Россия и мусульманский мир № 7 / 2016

Таким образом, вероятность того, что Россия в ближайшем будущем сможет активно сотрудничать с важными европейскими лидерами, которые действительно независимы и могут себе позволить проводить сбалансированную и рациональную политику, почти нулевая. Поэтому неудивительно, что она держит двери на Восток открытыми «нараспашку».

Тем не менее кажется очевидным, что этот маршрут строго практический и не является идеологическим последствием, на которое надеются такие серьезные «акробаты ума», как Александр Дугин. После десятилетий духовного вакуума христианская Россия полностью восстановила православный храм – защитника верующих. То же самое можно наблюдать и в Китае, где, к большим опасениям правящей элиты, распространение христианства воистину чудесным образом сделало огромный прогресс за последние годы. Прогресс движется с такой большой скоростью, что сегодня в Китае католиков и протестантов больше, чем членов коммунистической партии, а именно – более 100 млн приверженцев. И их число растет. Такая ситуация, в сочетании с твердыми политическими намерениями со стороны двух стран, может предвещать благую весть также и для политически подчиненной и духовно ослабленной Западной Европы. В таком случае эта весть донесет до сердец недавние слова президента Путина: «<…> нас сейчас всеми силами пытаются убедить в том, что это и есть грамотная, взвешенная политика, которой мы должны бездумно и слепо подчиняться. Этого не будет. Если для ряда европейских стран национальная гордость – давно забытое понятие, а суверенитет – слишком большая роскошь, то для России реальный государственный суверенитет – абсолютно необходимое условие ее существования».

«Вестник Российского философского общества», М., 2015 г., № 4 (76), с. 125–129.

Исследование исламистских движений современности: Академический проект

А. Саватеев, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник, Центр цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН

Центр цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН осуществляет исследовательскую программу «Исламистское движение в мировом политическом процессе: Идейные направления, организации, тенденции развития». В рамках этой программы, которая формально рассчитана на три года (2013–2016), готовится монографическое издание в нескольких томах под названием «Исламские радикальные движения на политической карте современного мира».

Основная задача проекта – дать по возможности полное представление о природе, деятельности, взаимоотношениях с властью и перспективах развития исламистских движений в максимально возможном числе государств, где радикальный ислам в том или ином виде проявляет общественно-политическую активность.

Предметом исследования являются процессы, порождающие радикальные учения и способствующие их воплощению в жизнь, цели и задачи радикальных организаций, их взаимоотношения с официальной властью и обществом. В центре внимания также взаимовлияние Запада, России, других субъектов мировой политики, с одной стороны, и исламских движений – с другой; возникновение на основе этих движений глобальных религиозно-политических организаций, их соперничество и воздействие на мусульманское общество, особенности взаимоотношений фундаменталистских и традиционных течений.

Проблематика феномена радикального ислама чрезвычайно разнообразна. Отчасти поэтому до сих пор нет и устоявшейся терминологии для его обозначения: используются такие определения, как исламизм, политический ислам, исламский фундаментализм, исламский терроризм, джихадизм, ваххабизм, салафизм, возрожденчество и т.д. Все они, так или иначе, выражают одну чрезвычайно характерную составляющую современного мирового политического процесса – широко распространённые и массовые, часто крайне агрессивные, в том числе и насильственные, движения, ставящие целью захват власти в соответствии с проектом создания всемирного исламского халифата.

Впервые в Новейшее время политический ислам заявил о себе в качестве проблемы мирового значения в ходе иранской революции 1978–1979 гг. Ускоренная европеизация экономической и культурной жизни в этой стране, осуществляемая шахской властью, встретила широкое общественное сопротивление, опиравшееся на исламские религиозные принципы, которые в короткий срок привели к власти духовно-религиозных лидеров иранского общества. События иранской исламской революции произвели большое впечатление во всем мире и вызвали всплеск религиозной активности, в особенности в тех исламских государствах, где есть заметный мусульманский этнический компонент.

Переломом в истории становления исламизма можно считать события 11 сентября 2001 г., когда в Нью-Йорке в результате террористических актов рухнули башни-близнецы Всемирного торгового центра. Официальные власти обвинили в захвате самолетов и атаке на здания исламских террористов, руководимых «Аль-Каидой», другие специалисты, тоже с аргументами в руках, утверждают, что это грандиозная провокация, организованная секретными службами США и Израиля 10 . Название «Аль-Каида» с того времени становится нарицательным для всех экстремистских исламских группировок. Вне зависимости от их идейного содержания оно превращается в символ, объединяющий исламский экстремизм, в миф, подобный призраку коммунизма, который «бродит по Европе». Об опасности, исходящей от исламских радикальных организаций, воплощаемых в «Аль-Каиде», заговорили во всем мире, ей посвящали первые страницы крупнейшие американские и западноевропейские издания, вездесущей «Аль-Каидой» пугали обывателя в странах «золотого миллиарда». Однако в результате арабской смуты в целом ряде стран в центре исламского мира под давлением местных салафитских сил рухнули национально ориентированные режимы, существовавшие десятилетиями, и на простор вырвались разнообразные исламистские группы, движения, ассоциации, вдохновлявшиеся различными учениями, в основном салафитскими. Так, в итоге рухнули, казалось бы, благополучные Ирак и Ливия, Сирия и Йемен превратились в арены ожесточенной борьбы между шиитами и суннитами, Египет пережил несколько смен власти и стал очень небезопасен для потенциальных туристов, которые то и дело становятся жертвами экстремистов, объявляющих себя «борцами за веру».

10

См., напр.: Кьеза Дж. Zero. – М.: ИД «Трибуна», 2008. Американский публицист Л. Райт, как и множество других, утверждает обратное. См.: Райт Л. АльКаида. – М.: Geleos Publishing House; Кэпитал Трейд Компани, 2010. – С. 348– 376.

И наконец, апофеоз исламского радикализма, его наиболее массовое и бурное проявление – «Исламское государство», стремительно ворвавшееся в мировую политическую жизнь и ставшее центром притяжения для многих сотен и тысяч приверженцев идеи восстановления всемирного исламского халифата, каковую увидели они в нем. В несколько месяцев «Исламское государство» (которое именовали также «Исламским государством Ирака и Шамса», «Исламским государством Ирака и Леванта») выдвинулось на роль лидера всех исламистских движений. Этим оно вызвало ярость «Аль-Каиды», оказавшейся в тени ИГИЛ и «Талибана», на подконтрольных территориях которой оно осмелилось учинить террористический акт, как бы указав тем самым, кто здесь хозяин. ИГИЛ быстро превратилось в центр притяжения для многих мусульман Западной и Восточной Европы, России, стран Центральной Азии. Туда по «зову сердца» отправились «пламенные» моджахеды из США, Великобритании и Дагестана, Франции и Татарстана, Германии и Тюменской области, Ямало-Ненецкого автономного округа, не говоря уже о странах ислама. По подсчетам российского специалиста по Дагестану А. Ярлыкапова, только из Дагестана в ИГИЛ перебрались, иногда вместе с семьями, примерно 500 защитников веры, а всего из России – 2 тыс. человек.

Росту симпатий к радикальным учениям в исламе в немалой степени способствовала утрата центральной объединяющей идеи, какой в свое время был смысловой проект строительства общества экономического и социального равенства; распад Советского Союза, продемонстрировавший убогость новоявленного социокультурного проекта, который нацелен исключительно на достижение финансового результата. Отсутствие возвышающих человека императивов привело к тому, что на первый план выдвинулись в первую очередь исламистские учения, в которых активная идея присутствовала, но в виде безусловного принятия ислама всеми гражданами России и государств СНГ и создания исламского теократического государства. И она в условиях отсутствия общероссийской солидаристской идеи оказалась востребованной. Преимущество этой доктрины перед накопительской формально-правовой идеологией победившего либерализма состояло в том, что она обращалась к душе человека, взывала к «идеациональному миропредставлению», выделенному великим русско-американским мыслителем П.А. Сорокиным в качестве одного из типов культурной ментальности. Носители идеационализма стремятся приблизить свои души к Богу, причем спасти не только свои, но и души других людей. Таков, по классификации П.А. Сорокина, активный идеационализм 11 , который демонстрируют деяния великих религиозных реформаторов. В случае с последними исламскими движениями типа ИГИЛ, «Талибана», «Аль-Каиды», отдельных группировкок в Ливии духовные и материальные потребности и цели находятся в сбалансированном сочетании, но при этом материальные явно подчинены идеациональным, т.е. духовным, потребностям. В силу этого радикально настроенные исламисты, включая фундаменталистов «в себе» или «для себя», тяготеют к непреходящим, нетленным ценностям. Их философия Бытия – вечное, неизменное существование общества и политических отношений, тысячекратно воспроизводимое с времен Пророка Мухаммада. А если так, то «все вопросы жизни человека и государства должны регулироваться божественными установлениями, а не отдаваться на откуп низким желаниям людей» 12 . Временные, преходящие, краткосрочные ценности – на втором и третьем плане. Объявившие себя борцами за веру, где даже Пророк Мухаммад не вписывается в доктрину единственности Бога, истинные ревнители чистоты ислама рассматривают внешние ценности материального мира лишь с точки зрения их полезности для достижения вечных, глобальных целей, в первую очередь создания Халифата, в котором будут объединены все мусульмане мира и все территории, где есть хотя бы один правоверный. Будучи с этой точки зрения идеационалистами, суннитские радикалы в лице их лидеров (самые яркие среди которых Айман ал-Завахири, покойный Усама бен Ладен и др.) в целом безразличны к любым иллюзорным и суетным, по их убеждению, ценностям, а в ряде случаев и враждебны по отношению к ним как к причинам эрозии души и нарушения «революционной стойкости» и гармонии убеждений. В таком радикальном обществе материальный успех, богатство не могут стать преобладающей ценностью, они могут восприниматься только как необходимое условие достижения высокой, надмирной цели. Самые преуспевающие богачи в этих обстоятельствах не могут претендовать на роль стандарта, эталона жизненного успеха, исполнения божественного предначертания. Служение религии, абсолютистской этике, благочестие и знание шариатских законов, хадисов – вот идеал, на который должны ориентироваться, по убеждению салафитской части мусульман, истинный мусульманин. Но особо – защищать и отвоевывать установленные Аллахом и переданные Пророком заповеди, свершать не только пять основных принципов (столпов) ислама, но и шестой – вести военный джихад в качестве ещё одного столпа веры и бескорыстной религиозной ценности.

11

Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. – СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. – С. 48.

12

Саран С., Наир Х. Радикальный ислам: вызов либеральному духу Индии // Радикальный ислам: Взгляд из Индии и России. – М.: МОФ-ЭТЦ, 2010. – С. 174.

В том же 1979 г. исламистская идеология получила дополнительный импульс с вводом советских войск в Афганистан. Исламизм становится знаменем сопротивления советскому вторжению не только афганских моджахедов, но и рьяных приверженцев ислама целого ряда мусульманских стран. Объявленный джихад оружием и деньгами охотно поддержал Запад, который неожиданно нашел дополнительный идейно-политический аргумент в противостоянии с Советским Союзом.

В России Новейшего времени ислам как значимый политический фактор начал заявлять о себе с 1991 г. – после ликвидации советской власти и соответствующих социально-культурных идей. Наиболее резко это проявилось в Чечне. Возникший вакуум стала быстро заполнять религиозная догматика, в том числе исламская. На Северном Кавказе возникло и активизировалось движение радикального ислама. А в государствах Центральной Азии, где заявили о себе «Хизб ут-Тахрир», Партия исламского возрождения Таджикистана, Исламское движение Узбекистана и т.д., выступления исламистов в ряде случаев поставили политическое руководство этих стран на грань выживания. Что уж говорить о мощном влиянии движения «Талибан» в Афганистане, которое распространилось на Пакистан и превратилось в реальную угрозу для существования бывших советских республик – Таджикистана, Узбекистана, Киргизии, Туркмении. Оно заставило напрячься лидеров Казахстана и даже, казалось бы, далекой России.

Проблемы воздействия исламских радикальных течений на общество, характер межгосударственных и межконфессиональных отношений и прежде занимали одно из основных мест в российском и зарубежном исламоведении. Не меньший интерес у исследователей вызывает осмысление эндогенных особенностей исламской религиозной традиции: теологических представлений о природе власти, взаимосвязи общественных и правовых институтов.

Одна за другой появляются серьезные работы отечественных (и зарубежных) специалистов, посвященные исламскому радикализму. Его различные аспекты освещены в трудах А.М. Васильева 13 , В.В. Наумкина 14 , А.В. Малашенко 15 , А.И. Игнатенко 16 , М.Ф. Видясовой 17 , И.Д. Звягельской 18 , Р.Г. Ланды 19 , Б.В. Долгова 20 , О.В. Карпачевой 21 , Э.Ф. Кисриева 22 , З.И. Левина 23 , В.И. Максименко 24 , В.В. Орлова 25 , М.З. Ражбадинова 26 , А.Д. Саватеева 27 , И.В. Следзевского 28 и других российских ученых. Но нынешний всплеск политизации ислама, его становление в качестве непосредственного фактора политической жизни повлекли за собой беспрецедентную волну публикаций в России и за ее пределами. Политические аспекты, последствия радикальных выступлений мусульман – вот что больше всего напрягает исследовательскую мысль российских и зарубежных аналитиков.

13

Васильев А.М. Пуритане ислама? Ваххабизм и первое государство Саудидов в Аравии (1744/45–1818). – М.: Наука, 1967.

14

Наумкин В.В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов // Восток (Oriens), 2006. № 1; он же: Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов. – М.: URSS, 2005.

15

Малашенко А.В. Исламская альтернатива и исламистский проект. – М.: Карнеги, 2006.

16

Игнатенко А.И. Ислам и политика. – М.: Институт религии и политики, 2004.

17

Видясова М.Ф., Орлов В.В. Политический ислам в странах Северной Африки. История и современное состояние. – М.: Изд-во МГУ, 2008.

18

Звягельская И.Д., Наумкин В.В. Угрозы, вызовы и риски «нетрадиционного» ряда (Центральная Азия и Закавказье). – М., 1999.

19

Ланда Р.Г. Политический ислам: предварительные итоги. – М.: ИБВ, 2005.

20

Долгов Б.В. Исламистский вызов и алжирское общество. – М.: Институт изучения Израиля и Ближнего Востока, 2004.

21

Карпачева О.В. История исламской оппозиции в Египте. – М.: Либроком, 2012.

22

Ware R., Kisriev E.F. Dagestan: Russian Hegemony and Islamic Resistance in the North Caucasus. Publisher: M.E. Sharpe. 2010; Кисриев Э.Ф. Ислам в Дагестане. – М.: Логос, 2007.

23

Левин З.И. Реформа в исламе. Быть или не быть: Опыт системного и социокультурного исследования. – М.: ИВ РАН; Крафт+, 2005; он же: Предисловие // Фундаментализм. – М.: ИВ РАН; Крафт+, 2003.

24

Максименко В.И. Фундаментализм и экстремизм в исламе. Предисловие // Ислам и исламизм: Сб. статей. – М., 1999.

25

Орлов В.В. Марокко: Шерифская монархия как оппонент радикализма // Исламские радикальные движения на политической карте современного мира: Страны Северной и Северо-Восточной Африки / Отв. ред. А.Д. Саватеев, Э.Ф. Кисриев. – М.: Ленанд, 2015. – С. 282–319; он же. Стабильность на фоне «арабской весны»: Опыт Марокко // Арабский кризис и его международные последствия / Отв. ред. А.Д. Саватеев, Л.М. Исаев. – М.: Ленанд, 2014. – С. 161–174.

26

Ражбадинов М.З. Египетское движение «Братья-мусульмане». – М.: ИИИиБВ, 2004; он же: Новые формы экстремистской деятельности радикальных исламистских группировок суннитского толка. – М.: ИИИиБВ, 2003; он же: Концепция такфира (обвинения в неверии) и джихада в идеологии организации «Аль-Джихад» на современном этапе. – М.: ИИИиБВ, 2003.

27

Саватеев А.Д. Исламская цивилизация в Тропической Африке. – М.: ИАф РАН, 2006. – С. 190–250.

28

Следзевский И.В. Политический процесс и перспективы правящих режимов в Египте и Тунисе // Арабский кризис и его международные последствия. – М.: Ленанд, 2014. – С. 94–108; Следзевский И.В., Кисриев Э.Ф., Саватеев А.Д., Нефляшева Н.А.: Введение // Исламские радикальные движения на политической карте современного мира: Страны Северной и Северо-Восточной Африки. – М.: URSS / Ленанд.

В нашей работе радикальный ислам рассматривается с позиции цивилизационного подхода – прежде всего, как социально-политическое явление. Радикальными мы считаем те направления исламской религиозной (идеологической и практической) активности (они могут быть различными в каждом конкретном случае), которые противопоставляют себя не только общественному и внутригосударственному status quo, но и сложившемуся межгосударственному и даже межцивилизационному порядку. И здесь возникает вопрос: следует ли рассматривать в качестве радикальных те течения в исламе в какой-то стране (сколь бы экстремистски они ни проявили себя на международной арене, как, например, ваххабизм), если они приобрели официальный статус? Однако очевидно, что истоки радикализма и агрессивности того же ваххабизма следует искать именно в государстве Саудидов, в тех исторических религиозно-политических обстоятельствах, которые, по всей видимости, и привели к возникновению ваххабизма в его нынешнем виде и без исследования роли которого в Саудовском Королевстве вряд ли можно надеяться на постижение механизма воздействия и значения этого феномена в странах Азии и Африки. Авторы монографии отдают себе отчет, что религиоведческая составляющая в таком исследовании обязана присутствовать, так же как и политологический анализ. Однако обе методики, напомним еще раз, вписываются в более широкий и глубокий подход – цивилизационный, который a priori подразумевает их в качестве элементов научного анализа.