Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
Иевлев слушал дьяка насмешливо, ничему не верил, один раз невесело пошутил:
– Князя на копья? Не выдюжить копейщикам. Копья враз сломаются...
По постной роже дьяка понял – перескажет, и совсем рассердился:
– Черт-ти что несешь, дьяк. Сами напужались и народишко пужаете. Ко мне с сим вздором более не показывайся. Бобыли, приходимцы... Делать вам, дьяволам, нечего...
Когда поехал к архиепископу в Холмогоры, в серый, мозглый день, – вдруг под розвальни кинулись какие-то двое, сзади засвистал лешачьим посвистом третий, кони рванулись в сторону от дороги, застряли в сугробе. Иевлева далеко выбросило из саней,
– Пистолет разорвался на куски. Вишь? Хорошо еще, что меня не убил...
– Вставай, что ли! – неуверенно сказал Иевлев мужику.
Мужик не двигался, не дышал. Заскорузлая от мозолей и ссадин рука его откинулась на чистый снег, кроткое бескровное лицо словно укоряло: «Чего ты надо мной сделал, офицер? Нехорошо сделал!»
Сильвестр Петрович, побелев сам не меньше мужика, опустился перед ним на колени, стал оттирать его, встряхивать, поднял лохматую голову, послал Егоршу к саням за водкой. Мужик икнул, открыл детские глаза.
В ветвях сосны, вверху, надсадно кричала ворона, точно проклинала на своем языке.
– Что ж ты, дурак экой, – сказал Иевлев. – Чего разбойничаешь? В чем душа только держится...
У мужика покривились губы, сказал едва слышно:
– Беглые мы... С верфи. Били там – тридцать кнутов... Раньше-то мы здоровые были, ничего...
– Вставай, застудишься! – посоветовал ямщик. – Мужик сел на розвальни, снял с себя драный кушак, подал ямщику:
– Вяжи, что ли... Чего так-то...
У Иевлева перехватило горло – таким страшным безысходным отчаянием повеяло от этого жеста: вяжи, что ли. Тихо, еле шевеля губами, мужик добавил:
– Разве сдюжаешь с вами. Вы, небось, и хлебушко едите...
– Иди отсюда к черту! – раздельно произнес Иевлев. – Слышишь?
– Оно как же? Вроде бы прощаете? – спросил мужик.
– Иди, иди! – заторопил ямщик. – Ну, вали, пока вожжой не ожег!
Мужик поднялся, подобрал на снегу свой кушак, шапчонку, спросил тонким голосом:
– Прощаете, значит?
Бороденка его дергалась, глаза блестели злобой.
– По-христианству, а? Мараться не желаете от своего боярства?
Он повернулся и пошел, проваливаясь в снег то одной ногой, то другой, бормоча:
– Ну, не марайтесь, не надо, – ну и не надо...
Ушел далеко и оттуда, из лесу, крикнул:
– Только я-то вам, господин, не прощаю. Слышь, эй, не прощаю! Еще встретимся...
До Холмогор ехали молча.
3. В ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ
Преосвященный Афанасий долго не принимал.
Архиерейские свитские – келейник, да костыльник, да ризничий – о чем-то перешептывались; иподьякон, грузный мужчина с лицом, точно ошпаренным кипятком, дважды заходил в опочивальню, появлялся с поклоном, кротко извещал:
– Еще, милости просим, пообожди, господин...
– Пообожду! – соглашался Иевлев.
Он ждал предстоящей беседы с любопытством: хоть и видывал раньше преосвященного, но толком говорить с ним не пришлось, рассказывали же о старике разное. Раскольники
предавали его анафеме, ненавидели с тех дней, когда в пылу состязания, в Грановитой палате, на Москве, он полез в драку в присутствии царевны Софьи. Духовенство, близкое ко двору, считало Афанасия мужиком и грубияном, но царь Петр, отправляя Иевлева в Архангельск, наказал твердо:– Советчиком тебе будет Афанасий Холмогорский. У него голова умная. Ему верь. Тертый калач, всего повидал, я на него надеюсь...
Подумал и добавил:
– Кабы помоложе да не архиерей – работник был бы. Воеводою бы такого, али еще повыше. Зело честен и прямодушен, генералом был бы добрым, – непугливый старик...
Афанасий вышел к Иевлеву – мужик мужиком, хоть и в шелковой, длинной, до колен, рубахе, нечесаный, хмурый. Сильвестр Петрович собрался было приложиться к руке, Афанасий совсем словно рассердился:
– Брось, не для чего! Я сколько ден, вино пия, грешен...
Иевлев не мог скрыть удивления, Афанасий усмехнулся:
– Что глядишь-то? Не веришь? Я не таюсь, все обо мне ведают. Почитай, с воскресенья и начал с ними, со своими. Очень прохладны давеча были, только отходим, в баньке попарились. Пойдем в покои, будем беседовать. Ты, я чай, с дороги от ренского не откажешься? Вино доброе, старое, я к нему привержен...
Келейник с испуганным и укоряющим выражением бледного лица принес на большом медном подносе золотые с чернью сулеи, янтарные точеные кубки, миндаль на венецианской, тонкого стекла тарелке. Афанасий сам задернул парчой красный угол с иконами Иоанна Богослова, страстей Христовых, Благовещенья.
– Не гоже им глядеть...
Покуда Афанасий осторожно, чтобы не взболталось, разливал темнорубиновое вино, Иевлев, как бы в рассеянности, перебирал книги, лежавшие на столе. То были «Поучения о нашествии варваров», «Право, или Уставы воинские», «О гражданском житии, или о направлениях всех дел, якже надлежит обща народу»...
– Чего смотришь? – спросил Афанасий. – Читаю вот, вино пью и читаю. Да здесь более вздора, нежели дела, – глупцов умствования! Суесловно пишут. Виргилия еще читать способно, а то все воду в ступе толкут. Пей. Постарел ты, – помню, помню тебя на яхте на царевой, и еще помню, как в первый раз увидел. Смотришь хорошо, прямо, – нелегко тебе будет жизнь прожить...
Мелкими глотками смаковал вино, бросал в рот миндалины, жевал крепкими белыми зубами.
– Видел, прибрал ты город Архангельский, изряден нынче город стал, дозоры ходят. Семен Борисыч, стрелецкий полковник, помолодел даже. Хвалю тебя, сударь, хвалю. Государю писал о тебе. Ты – пей, со мной можно. Для беседы пей, а то вот молчишь, а я говорить с тобой возжелал, слушать тебя хочу. Поначалу спрашивать стану, а ты отвечай. Воевода Прозоровский мешает делу?
– Покуда не слишком мешает, владыко. Да я с ним и не вижусь.
– Будет мешать! Писать на тебя грамоты будет, бесчестить, порочить. Будь к тому готов. Иноземцы в городе еще не зачали тебя клевать?
Иевлев засмеялся:
– Покуда тихи, владыко.
– Ожидают. Может, думают, он нашу сторону примет. Опасайся. А пуще всего пасись ты воеводу. Злокознен и пакостен. И в чести у государя...
– За что же в чести?
– Стрельцы, взбунтовавшись, для казни иноземца Францку Лефорта требовали. Того Лефорта ныне в живых нет. Требовали стрельцы, взбунтовавшись на Азове, князя Прозоровского. Ну, думай...