Россия молодая

— Что надобно, то видно! — ответил Петр. — Да и твои хитрости без трубы зело заметны. Как давеча с купцами любезничал… Некая персона…

Он покрутил головою, захохотал, подозвал к себе Сильвестра Петровича. Иевлев подошел с куском ветчины, — с начала баталии крошки еще не было во рту.

Петр спросил:

— Вышли шведы?

— Сбираются. Многие, великий шхипер, от ран ослабели, иные от голоду. Мертвых своих не имеют сил похоронить достойно…

Петр кивнул, задумался на мгновение, покусывая кончик пера, потом сказал негромко, словно стесняясь своих слов:

— Помощь надобно им подать, дабы голодные накормлены были, жаждущие напоены. Давеча не велел я жен ихних отпускать, просил парламентер ихний, — да ведь как сделаешь?

И, подумав, нахмурившись, он повторил давешнюю фразу:

— Я своим не вотчим, Сильвестр.

Иевлев промолчал.

— С политесом теперь выпустить жен надо, как-никак свое отмучились. Чтобы галант был, невместно иначе…

Сильвестр Петрович поклонился.

— Иди, работай! Бабам шведским вина вели дать ренского али венгерского, оно и подешевле станется. Сам думай, как делать, чтобы и с политесом и не больно сладко. Не то возомнят. Да возвращайся сюда же, отдохнем малость от трудов марсовых. Вели водку солдатам да матросам выкатывать, как-никак заслужили, пусть гуляют вволюшку…

Иевлев вышел, спустился по отлогому берегу к самой воде. Здесь, сидя на раскладном стуле, уже дожидался комендант Нотебурга Шлиппенбах; сверкая ненавидящими глазами, держал шлем на коленях, барабанил по пластинам пальцами. Ладожский ветер шевелил его седые с прозеленью волосы, раздувал длинную бороду.

— Господин Шлиппенбах не может встать по причине ранения в ногу, — сказал швед переводчик. — Господин Шлиппенбах принужден слушать аккордные пункты сидя.

Секретарь Шафиров и поручик Жерлов поняли, принесли Иевлеву скамейку, дабы мог он читать тоже сидя. Сильвестр Петрович развернул на ветру бумагу, кашлянул, стал читать аккордные пункты, написанные Шереметевым с поправками Петра:

— Весь гарнизон с больными и ранеными, со всеми принадлежащими ему вещами отпущен будет в Канцы водою или сухим путем с провожатыми. Коменданту Нотебурга, всем офицерам и солдатам дозволяется выступить с женами и детьми из трех проломов свободно и безопасно, с распущенными знаменами, с музыкою, с четырьмя железными пушками, в полном вооружении, с потребным количеством пороху и с пулями за щекой…

Шлиппенбах выслушал перевод, ему подали перо, он подписал бумагу выше Шереметева, хромая пошел к лодке. Рябов сзади дотронулся до локтя Иевлева:

— По-здорову ли, господин контр-адмирал?

— Живем помаленьку, Иван Савватеевич…

— А народу побито порядком! — молвил лоцман. — До шести сотен. Могилу копают братскую… Сухарика дать?

Он разломил пополам огромный ржаной сухарь с торчащими остьями, аппетитно откусил от своей половины. Иевлев тоже стал жевать, отдавая приказания, как вести шведам в крепость харчи.

— Еще кормить их, клятых! — сказал Рябов.

— Надо! — ответил Иевлев.

В полках под соснами ударили в барабаны — к водке. Возле распиленных пополам бочек стояли старшины — вина в этот день не жалели никому. Из царского шатра доносились веселые клики, на лужку, перед государевым знаменем, играли рожечники. Александр Данилович в своей яркой, цвета пламени, рубашке выскочил козырем вперед, прошелся ловким плясом. Гвардейцы проводили бомбардирского поручика одобрительным хохотом, веселыми возгласами:

— Славно!

— Сей — могет!

— Делай, Данилыч!

— Жги, господин поручик! Рви!

За Меншиковым — белый от выпитого вина, с остановившимся взглядом и встрепанными волосами — появился купец-самосожженец, пошел с перебором, молодецкой выходкой. Александр Данилыч сунул пальцы в рот, засвистал лесным лешим, завился перед купцом, пошел кружиться, манить пальчиками, визжать на разные голоса. За ними двоими плавно, ровными стопами, с улыбкой появился Аникита Иванович Репнин, под ноги пляшущим кинулись плясуны-гвардейцы, завертелись волчками под быстрые переборы рожечной музыки:

Тары-бары-растабары, Серы волки выходили, Белы снеги выпадали…

— Чаще, рожечники! — молил Меншиков. — Чаще, други!

Самосожженец, перебирая на месте козловыми сапожками, визжал:

— Утешь, Данилыч! Еще утешь! По смерть не забуду! Утешь, сокол!

А в царевом шатре кричали «виват» фельдмаршалу Шереметеву, бомбардирскому капитану Петру Михайлову, Репнину, Памбургу, Варлану…

В сумерки Сильвестр Петрович отдал приказ выпускать шведов. В крепости глухо забили барабаны, в проломе появился знаменосец в латах, за ним шел Шлиппенбах. Каждый солдат имел во рту две пули, нес ружье, шпагу, ранец с припасами. Солдат и офицеров вышло всего сорок один человек, за ними шли женщины. Раненых понесли на носилках русские матросы.

— Еще на караулах человек с десяток! — произнес Шереметев. — Остальные побиты. Корить нечем — хорошо дрались…

Ночью Петр узнал, что генерал Кронгиорт идет на помощь шведам. Тотчас же в верейке он вместе с Шереметевым и Сильвестром Петровичем переплыл Неву и приказал шведскому майору снять караулы. Швед сделал вид, что не понимает.

— Вяжи его! — велел Петр. — Тогда поймет!

Майора поволокли в сторону, он крикнул громко, пронзительно по-шведски своим караульщикам, чтобы кидали факелы в пороховые погребы. Сильвестр Петрович ударил солдата шведа головою в живот, полковник Чамберс схватил другого за глотку. Секретарь Шафиров пихал факелы в бочку с водой. В кромешной тьме стало так тихо, что все услышали шелест дождя…

— Сучьи дети! — тяжело дыша, молвил Петр. — Взорвали бы фортецию…

С утра было торжественное вступление фельдмаршала с генералитетом и армией в крепость. Троекратно ударили все пушки — и русские и отобранные у шведов, — троекратно протрещали залпы из всех ружей и мушкетов. После молебствия Меншиков объявил государевым именем новое название Нотебурга. Сию крепость повелено было именовать Шлюссельбург — что значит Ключ-город, ибо отныне отперты ворота в исконные свои земли.

Под пение горнов и барабанный бой фельдмаршал Шереметев поднялся на западную башню и, низко поклонившись войскам, повесил ключ от крепости на железный крюк, вбитый в камень…

На ночь в цитадели поставили караулы, а спать уехали на берег. Перед тем как сесть в шлюпку, Ванятка потянул отца в сторону, сказал доверительно на ухо:

— Тятя, тут за щебнем барабан ихний остался. У меня-то худой, весь измятый…

— Что ж, бери, заслужил, — усмехаясь ответил лоцман.

Ванятка подобрал шведский барабан, сунул в шлюпку под банку, на берегу тотчас же побежал испытывать, подальше, к роще.