осознание общности своих геополитических и стратегических интересов двумя высокими договаривавшимися сторонами в Тильзите и после него? Попробуем даже несколько упростить задачу, сформулировав вопрос по-иному: насколько заключенный союз отвечал и соответствовал долговременным интересам каждого государства? Собственно в дипломатии, политике и экономике этот критерий и определяет прочность любых соглашений. Заключенный договор действует до тех пор, пока устраивает партнеров, если же выгода односторонняя, или другая сторона вынуждена была заключить соглашение под давлением каких-либо обстоятельств, то всегда существует угроза досрочного расторжения достигнутых договоренностей.
Был ли выгоден союз в Тильзите Франции? Бесспорно, — да. Наполеон (он всегда был сторонником франко-русского сближения) был крайне заинтересован в упрочении альянса, так как он давал ему возможность решать основную внешнеполитическую задачу — эффективно бороться с главным противником (Великобританией) и попутно решать другие свои локальные проблемы в Европе, имея со стороны России защищенные тылы.
Другой очень важный вопрос: отвечал ли союз российским интересам? Неужели буржуазно-аристократическая Англия для России, как и для Франции, была главным врагом? Возможно, если геополитики действительно правы, было бы лучше русскому царю «зажмуриться» и вступить в настоящий альянс с Наполеоном против Англии? Но отвечал бы этот по-настоящему заключенный (а не вынужденный, как в Тильзите) союз российским интересам? Даже учитывая все англо-российские противоречия и британские «грехи» перед Россией, думаю, тем не менее, что ответ на последний вопрос будет отрицательным [41] . Давайте опять же представим себе гипотетический результат такого франко-российского «брака»: в борьбе с туманным Альбионом Наполеон при помощи (или нейтралитете) русских оказался бы победителем. Даже не важно — экономическими средствами или военным путем французы поставили бы Британию на колени. Что получали бы русские в итоге? Они оказались бы без союзников, один на один с могущественной империей, политически и экономически безраздельно доминирующей в Европе. Нетрудно предугадать, куда после Англии была бы направлена победная поступь наполеоновских орлов — против единственной оставшейся крупной державы в Европе, то есть против России. Такова объективность реалий и стратегических последствий подобного решения. Вряд ли Александр I не просчитывал такую ситуацию, вероятно, он сохранил способность к политической калькуляции средней сложности.
41
Приведем мнение французского историка К. Грюнвальда: «Союз между двумя державами мог быть долговечным, если бы он соответствовал реальным потребностям обоих народов и получил поддержку общественного мнения. Обе договаривающиеся стороны должны быть достаточно сильными, чтобы выполнять до конца принятые на себя обязательства. Наконец, союз мог
По нашему мнению война Англии была объявлена Россией лишь на бумаге. Хотя раздражение против предшествующей политики Англии и ее «эгоизмом», безусловно, в 1807 г. имело место в русских правящих кругах. Но война оказалась закамуфлированной рядом мероприятий по прекращению прямой торговли, по задержанию английских судов и аресту имущества британцев в России, по увольнению с флота английских подданных и т. п. Фактически война носила формальный и химерический характер, во всяком случае, как «странной» или «бездымной» ее назвать нельзя [42] . Да и как можно иначе квалифицировать военные действия ввиду практически их полного отсутствия. Официально эта война продолжалась пять лет, но для обеих сторон она оказалась почти бескровной. Обе страны стремились без лишней надобности не обострять конфликт и не провоцировать эскалацию лишь номинально объявленной войны. Лишний пример тому — действия русской эскадры адмирала Д.Н. Сенявина в Лиссабоне в 1807 г. В 1806—1807 гг. русские корабли должны были совместно с английским флотом сражаться с турками в Средиземном море. Тильзит резко поменял ситуацию. Эскадра Сенявина была направлена действовать совместно с французскими войсками в Португалии, но после того, как она была блокирована британским флотом, русский адмирал, не желая драться с англичанами, фактически саботировал французские директивы. Мало того, он предпочел договориться с противником. Корабли эскадры были отданы «единственно в залог вскоре восстановляемых старинных и дружественных России с Англиею сношений», с условием возвращения экипажей на родину через некоторое время {36} . Введение континентальной блокады в России также осуществлялось без особого рвения и с явными нарушениями. Вредить себе и собственной экономике Россия не желала, и постепенно происходил отход от исполнения условий Тильзита под маркой торговли с судами «нейтральных стран» [43] . Но, безусловно, российская экономика терпела ущерб: резко сократился экспорт традиционных статей вывоза, значительно уменьшился приток таможенных отчислений в русскую казну, значительные убытки понесли купцы и дворяне-предприниматели [44] . Урон был нанесен и русской морской торговле (британские торговые суда до 1807 г. вывозили и ввозили более 60% экспорта и импорта товаров) {37} , поскольку одним из результатов блокады стали каперские действия английского флота, захват или уничтожение русских торговых кораблей {38} . Добавим, что сухопутная торговля (то есть перевоз русских товаров посредством гужевого транспорта) была делом дорогостоящим и экономически почти невыгодным из-за больших издержек. Сказывалось также падения курса русского рубля. Кроме того, Франция больше ввозила, чем вывозила из России (это создавало пассивный торговый баланс), а ассортимент французских товаров по объему не шел в ни какое сравнение с английским и даже в минимальной степени не мог их заменить на русском рынке {39} .
42
«Бездымной» эту войну назвал известный русский историк Н. Ф. Дубровин. См.: Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX в. //Русская старина. 1901. № 9. С. 449—450.
43
Особенно Россия была заинтересована в нейтральной американской торговле, товарооборот с США увеличился в этот период в 10 раз, но заменить англичан американцы все равно не смогли (См.: Сучугова Н. Дипломатическая миссия Джона Куинси Адамса в 1809—1814 годах. М.,2007. С. 49).
44
В начале XIX Россия была главным поставщиком хлеба на всемирном рынке, поэтому приведем пример русского вывоза пшеницы за границу: в 1801 г. — 6 836 тыс. пудов, в 1810 г. — 1 734 тыс. пудов. Вывоз уменьшился в 4 раза, так как Великобритания составляла наибольшую и важную часть хлебного рынка. Например, в 1820 г вывоз составил 13 873 тыс. пудов. (Гулишамбаров С. О. Указ. соч. С. 39, 41).
Смею предположить, что Александр I в 1807—1812 гг. всегда полагал, что реально врагом №1 для его государства была не Англия, а наполеоновская Франция. У России и Франции в тот период были обозначены слишком разные приоритетные (можно сказать, и противоположные) задачи и в то же время отсутствовали общие интересы, а в двусторонние отношения, таким образом, оказалось втянуто большое количество внешнеполитических проблем. Российский монарх в этот период резонно считал, что Россия будет успешнее противодействовать гегемонистским планам Наполеона, находясь с Францией в союзе, нежели в прямой конфронтации, а заодно сможет решить свои стратегические задачи подготовки к будущему военному столкновению с французской империей [45] . Англичане же все это время оставались потенциальными русскими союзниками так же, как и русские для англичан. Примечательно, что сразу после Тильзита русский министр иностранных дел барон А.Я. Будберг заявил перед разрывом с Великобританией английскому послу и послу в России Д. Левесон-Гоуэру, что «император продолжает считать Англию своим лучшим союзником», а, предвидя последующие события, добавил: «Все то, что сейчас заключено с Францией, сделано по необходимости и не имеет будущего» {40} . Поэтому Александром I учитывались самые различные конкретные факторы в оценках политической конъюнктуры и текущих процессов при принятии решений, в том числе и не в пользу существовавшего русско-французского союза. Можно сказать, что, несмотря на наличие Тильзитского договора, русский стратегический курс продолжал в 1807—1812 гг. как и прежде оставаться неизменным и был нацелен на будущую борьбу с Наполеоном. Безусловно, с формальной и с юридической точек зрения во время этой передышки он должен был трансформироваться (этого требовал международный этикет и обстоятельства), но по сути давно принятая стратегическая концепция Александра I не менялась.
45
А. Е. Пресняков резонно считал, что «новый союз только прикроет блестящим покровом прежнее соперничество и подготовку сил к новой решительной борьбе» (Пресняков А. Е. Александр I. С. 118).
Охлаждение союзной «дружбы» началось почти сразу же после того, как два императора разъехались из Тильзита [46] . Дипломатические разногласия обнаружились довольно скоро во многих актуальных для каждого из государств вопросах, которые ставили на повестку дня повседневные политические реалии. Стратегического партнерства как-то не получилось, особенно это стало заметно для посторонних наблюдателей уже в 1809 г. Имперские интересы двух «друзей и союзников» постоянно стали буквально «натыкаться» друг на друга. Не всегда партнерам удавалось решить даже мелкие неурядицы, не говоря уже о главных европейских политических проблемах, что вызывало неудовольствие и протесты сторон. Например, Наполеону еще 9 декабря 1808 г. была подана аналитическая записка «Сжатое изложение общего положения в Европе в конце 1808 г.». После анализа проводимой политики в отношении других стран, был сделан однозначный вывод: «С.-Петербургский кабинет является на Севере пособником и комиссионером Великобритании»; «Союз Англии и России с каждым днем становится все менее сомнительным», а «франко-русский союз — фальшивый, противоестественный союз, противоречащий прямым интересам тюильрийского кабинета» {41} .
46
Еще такой знаток русских внешнеполитических сюжетов как Ф. Ф. Мартене задавался скептическими вопросами, в которых уже содержались ответы: «Возможно ли было вообще сохранение согласия между Наполеоном и Александром? Не скрывался ли в самих тильзитских соглашениях зародыш раздора и разрыва?» (Мартене Ф. Ф. Александр I и Наполеон: Последние годы их дружбы и союза // Вестник Европы. 1905. № 2. С. 609).
Правда, Александр I долгое время старался формально не нарушать достигнутых договоренностей. Вероятно, он также был уверен в том, что его партнер и союзник с явными симптомами болезни комплекса победителя рано или поздно допустит стратегический просчет [47] . Ждать ему долго не пришлось — в 1808 г. Наполеон ввязался в испанскую авантюру и завяз в клубке им же созданных проблем на Пиренейском полуострове. Насильственная замена пусть, может быть отвратительного, но легитимного короля Испании (союзника Франции с 1804 г.) на старшего брата Наполеона, вряд ли могла порадовать российского монарха. Перед встречей в Эрфурте, на которую Александр I поехал с недоверием в сердце, он имел в Кенигсберге аудиенцию с прусским министром бароном Г. Ф.К. Штейном и тот записал следующее: «Он видит опасность, грозящую в Европе, вследствие властолюбивых замыслов Бонапарта, и я думаю, что он согласился на свидание в Эрфурте только для того, чтобы еще на некоторое время сохранить мир» {42} . Уже встреча в 1808 г. двух союзников-императоров в Эрфурте свидетельствовала о том, что дух Тильзита начал стремительно испаряться. Стараясь застраховать свои тылы, Наполеон просил Александра I помочь ему в случае вероятной войны с Австрией. Российский же император позволил себе проявить несговорчивость, хотя и был вынужден в итоге согласиться на совместные действия против австрийцев, но только в случае их нападения на Францию. Когда же в 1809 г. именно по такому сценарию началась война, русский корпус под командованием генерала князя С.Ф. Голицына сначала долго сосредотачивался, затем медленно продвигаться в Восточной Галиции [48] . При этом русские и австрийцы «дружески маневрировали», «встречались только по недоразумению», и в целом договорились не ввязываться в бои. В общем, с обоюдного согласия разыгрывалась пародия на военные действия. Что тут сделаешь! Русские никак не хотели воевать, и фактически их поведение можно было охарактеризовать только как умышленное бездействие [49] . Россия никоим образом не была заинтересована в разгроме Австрии (в русской внешнеполитической концепции она всегда оставалась важным противовесом Франции), а Александр I ранее сделал все от него зависящее, чтобы отговорить Венский кабинет от поспешных шагов и предупредить возникновение австро-французского военного конфликта в 1809 г. {43} В результате у французского императора возникли обоснованные подозрения в саботаже войны со стороны русских. Это также лишь доказывало, что Александра I не удалось прочно привязать к победной колеснице Наполеона, а Россия и впредь не будет послушной защитницей его интересов. Думаю, Наполеону стало абсолютно ясно — надежды Тильзита не оправдались [50] .
47
Приведем мнение А. Н. Шебунина о принятой Александром I тактике после Тильзита: «Война не окончена, она только принимает новые формы, она объявлена договором о мире и союзе» (Шебунин А. Н. Европейская контрреволюция в первой половине XIX века. С. 42)
48
Русские вступили на австрийскую территорию только по прошествию 53 дней после открытия военных действий (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. СПб., 1911. С. 105)
49
Русский корпус С. Ф. Голицына при этом избегал взаимодействия с поляками, не помогал, а больше мешал и вредил действиям польских войск, действительно воевавшим с австрийцами. Узнав о подобных эпизодах, Наполеон пришел в негодование и квалифицировал эти факты как «Предательское поведение!» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. С. 107)
50
По словам А. Вандаля, для Наполеона, уже во время войны 1809 г. убежденного в недееспособности союза, было «еще более важно, чтобы вся Европа верила в союз, в котором он разочаровался» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. С. 100)
В 1899 г. Н.К. Шильдер опубликовал два чрезвычайно важных письма. Мать Александра I,
вдовствующая императрица Мария Федоровна, вокруг которой группировалось большое количество консервативно настроенных сановников, обеспокоенная профранцузской ориентацией России, решила призвать своего сына накануне Эрфурта под любым предлогом отказаться от свидания с Наполеоном, опасаясь также за его судьбу, что с ним могут поступить как с испанским королем (арестовать и лишить престола). Она 25 августа 1808 г. написала ему пространное письмо, в котором изложила свой взгляд на сложившееся положение, критически оценивая не только политику Наполеона, но и русский внешнеполитический курс {44} . Перед отъездом в Эрфурт сын все же решил письменно объясниться с матерью (письмо не датировано) [51] , и его ответ проливает свет не только на многие жгучие вопросы тогдашней политики, но и разъясняет личное понимание событий и отношение российского императора к ситуации. В первую очередь, Александр I высказался об интересах России («были и постоянно останутся для меня более дорогими, чем все остальное в мире»; «исключительный предмет всех моих забот»), а потом был дан анализ расклада сил в Европе. Позволим привести несколько пространных цитат из этого письма: «После несчастной борьбы, которую мы вели против Франции, последняя осталась наиболее сильной из трех еще существующих континентальных держав, и по своему положению, по своим средствам, она может одержать верх не только над каждою из них в отдельности, но даже над обеими взятыми вместе. Не является ли в интересах России быть в хороших отношениях с этим страшным колоссом, с этим врагом, по истине опасном, которого Россия может встретить на своем пути?». Становится ясно, что русский монарх отнюдь не заблуждался насчет своего союзника, считая его главным потенциальным врагом. Далее в письме последовал разбор текущей прагматической политики России: «Для того, чтобы было позволено надеяться с достаточным полным основанием, что Франция не будет пытаться вредить России, нужно, чтобы она была заинтересована в этом; одна лишь польза является обычным руководящим началом в политической деятельности государств. Нужно, чтобы Франция могла думать, что ее политические интересы могут сочетаться с политическими интересами России; с того момента, как у нее не будет этого убеждения, он будет видеть в России лишь врага, пытаться уничтожить которого будет входить в ее интересы». Именно поэтому, «чтобы сохранить свое единение с Францией» российский император и проявил «готовность примкнуть на некоторое время к ее интересам» {45} . Все письмо говорит о том, что Тильзит рассматривался русским монархом как крайне необходимый &ля России тайм-аут, чтобы «иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы. Но мы должны работать над этим среди глубочайшей тишины, а не разглашая на площадях о наших вооружениях, наших приготовлениях и не гремя публично против того, к кому мы питаем недоверие» {46} . В этих словах — внутренняя установка Александра I, если хотите, программа действий. Именно, поэтому он пишет матери, что необходимо ехать в Эрфурт, поскольку того желает Наполеон и не отказываться от участия в делах, «имеющих столь существенное значение для интересов России». Он даже прямо говорит в письме о надежде не просто спасти Австрию, но и «сохранить ее силы для подходящего момента, когда ей окажется возможным употребить их для всеобщего блага. Этот момент, быть может, близок, но он еще не наступил, и ускорять его наступление значило бы испортить, погубить все». Александр I не торопился с прогнозом и четко определил французскую авантюру в Испании как своего рода лакмусовую бумажку, которая должна в ближайшее время прояснить будущее: «Одно лишь Божественное Провидение решит, каков должен быть исход испанских дел, и этот-то исход предрешит образ действий, которого государствам придется держаться впоследствии» {47} . При анализе текста письма историк должен решить сам для себя, учитывая хорошо известный сложный и двуличный характер Александра Благословенного, насколько искренним был ответ российского монарха своей матери. Было ли это простым оправданием в ответ на прозвучавшую критику, и все ли, что он думал, вложил в написанное? Не всегда легко отрицательно или положительно отвечать на проблемные вопросы. Но в данном случае здесь нормальные человеческие слова и прямой диалог, продиктованный актуальностью жизненной ситуации. Даже если отыщутся элементы самооправдания или недосказанности, в письме отсутствует ритуальный дипломатический официоз (к чему всегда был склонен император), чувствуется тревога за свою страну и степень ответственности за принятие важнейших решений крайне осторожного политика. Поверить можно, хотя не на все сто процентов. Анализ документов не всегда достаточен, чтобы дать историку то второе зрение, которое позволяет читать мысли в голове государственного лидера и открывать сокровенные причины его поведения и поступков.51
Александр I писал также матери письмо из Веймара, а после приезда из Эрфурта первым делом посетил ее в Гатчине. (Иззаписной книжки Коленкура //Русский архив. 1908. № 4. С. 474).
Можно только представить, что было бы, если даже копия этого личного письма Александра I попала бы в руки к Наполеону, или он узнал о его содержании? Ведь французский император, даже если подозревал некоторую политическую неискренность своего венценосного партнера, был до 1809 г. полностью уверен в прочности тильзитских договоренностей и особенно в доверительных и дружеских личных чувствах к нему со стороны русского монарха. Наполеон очень долго, до последнего момента надеялся, что различными способами — уступками, уговорами, давлением или угрозами, — сможет заставить Россию придерживаться союзных обязательств на континенте. До 1812 г. в ухудшении отношений между двумя империями, как видно из его переписки, он винил не лично Александра I, а, как ни парадоксально, Англию, английских агентов, представителей «английской партии» при недоверчивом русском Дворе, дурно влиявших на принятие царских решений. А тут стало бы совершенно ясно, что его, умудренного громадным жизненным опытом политического выживания, а на генетическом уровне унаследовавшего и затем воспитанного на корсиканской хитрости и коварстве, просто-напросто провел и обманул какой-то юноша, хоть и с императорским титулом. Причем смог даже так обольстить, имитируя без всякой внутренней фальши искренность и дружбу, что заставил его забыть про элементарную бдительность. Ведь в политике личных друзей не бывает, только партнеры. Мало того, сделал это с намерением лишь выждать удобного случая, а также хорошо подготовиться за его спиной, чтобы полностью рассчитаться с ним и сокрушить имперское здание, успешно возведенное им за последние годы. Да, Наполеона обставили, если хотите, скажем прямо — обманули! Причем, обманывали в течение пяти лет, как в хорошо поставленном спектакле, по-театральному профессионально, убедительно и изящно [52] . Что ж, в исторической практике такой искусный дипломатический обман случается на политических сценах не столь уж редко. На всякого мудреца довольно простоты. До такой степени великий Наполеон оказался уязвимым! А Александра I? Подвергнуть моральному осуждению как злостного лицедея-обманщика или аплодировать его дипломатическому виртуозному мастерству? Тут мнения могут разделиться, но такова нелегкая жизнь и судьба у актеров-политиков и государственных мужей! Кто убедительней сыграет, тот и срывает аплодисменты и даже получает от публики (взамен цветов) лавры победителя! [53]
52
Не случайно А. Е. Пресняков, характеризуя отношения России и Франции в период Тильзитской дружбы, написал: «настала длительная «интермедия», мнимый перерыв все той же борьбы, ушедшей в подполье глухой интриги, дипломатической игры и подготовки новых сил» (Пресняков А. Е. Указ. соч. С. 113). По его мнению, Александром I «интермедия союза и дружбы была разыграна превосходно» (Там же. С. 115)
53
Один из самых лучших биографов Александра I великий князь Николай Михайлович полагал, что российский император после Тильзита, без сомнения, «вел строго обдуманную линию» и у него «явилось определенное желание обойти и сломать мощь непрошенного союзника» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 88).
Проблемы, затронутые в личном письме Александра I, волновали не только его родственников, но и всех мыслящих людей России. Как показывает критическая позиция Н.М. Карамзина, примерно так мыслили и понимали ситуацию многие представители русской образованной элиты. Можно привести его мнение, выраженное в 1811 г., в котором он поднимал те же вопросы: «Пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой империи, можем ли мы надеется на искренность его дружбы? Обманем ли Наполеона? Сила вещей неодолима. Он знает, что мы внутренне ненавидим его, ибо боимся; он видел усердие в последней войне австрийской, более нежели сомнительное»{48}. Раздражительный консерватор и историк Карамзин, в отличие от императора, мог разрешать себе называть вещи своими именами и даже затрагивать моральный аспект и справедливо оценивать его не в пользу России. Достаточно откровенно и критично о политике Наполеона по «расширению своего владычества до конца Европы» могли себе позволить высказаться и многие русские сановники. Например, в декабре 1807 г. в письме к Александру I только что назначенный послом в Париж генерал граф П.А. Толстой, как старый солдат, честно и без дипломатических уверток оценивал французского императора не как друга, а как врага России: «Надежда восстановить с сим правительством долговременный и основательный мир есть обман, коим ослепляются слабые умы, не чувствующие в себе никакой силы сопротивления, теряя тем время и самые способы приуготовить себя к обороне»{49}. Генерал очень высоко оценивал гениальные способности и колоссальную энергию Наполеона, поэтому постоянно предупреждал об угрожающей России будущей опасности, предугадывал многие шаги французского императора и предлагал деятельно готовиться к войне.
Необходимо учитывать, что Тильзитский договор был встречен в России неодобрительно и порицался, породил скрытую (пассивную) оппозиционность не только в общественных кругах, но даже в среде высшей бюрократии. Желчный мемуарист Ф.Ф. Вигель, возможно сгущая краски, так характеризовал царившие в обществе настроения: «От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата, все, повинуясь, роптало от негодования»{50}. К чувству небывалого унижения от Тильзитского мира присоединялись материальные последствия от войн и проведения континентальной блокады. Все это только усиливало недовольство в разных социальных слоях, в первую очередь в дворянской среде. Ситуацию с общественным мнением отлично осознавали даже творцы Тильзита с русской стороны. Так один из сановников, разрабатывавший и подписавший договор о союзе, князь А.Б. Куракин, самый подходящий кандидат на пост российского посла в Париже, в 1807 г. отклонил предложение сразу занять это место (занял его лишь в ноябре 1808 г.). Он объяснил, что «слишком стар, чтобы подвергнуть себя ложным толкованиям, которые люди противоположной системы в Петербурге не преминули бы дать всем моим действиям»{51}.
Сегодня историки не располагают вполне достоверными данными и вескими аргументами в пользу того, что в недрах правящего класса, как встарь в XVIII столетии, зрели замыслы по свержению Александра I. Например, в донесениях иностранных дипломатов из Петербурга имелись намеки, предположения и догадки о происках светской оппозиции и о заговоре в пользу умной и честолюбивой великой княжны Екатерины Павловны («тверской полубогини») или вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Они перемежались свидетельствами о недовольстве дворянства правительственной политикой. Англичане же перед разрывом отношений в конце 1807 г. прямо заявили русскому представителю М.А. Алопеусу, что, по их сведениям, в Петербурге составлен заговор против Александра I {52} . В противовес этому неизвестный французский дипломат составил записку в 1808 г., в которой утверждал, что российский монарх постоянно подвергается опасностям: «Он может в определенный момент стать жертвой благих намерений, если английское министерство сочтет необходимым произвести в С-Петербурге кровавую революцию, подобную тем, какие не раз происходили в России за последние полвека» {53} . [54] Общая молва выдвигала на передний план в первую очередь Екатерину Павловну, поскольку, по мнению С.К. Богоявленского, в аристократических слоях общества полагали, что «заменить Александра одним из братьев нельзя — они более солдаты, чем правители, императрица-мать неспособна к правлению, и только вел. кн. Екатерина Павловна способна восстановить славное прошлое» {54} . Но ей все же не суждено было войти в русскую историю под именем императрицы Екатерины III. Сделанный на основании косвенных и второстепенных источников, вывод о реальном существовании тогда заговора в ее пользу был бы преждевременным {55} . Правда, весьма сведущий знаток тогдашних петербургских настроений Ж. де Местр прямо писал в своих письмах, что «многие уповают лишь на азиатское средство», но сам автор не верил в то, что подобное возможно. Мало того, комментируя получение поста военного министра А.А. Аракчеевым в 1808 г., он точно назвал одной из причин этого назначения стремление Александра I обеспечить прочный тыл. Поскольку император не мог не видеть «происходящего брожения», то в противовес дворянской оппозиции «он заготовил на всякий случай первосортное пугало» {56} .
54
Французский посланник в Петербурге Л. Ж. М. Р.Савари даже взял на себя добровольно функции министра полиции, он не только доносил царю о критических высказываниях в обществе, но и предлагал Александру I удалить из правительства оппозиционно настроенных сотрудников (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. 1. С. 128-129).