Россия и современный мир №2 / 2014

Надо сказать, что М.Б. Ходорковский, безусловно, человек стратегически мыслящий. Но он не заметил, что Канада «вытянута» к Северу. И там, действительно, главная проблема, скажем мягко, меридиальная. А у нас – параллельная, широтная. Мы – это – с запада на восток. И уже хотя бы поэтому Канада не может быть для нас образцом. Русская история не угрожает нам потерей солнечного Магадана и не менее солнечного Ханты-Мансийска. А вот что касается Дальнего Востока и Сибири… Или уже не «наших» Украины, Белоруссии…

И все-таки главное отличие Канады от России – не в том, куда и как они вытянуты. А в том, что различие между человеком-канадцем и человеком-русским на сегодняшний день принципиальное. Канадское «счастье» основано на творчестве и самоотдаче свободной личности, но не на территориальной конфигурации и минеральных ресурсах. Русское «счастье» – на «несчастье»: много минеральных ресурсов, тяжелый климат и несвободный человек. Мы неслучайно говорим «человек». Личность есть синоним свободы.

Однако отбросим привычные для нас псевдоэкзистенциалистские мотивы и поговорим о материях, для нас персонально чуждых. Назовем их так: пространство, история, власть. Принято считать – и на этом основана вся русская мысль и культура, а также во многом западное россиеведение – что Россия отличается от Европы (Запада) огромностью своей девственно-нордической территории и «азиатским» варварством. Вообще, русские пространства становятся каким-то заклинанием в попытках понять своеобразие нашего исторического процесса. Причем здесь неважно, с какой коннотацией: положительной или отрицательной.

Чаадаев: если бы мы не простирались от Вислы до Камчатки, нас бы никто не заметил. Бердяев: русская география съела русскую историю. Евразийцы с их «месторазвитием». Далее – «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Или Павел Коган (советский Гумилёв): но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще падем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя. Кстати, скромнее всех оказывается Пушкин. У него – другой масштаб. Правда, тоже немалый: от Перми – до Тавриды 9 . А теперь все это бросим в корзину. Всё это стишки-с. Пространственно-властно-историческое развертывание России ничем, за исключением одного обстоятельства, о котором мы скажем позже, не отличается от соответствующих процессов в Европе.

9

Всех, конечно, превзошел Ф.И. Тютчев (впрочем, не случайно, он же «мидовец»): «Москва и град Петров, и Константинов град – / Вот царства русского заветные столицы… / Но где предел ему? и где его границы – / На север, на восток, на юг и на закат? / Грядущим временам судьбы их облачат… / Семь внутренних морей и семь великих рек… / От Нила до Невы, От Эльбы до Китая, / От Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское … и не прейдет вовек, / Как то предвидел Дух и Даниил предрек». – Федор Иванович имел в виду пророка Даниила с его идеей сменяющих друг друга царств.

Действительно, английские религиозные диссиденты, покинувшие родину в 1620 г. на паруснике «Майский цветок», в течение XVII столетия вполне освоили восточное побережье Нового Света. Мы начали раньше, в начале 80-х годов XVI-го. В 1639 г. Семен Дежнев вышел к Тихому океану. В XVIII в. Англия и Франция начали строить свои колониальные империи. Их основное направление было южным. То же самое делала Россия.

На протяжении XVIII–XIX столетий обе эти европейские метрополии и мы синхронно распространялись к югу. К концу XIX в. все три великие державы достигли максимума того, что они могли переварить. Конечно, у каждой из них были и свой максимум, и своя способность переварить. Но общего между ними было больше, чем различий. Это общее: завоеванные территории включались в состав империи; в среде аборигенов выискивалась и выращивалась имперская элита; насаждался имперский язык; создавались территории протогосударств, которые впоследствии станут настоящими states. Различия, повторим, носили второстепенный характер.

Скажем, маркиз Доменик де Прадо, государственный деятель Португалии, в ставшей впоследствии образцовой для европейских колонизаторов книге «Колонии» призывал пересаживать европейские модели на неевропейскую почву. Кстати, этот политический бестселлер начала XIX столетия по-своему уникален. Португалия была оплотом католической, антиреволюционной, антипросвещенческой реакции. Но менеджериальные инструкции Прадо были реализацией духа Просвещения – универсалистского, унифицирующего и тотального. Так вот, «наш Прадо» – генерал-губернатор Сибири М.М. Сперанский – счел наказ лиссабонского маркиза для русско-сибирских условий нерелевантным. Он решил – и это решение для России стало нормативным, – что к присоединенным территориям необходим дифференцированный подход. Или, как говорили в советские времена, социалистический по содержанию, но национальный по форме. Проще говоря, надо учитывать национальную (местную) специфику.

На самом деле это мелочи, не с точки зрения национальной истории, но мировой. Главное, что никакого «Sonderweg» – в смысле: «история, власть, пространство» – у нас не было и нет. Мы, как всегда, с Западом (а мы отчасти и есть часть его) идем параллельными путями. Соединиться нам мешают два обстоятельства. И это проблема, которую надо решить немедленно – времени не остается. Хотя как – не знаю. Убежден только в одном: если отказаться от попыток решения, плохо будет и успешному Западу, и «неуспешному» (нам).

Обстоятельство первое. Франция ушла из Алжира и чуть не погибла. Спасли Средиземное море и генерал де Голль 10 . Россия в принципе тоже ушла с Кавказа и из Средней Азии. Но между нами нет морского барьера. Как быть? – Не ведаю. И, по-видимому, ответа нет ни у кого. Это не означает, что проблема не решаема или следует отказаться от ее решения.

Второе обстоятельство: в России должен возобладать свободный человек, т.е. личность. Эта проблема еще более сложная, чем отсутствие Средиземного моря. Но это не означает, что надо ее игнорировать, поскольку последствия отказа будут катастрофическими.

10

Правда, во Франции была и другая точка зрения. Министр внутренних дел Франсуа Миттеран (в будущем президент республики, 1981–1994), выступая 5 ноября 1954 г. в Национальном собрании, заявил: «Алжирский мятеж может закончиться только войной. …Алжир – это Франция. …Средиземное море разделяет Францию не более, чем Сена разделяет Париж».

В чем основная проблема русской жизни?

На Западе противостояние различных политических сил – это относительный (в смысле релятивный) и легитимный процесс. Витальные основы социума, как правило, политикой не затрагиваются. Жизнь держится на вековых традициях, сложившихся укладах, правовых нормах. А в России политический раскол (борьба) – всегда раскол сущностный. Потому что этого живого фундамента нет, господствует принцип «кто кого». Победа одних означает уничтожение других и полное изменение человеческого существования.

Почему у России всегда неопределенное будущее? Всерьез ведь нельзя даже на небольшие сроки предположить, что будет. Потому что те, кто находится у власти, всегда делают типологически одно и то же: закладывают взрывчатку в устоявшиеся представления о прошлом и взрывают их. Одновременно выдвигают новую версию истории. И также всегда она прямо противоположна взорванной. В соответствии с новым прошлым строят новое настоящее. То есть меняют правила игры, принципы экзистенции общества.

Иными словами, Россия всегда имеет разное историческое прошлое и настоящее, которое тоже каждый раз строится заново. В результате у нас нет ни прошлого, ни настоящего, т.е. того самого живого фундамента, на котором строится жизнь на Западе, да, наверное, и на Востоке. Оттого нет и будущего. Из чего же ему произрасти? Традиция здесь – это бесконечная война с прошлым и героические попытки каждый раз сочинить настоящее из ничего. Разумеется, в такой борьбе шансов больше у тех, кто в этих попытках беспощаднее и тотальнее. Как любил говорить И. Бродский, главное – это величие замысла. В этом деле с Иваном Грозным, Петром Великим и большевиками не поспоришь.

Даже свободомыслящие русские любят порассуждать на тему о мнимом и поверхностном либерализме Александра I, о незавершенности реформ Александра II, о просчетах и недочетах Витте–Столыпина; об ограниченности разоблачений сталинской диктатуры КПСС на ХХ съезде и т.д. Действительно, по русским меркам все это было как-то недоделано, незавершено, недоразоблачено, недостроено. Так оно и есть. Это ведь на Западе политика, как мы уже сказали, носит относительный, релятивный характер. То есть она в принципе отрицает завершенность, тотальность, поскольку история там – процесс открытый. И в этом смысле никакие заключительные аккорды не предполагаются. Русские же либералы всегда проигрывают русским нелибералам, так как и взорвать-то по-настоящему прошлое не могут. И настоящее загнать полностью каждый раз в новое величие замысла тоже не могут. Да и не хотят.

Так и живем.

О русской власти и ничтоизации личности

Почему власть все время запускает одну и ту же операцию, смысл которой в расстройстве общества (бывший террорист, а впоследствии реакционер Лев Тихомиров говорил: есть люди-устройства, а есть люди-расстройства). Во-первых, власть – это единственное, что у нас сложилось. Общество слабое, а власть – ого-го! Имеется, правда, и церковь. Но как только власть сложилась, тот же час начала борьбу с церковью. Это не исключало ее использование, опору на нее. И это не противоречило личной вере представителей и персонификаторов власти.