Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
Рябов сидел неподалеку от Молчана, смотрел, как сошлись у него брови над переносьем, как блеснули белки полузакрытых глаз, как притопнул он лаптем:
За столами-то сидели да двенадцать молодцов,Да двенадцать молодцов-то, все донских казаков,И вновь с угрозой – тихой и гневной:
Как один-то был молодчик, он почище всех,По суденцу молодчик все похаживает,В звончатые он во гусельки поигрывает,ВспоминаетПесня старикам не понравилась, что мало божественная. Молчан посмеивался, показывая ровные белые зубы, улыбка у него была недобрая, жестокая. Рябов задумчиво сказал:
– Нет, песня ничего! Неспроста поется...
Молчан быстро на него взглянул, вновь потупился. Старики завели свое – про сердитого бога. Когда кончили и стали хвалиться каждый своей песней, Семисадов плюнул и велел Молчану показать, чего-де он еще может, да сполна. Молчан не отвечал, улыбался.
– А что это, дяденька, за человек такой – в твоей песне на гуслях играл? – спросил из дальнего угла Митенька.
– Человек наибольшой...
– Кто ж он?
Молчан обвел взглядом избу поверх голов трударей, сказал негромко, но так, что слышали все:
– Песня сложена про Степана Разина, вот про кого.
В избе сделалось тихо. Старики у печки перешептывались между собой. Семисадов громко вздохнул. Молчан потянулся так, что захрустели кости, спросил:
– Напужались?
И стал разуваться – спать. Старый Пайга пошел к двери – укладываться на холодке.
– Да ты погоди! – попросил Молчана Рябов. – Чего заспешил? Хорошо поешь, еще спой.
– Спеть? Так вы боитесь песен...
– Зачем нам бояться? – спросил Семисадов. – Песня, она для того и песня, чтобы ее пели. А песни твои хорошие – вольные.
Молчан спел еще:
Ух, вы гряньте-ка, ребята, да вниз по Каме, по реке,Вниз по Каме, по реке, да к белокаменной тюрьме.Белокаменну тюрьму да всю по камню разберу,С астраханского да с воеводы с жива кожу я сдеру...Старики закрестились, Семисадов громко хохотнул, Рябов хитро щурился.
Молчан тонко, гневно выпевал:
Еще грянули ребята да вниз по Каме, по реке,Вниз по Каме, по реке, да к белокаменной тюрьме.Белокаменну тюрьму да всю по камню разобрал,С астраханского воеводы с жива кожу я содрал...– За что он его так, дядечка? – спросил серьезно Митенька.
– За дело, небось! – ответил Рябов.
Кругом заговорили, заспорили, вспоминали неправды и воровские дела воевод, дьяков, начальных людей, отца келаря, Осипа Баженина, иноземцев, Джеймса, Снивина, всех, кто мучил и бесчестил безвинных беломорских, двинских трударей, рыбаков, зверовщиков, черносошников...
– Мало одной кожи-то! – сказал Семисадов. – За наши беды и поболе содрать можно, чтобы вовеки неповадно было...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И неустанно подводили мины под фортецию правды.
1. ВОРЫ
В морозные ветреные сумерки на таможенный двор со скрипом
въехало более дюжины саней, крытых рогожами, крепко затянутых лыковыми веревками. Мужики, с заиндевевшими бородами, замерзшие, злые, кнутами нахлестывали усталых коней, спрашивали начального человека, кричали, что ждать не станут. Евдоким Прокопьев позвал Крыкова. Мужик с сизым от стужи лицом попросил Афанасия Петровича:– Принимай кладь, хозяин. Да не медли, для господа, застыли, терпежа более нет...
– А что за кладь? – спросил с удивлением Крыков.
– С верфи – мука аржаная, сухари печеные, масло, соль, туши мясные...
Евдоким Прокопьев подмигнул Крыкову. Тот позвал солдат-таможенников, открыл амбар, велел таскать кули и бочки. Сам увел озябшего возчика в избу, попотчевал водкой, сбитнем. Мужик, отмякнув, рассказал, что обоз послан сюда немчином по прозванию Швибер.
– А ранее возил с верфи? – спросил Крыков.
– На подворье возил гостям-купцам, – сказал возчик. – Дважды в Гостиный двор возил. То еще по осени было, колесами ездили.
В эту минуту в избу вошел быстрым шагом майор Джеймс. Он был взбешен, но сдерживался, потому что не придумал еще, что сказать, а что-то сказать непременно следовало.
Афанасий Петрович смотрел на майора.
Джеймс заговорил:
– На верфи имелся избыток. Я купил сей избыток для прокормления солдат таможни.
Крыков молчал. Евдоким Прокопьев глядел в угол.
– Я купил выгодно для таможни! – воскликнул Джеймс.
Афанасий Петрович и на это ничего не ответил.
Попозже, посоветовавшись с Евдокимом и капралом Костюковым, Афанасий Петрович отправился искать Иевлева. На верфи в Соломбале его не было, не было и в воеводском доме, где он жительствовал. Старик-воротник сказал Крыкову, что Сильвестр Петрович уже более недели как уехал на Вавчугу – на другую верфь, туда ему и почту возят из Москвы.
Перевалило уже за полночь, когда Крыков верхом выехал лесной дорогой на баженинскую верфь. Было морозно, студеный ветер хлестал лицо, леденил, высекал слезы из глаз. Баженинские сторожа, вооруженные мушкетонами и пищалями, долго не пускали застывшего на холоде Крыкова в дом Осипа Андреевича. Крыков осмелел, сказал, что он по государеву спешному делу. Ворота заскрипели. Афанасий Петрович спрыгнул с коня, разминая озябшие ноги, быстро поднялся по высокому крыльцу.
В доме вздували огонь, бегали с лучинами, со свечами. Показался сам Баженин – огромный, нечесаный, в пуху, босой, спросил, за каким бесом всех побудил? Крыков ответил, что скажет обо всем Иевлеву и никому более.
Сильвестр Петрович в накинутой на плечи беличьей шубке скорым шагом вышел к Крыкову, молча, не перебивая, выслушал нехитрую историю о том, как попались в руки таможенникам воры с верфи.
Баженин хохотнул в дверях, сказал Крыкову:
– Для того весь дом ты побудил?
Иевлев повернулся к Баженину, приказал властно:
– Иди-ка отсюда, Осип Андреевич! Иди!
Баженин ушел посмеиваясь, Иевлев прошелся по светлице, заговорил задумчиво:
– Что ж, спасибо тебе, Афанасий Петрович, спасибо. Я и сам знал, что воруют, обкрадывают трудников, да как татя схватить? Спасибо! Строение корабельное есть дело государево, и воровство на сем деле имеет наказанным быть прежестоко. Жаль, воевода наш, Федор Матвеевич, нынче на Москве, он на сии мерзости крут, рука у него тяжелая. Ну, да управимся и без него. Через часок-другой поедем в Архангельск, я только малым делом потолкую с Кочневым да с иноземцем, с Яном...