Россия молодая. Книга 1

Уркварт, наклонившись вперед, жадно слушал.

– Надобно, государь, к Белому морю ехать, в Архангельск! – негромко сказал Иевлев. – Я нынче зимою до Онеги добрался, посмотрел поморов, суда какие они строят, там – флот...

Шхипер Уркварт засмеялся, замахал руками на Сильвестра Петровича. Петр беспокойно посмотрел на шхипера, на Иевлева, сердито проворчал:

– Много мы с тобой корабельное дело знаем, что судим. Онега! Рыбаки, небось, рыбачат, всего и делов...

И велел идти всем спать – назавтра назначены были маневры переяславскому флоту. Но вдруг окликнул Апраксина:

– Стой, погоди...

Федор Матвеевич воротился.

– Известно мне, что некоторые вы книги латинские читаете и об них толкуете. Об чем сии книги?

Апраксин, бледнея, глядя в глаза царю, ответил:

– Ужели Васька Ржевский столь умишком скуден, что не понял, каковы сии книги?

Петр, вдруг улыбнувшись, щелкнул Апраксина по лбу пальцами, спросил еще:

– Что ж за книги?

– Коперника и Кеплера, государь.

– Об чем?

Федор Матвеевич рассказал, об чем.

– Для чего тайно?

– Пасемся попов, государь. Да и некоторых иных – дабы не смущать!

– Ну, иди спать! – отрывисто приказал Петр.

И вновь принялся шагать по зале.

С утра все не заладилось. Васька Ржевский как ни старался угодить ротмистру догадливостью, дважды был бит, и прежестоко, а чуть позже разжалован в матросы. Яким Воронин получил затрещину, Иевлеву досталось выслушать ругань, лежебока Прянишников не в добрый час захохотал басисто – получил пинок ногой. Господин Ромодановский Федор Юрьевич, произведенный в адмиралы, приказал Лукову за насмешливость в его взгляде всыпать палок. Иноземный шхипер Уркварт, повязав голову шалью, чтобы не напекло солнце, улыбался на то, как лупят Лукова. Апраксин, белый как бумага, с тоскою сказал:

– Лучше бы помереть, чем сие видеть...

После давался парадный обед на адмиральском корабле. У Ромодановского, к немалому удовольствию потешных, так расперло щеку от зубного недуга, что не только есть – пить, и то мог с превеликими муками. Вслед за обедом весь переяславский флот адмиральскому кораблю салютовал и учения делал: флотские нападали на Бутырский полк, который якобы спал в лесу, а корабли подошли и с берега весь полк перебили. Но так как бутырцы не слишком хорошо поняли, чего от них требуется, то на победные крики флотских моряков осердились и кое-кого порядочно изувечили. Более всех досталось Федьке Прянишникову, а Иевлева здоровенный детина из бутырцев до тех пор топил в озере, покуда не отбили Сильвестра Петровича другие флотские. Франц Федорович Тиммерман, пошедший соснуть в холодочек, был принят бутырцами за подсыла-шпиона, и в баталии чуть не вывихнул челюсть, после чего так долго бежал, что отыскался лишь на вторые сутки. За нерасторопность Якимка Воронин был бит Петром Алексеевичем в третий раз, – уже «начисто», как выразился сам Яким после третьей встряски.

Баталию шхипер Уркварт похвалил с усмешкой. Усмешки Петр Алексеевич не заметил и всех обласкал – и бутырцев и флотских. Всю ночь под зуденье комаров чинили корабли, изуродованные бутырцами, и с утра, без завтрака, опять делали парусные и пушечные учения. Когда ветер спал, учили напамять реестры корабельному припасу, бормотали непонятные слова:

– Штанг-зеель.

– Крюйс-брамрей.

– Ундер-зеель.

Пересмеивались тихонько. Луков хотел было спросить: нет ли русских имен всем тем крюйсам и ундерам, но не посмел. Когда затвердили урок, Апраксину велено было рассказать, что есть флот, а также флоту адмирал, вице-адмирал, шаутбенахт, флагман, шхиман, цейгмейстер. Федор Матвеевич рассказал, его сменил Иевлев – говорить, для какого смысла содержат короли-потентаты корабельные флоты и какое есть предназначение флотам при войнах. Петр Алексеевич слушал его жадно, кивал, хвалил, потом заспорил про вчерашнюю баталию, стукнул кулаком по бочке, заговорил отрывисто:

– Крепости, которые на сухом пути расположены, всегда заранее о неприятельском приходе ведать могут, понеже большое время пешему и конному войску для подходов нужно. А ежели крепость у моря, то флот должен подойти безвестно, и знать о нем в крепости не могут, как человек не может знать смерть свою. Нас вчера побили с того, что противник знал: идем. И то плохо...

Потом опять были учения, а в ночь конопатили новое судно.

Петр Алексеевич конопатил с Тимофеем Кочневым и непрестанно с ним беседовал. Но Ян Уркварт оттер корабельного мастера, влез в разговор, ходил рядом с царем вдоль корабля, болтал свои гиштории.

Иевлев прошел мимо, передернул плечом: больно близко подбирался к Петру Алексеевичу иноземный шхипер.

Так в бессонных ночах выдержали еще несколько суток, потом вдруг повалились спать среди белого дня. Спали долго – корабельщики, и бутырцы, и даже мужики-вологжане, приобвыкшие к жизни на озере. Было жарко, душно, собиралась гроза, да все не могла собраться. И сон был тяжелый, как всегда в духоту перед грозой.

Просыпались, пили квас, что велено было выкатить в бочках; пошатываясь, разморенные духотой, бродили под деревьями, зевали и вновь падали на густую траву – еще отмучиться, покуда не разбудит ротмистр.

Но Петр спал крепко.

В душной знойной тишине, вздымая пыль, на поляну вылетел гнедой жеребец. Меншиков спешился, огляделся, пинком разбудил храпящего мужика, спросил:

– Где царь?

– Кто-о?

– Царь, Петр Алексеевич...

Мужик почесал грудь, повернулся на бок, опять захрапел. Александр Данилович отер пыль и пот с лица, прошелся вдоль берега, покачал головою: «Ну, молодцы, ну настроили, не узнать озера!»

На берегу сидел беловолосый мальчишка, задремывая, удил. Александр Данилович и у него спросил – где царь.

– А спит – вона! – сказал мальчик.

Меншиков сел на траву возле Петра Алексеевича, потряс за плечо. Тот сонно причмокнул губами, отмахнулся, как от мухи. Александр Данилович потряс еще.

– Чего? Зачем?

Открыл глаза, узнал, протер лицо просмоленными ладонями, сладко зевнул:

– Ну спится, Алексашка...

Меншиков сказал со вздохом:

– Пора на Москву, Петр Алексеевич. Прессбург к баталии готов. Закисли люди ожидаючи, истомились.

Петр Алексеевич, кося темным глазом, большими глотками пил холодный квас из глиняной кружки. Поставил кружку, потянулся:

– Что ж, сменим Нептуна на Марсовы потехи.

И поднялся.

Дернул спящего Иевлева за кафтан; не дожидаясь, покуда тот проснется совсем, сказал:

– На Москву еду, Сильвестр. Вам здесь – учения продолжать непрестанно, с великим прилежанием. Спать – помалу, трудиться – помногу. Корабль «Юпитер» без меня на воду не спускать.

Еще дернул за кафтан и, по-детски оттопырив губы, поцеловал в щеку:

– Прощай! В покое моем, что на столе кинуто – припрячь.

Солнце уже садилось. Мимо сонных стражей Иевлев вошел во дворец, в опочивальню Петра Алексеевича, сложил чертежи на пергаменте в стопочку, меж чертежами нашел листок, неперебеленное или недописанное письмо Петра к Наталье Кирилловне. Глаза сами собою остановились на каракулях: «...и я быть готов, только гей-гей дело есть – суда наши отделывать... твои сынишка, в работе пребывающий...»

Выходя, в сумерках повстречал Апраксина. Тот с улыбкой поведал о суровом прощании Петра с наушником Ржевским. Васька пал в ноги, слезно молил прощения, что больно-де трудна матросская служба, не по силам ему; ротмистр молча отворотился и сел в седло, словно не слыша причитаний недоросля.

Сильвестр Петрович ответил хмуро:

– Простит по прошествии времени. Простит, приблизит, обласкает. Быть Ваське в почете, помянешь мое слово, Федор Матвеевич...