Россия против Наполеона

Но здесь подстерегало его несчастье, обернувшееся тем, что 9 июня 1808 года он снова вернулся в строй. Такое решение Тормасов принял после того, как внезапно умерла его любимая жена Луиза Филипповна, в девичестве фон Гейкинг, с которой он прожил в любви и счастье десять лет. Похоронив ее, Тормасов не мог оставаться в одиночестве, усугубленном бездеятельностью, и должен был окунуться в большие дела. Это дело нашлось: Александр поручил ему сформировать новую армию – Днестровскую.

Днестровская, или как ее еще называли Молдавская армия, сформированная Тормасовым в 1806 году, вскоре начала боевые действия с Турцией. А к 1809 году война началась и в Закавказье, где русским, кроме турок, еще с 1804 года противостояли и персы. В феврале 1809 года в Закавказье прибыл Тормасов, чтобы попытаться заключить мир с Персией и в любом случае защитить Грузию. Долгие переговоры ни к чему не привели, и тогда он начал активные действия против персидских войск. Имея всего сорок три тысячи солдат и офицеров, из которых двадцать три тысячи стояли в обороне на Кавказской линии, Тормасов с двадцатью тысячами выступил навстречу противнику и 22-23 августа в упорном бою с превосходящими силами Фетх Али шаха одержал в районе Гимры-Амамлы-Артика блистательную победу.

Александр прислал Тормасову алмазные знаки к одену Александра Невского и приказ, который велено было зачитать в войсках. «Такой необыкновенный подвиг, – писал Александр, – послужит потомству примером в том, что усердие, храбрость и труды заменяют число войск, преодолевают самые препоны природы и торжествуют над многочисленнейшим неприятелем».

Вслед за тем генералы армии Тормасова вторглись в Дагестан и подавили там антирусское движение горских феодалов. Так, в боях и походах прошел 1810-й и большая часть 1811 года, как вдруг в сентябре Александр Петрович получил новое назначение: его переводили главнокомандующим 3-й резервной обсервационной армией, штаб которой располагался в Луцке.

Подвиг 3-й армии

Накануне Отечественной войны 1812 года у западной границы России стояли три армии. 1-й, со штабом в Вильно, командовал М. Б. Барклай-де-Толли, 2-й, со штабом в Вилковишках, – П. И. Багратион, 3-й – А. П. Тормасов. Его армия была самой небольшой: в ней служили сорок тысяч солдат и офицеров, сведенных в четыре корпуса, три из которых были пехотными и один – кавалерийским. Обсервационная, как свидетельствовало и само название 3-й армии, должна была наблюдать за ходом военных действий, но, конечно же, не пассивно, имея целью защитить от вторжения в Южную Россию и самих французов, и союзных Наполеону австрийцев.

«Великая армия» перешла Неман 12 июня 1812 года, и Барклай с Багратионом начали отступление. Однако Тормасов стоял на своих позициях, ожидая действий австрийской армии, которой командовал князь Шварценберг. Но австрийские войска ушли к северу, а на их место прибыл смешанный франко-германский Саксонский корпус под командованием французского генерала Ренье для защиты от русских Варшавского герцогства.

Лишь 11 июля, через месяц после начала войны, 3-я армия двинулась в поход. Но не на восток шла она, а на запад – к Бресту и Кобрину, где стояли войска Ренье.

Обманув неприятеля ложным маневром в районе Пинска, Тормасов 13 июля взял Брест, а еще через день – Кобрин, захватив город и около двух с половиной тысяч пленных. Кобринская победа очень встревожила неприятеля, полагавшего, что Тормасов вслед за тем пойдет на Варшаву. Большое значение она имела потому, что была первой победой русских в Отечественной войне 1812 года. Имя Тормасова стало весьма популярным во всей России, а когда о его победе узнали в Москве, то вечерние спектакли стали начинаться с восклицаний актеров: «Слава генералу Тормасову, поразившему силы вражеские!» За одержанную победу Александр наградил его орденом Св. Георгия 2-й степени и пятьюдесятью тысячами рублей, написав при этом: «Мне известно, что состояние ваше не весьма избыточно».

Взятие Кобрина заставило тридцатитысячный корпус Шварценберга оставить «Великую армию» и вернуться на старое место, что ослабило наполеоновские войска, преследовавшие армию Багратиона.

Отступление

Между тем события на театре военных действий развертывались следующим образом. После отъезда Александра 1-я и

2-я армии 22 июля соединились в Смоленске, но не смогли удержать город и после упорного боя, продолжавшегося с 4 по 6 августа, оставили его и отошли на восток.

Смоленск был оставлен по приказу Барклая, но целесообразность этого приказа не разделялась командующим Гвардейским корпусом Константином, командующим

2-й армии П. И. Багратионом, да и самим Александром.

Отступление из-под Смоленска окончательно испортило взаимоотношения Барклая и Багратиона: с этого момента и до Бородинского сражения князь Петр Иванович считал тактику Барклая гибельной для России, а его самого – главным виновником всего происходящего.

В письмах к царю, к Аракчееву, ко всем сановникам и военачальникам Багратион требовал поставить над армиями другого полководца, который пользовался бы всеобщим доверием и наконец прекратил бы отступление.

Письмо Багратиона Аракчееву от 7 августа 1812 года

К вынужденному отступлению русской армии в России относились по-разному. Немногие понимали необходимость этого из-за невозможности сдержать натиск более сильного противника. И почти никто не считал отступление единственно разумным вариантом ведения войны.

В армии же одним из самых яростных противников отступления был генерал от инфантерии князь П. И. Багратион. Его позиция стала особенно бескомпромиссной после ухода русских из Смоленска 6 августа 1812 года.

Об этом можно судить по его письму от 7 августа 1812 года всесильному Алексею Андреевичу Аракчееву, написанному сразу же после сдачи Смоленска:

«Милостивый государь, граф Алексей Андреевич!

Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал, но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержался с пятнадцатью тысячами более тридцати пяти часов и бил их; но он не хотел остаться и четырнадцать часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около четырех тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…

Что стоило еще оставаться два дня? По крайней мере, они бы сами ушли, ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…

Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал, не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества…

Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьтесь ополчением. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель-адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру…

Скажите, ради Бога, что2 нам Россия – наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…

Бедный Пален от грусти в горячке умирает. Кнорринг кирасирский умер вчерась. Ей богу, беда. И все от досады и грусти с ума сходят…