Россия в 1839 году (не вычитано!)
Шрифт:
...любекский трактирщик...-- Любек был первым заграничным городом для русских, выезжавших из России морским путем, и потому служил в определенном смысле символом Европы. Ср. известный в передаче Вяземского диалог Пушкина и А. И. Тургенева: Пушкин, никогда не бывавший в Европе, "однажды между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад"; Тургенев "не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его". (Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974- Т- 1- ^- '54--155) Эпизод с любекским трактирщиком вызывал нарекания у авторов едва ли не всех опровержений на книгу Кюстина. Н. И. Греч объяснял радостный вид выезжающих весенним хорошим настроением (за границу русские обычно выезжают весной), а печальный вид возвращающихся-- осенними дождями; Вяземский язвил: "Странный человек этот трактирщик! Я всегда полагал, что путешественники, едущие из Петербурга и в Петербург, приносят трактирщикам Любека, города, расположенного на полдороге между Россией и Европой, такой большой доход, что те должны почитать Россию за землю обетованную. Я заблуждался. Нашелся в Любеке трактирщик, опровергнувший этот жалкий расчет домашней экономики. В высшей степени великодушный и бескорыстный и вдобавок зараженный русофобией, сей достойный человек согласен
423
Комментарии
непременно уличить во лжи автора "России в 1839 году", случалось соглашаться с выводами трактирщика; так, А. О. Смирнова писала в 1844 г. Жуковскому о своем предполагаемом возвращении в Россию: "Меня туда ничто не влечет, напротив, тоска забирает, когда подумаешь, что точно надобно вернуться. Никто более меня в сию минуту не оправдывает слов Кюстина" {РА. 1902. No 5- С. 104). Ср. также приводимое французским послом в России П. де Барантом суждение графа Строганова о том, что русские дворяне, привыкнув к жизни за границей, тяжело переживают возвращение на родину и испытывают при этом mal de pays (дословно:
отечественная болезнь; по аналогии с mal de mer -- морской болезнью) [Notes. Р. 156--I57); в сходном значении упоминает это слово в своих воспоминаниях В. С. Печерин: "Одна московская дама с обыкновенною женскою проницательностью заметила обо мне: "II a Ie mal de pays", что тогда значило: "у него тоска по загранице" (Русское общество 18зо-х годов XIX века. М., 1989- ^- '76)- ^Р- также известную фразу Тютчева: "У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине" (Тютчевиана: Эпиграммы, афоризмы и остроты Ф.И. Тютчева. М., 1922. С. 2i).
С. 64. ...свежий луговой воздух, красота неба и моря...-- Ср. впечатления русского знакомца Кюстина, А. И. Тургенева, от поездки на "малом пароходе" из Травемюнде в Любек "по прелестной излучистой траве": "берега ее-- беспрерывная идиллия" (письмо к Вяземскому от 6 июля 1832 г.;
Архив братьев Тургеневых. СПб., 1921. Вып. 6. Т. I. С. 98). С. 65. ...в Вергилиевых Елисейских полях...-- Энеида, VI, 638--665. С. 66. ...степи! ...восточное слово...-- Кюстин именует слово "степи" восточным, потому что во французский язык оно пришло (в середине XVIII века) из русского, т. е. "с востока".
С. 67. В прошлом году... на нем случился пожар...
– - Это произошло в ночь с 18/30 на 19/3' мая ^3^ г. Трагедия на пароходе быстро стала предметом обсуждения в России и в Европе. "Два парохода счастливо прибыли из Петербурга в Любек, третий же, "Николай I", в ночь с 30 на 31 мая вспыхнул в виду Травемюнде. На борту находились i6o пассажиров, из них погибли только трое: русский полковник, чье имя неизвестно, некий г-н Мейер, управляющий сахарной фабрикой Бобринского, и один слуга. Из вещей ничего спасти не удалось, и некоторые женщины сошли на берег в одной рубашке и босиком", -- сообщал И. С. Гагарин, в эту пору секретарь русского посольства в Париже, в начале июня А. И. Тургеневу (РО ИРЛИ. Ф. 309- ^н 3544- -^- 7--8; подл. по-фр.), а тот з июля 1838 г. пересказывал брату Н. И. Тургеневу детали происшествия уже со слов другой корреспондентки, очевидицы пожара графини Мусиной-Пушки-. ной: "Подробности ужасны. Она приготовилась погибнуть вместе с тремя детьми. Некий Тургенев воскликнул: "Погибнуть в 19 лет! Бедная мое матушка!" Люди спорили из-за мест в шлюпке; с одной стороны их обжигало пламя, едва не касавшееся уже их платья, с другой стерегло море" (РО ИРЛИ. Ф. 3н9- ^н 95н- -^- 94; подл. по-фр.). Упоминаемый в последнем фрагменте Тургенев
– - будущий знаменитый романист, который затем подробно описал это происшествие в позднем (1883) автобиографическом
424
Комментарии
очерке "Пожар на море" (см.: Тургенев И. С. Сочинения. М., 1983. Т. 11. С. ^З--3н5; 520-526) По официальным данным, на борту находились 132 пассажира и 38 человек экипажа; погибли, согласно "Северной пчеле" (1838, No и7), пятеро: трое пассажиров и двое членов экипажа; капитан Шталь в самом деле, как и пишет Кюстин, действовал грамотно и спас жизнь пассажирам тем, что "в последнюю минуту, когда еще можно было добраться до машины, изменил направление нашего судна, которое, идя прямо на Любек, вместо того, чтобы круто повернуть к берегу, непременно сгорело бы раньше, чем вошло в гавань" (Тургенев И. С. Указ. соч. С. з0')-П. А. Вяземский, также находившийся во время пожара на борту "Николая I" (хотя М. Буянов и утверждает, что он "поехал сухопутным путем, а на корабле отправил свой багаж",-- Буянов М. И. Маркиз против империи... М., 1993-С. 35), естественно, не преминул в своем опровержении указать Кюстину на допущенные им ошибки: "Правда в этом рассказе только то, что на пароходе случился пожар. Все остальное преувеличено или искажено и принадлежит к области выдумок. Я был одним из пассажиров и могу рассуждать на сей счет как очевидец. Во-первых, дело происходило не в октябре, а в мае. Вся история молодого француза лжива с первого слова до последнего. Никакого француза, служащего во французском посольстве в Дании, на борту не было, и все приписываемые ему подвиги-- выдуманы. . Я поистине не знал, что предпринять...-- "Полный паралич воли, глубочайшее равнодушие ко всему на свете и в особенности к себе самому" (из письма к Э. де Лагранжу; цит. по кн.: Florcnne Y. Custine. Р., 1963. Р- б?) были основополагающими чертами характера Кюстина и составляли предмет его постоянных рефлексий. "Деятелен я только с виду; единственное, что я умею, это отказываться от собственных планов",-- признавался он в том же письме, а в другом месте утверждал:
"В каком-то смысле можно сказать, что испытываем мы только то, что желаем испытать, а ведь желать-- это самое сложное; с помощью воли мы способны на все, но не в нашей власти повелеть себе обрести волю, а это значит, что мы не способны ни на что" (Custine A. de. Souvenirs et portraits. Monaco, 1956. P. 99). В этом отношении Кюстин в полной мере был человеком романтической эпохи, для которого одной из главных психологических проблем была проблема "шагреневой кожи", иначе говоря, способности желать, проявлять волю. ...я позвал слугу...
– - Слугой Кюстина в течение полутора десятка лет был итальянец Антонио Ботти, "один из достойнейших людей в мире" (Lettres a Vamhagen.. P. 408; письмо от 22 февраля 1841 г.). С. 77-
С. 78.
– -это был вылитый Людовик XVI... русский князь К***, потомок завоевателей-варягов...-- Князь Петр Борисович Козловский (1783--1840) в самом деле принадлежал к древнему аристократическому роду (28-е колено от Рюрика). Так как к моменту публикации "России в 1839 году" Козловского уже не было в живых, Кюстин позволил себе в данном случае нарушить правило, декларированное в предисловии: "не только не называть имен своих собеседников, но даже не намекать на их положение в обществе и происхождение" (см. наст. том, с. 2о). Современники поняли это; см., например, в письме П. А. Плетнева к Я. К. Гроту от 22 августа 1845 г.: "О нем ^Козловском): упоминает Кюстин в начале своего путешествия: к счастью, Козловский тогда уже был покойник, когда вышла книга, а то она повредила бы ему" (Плетнев П. А., Грот Я. К. Переписка. СПб., 1896. Т. 2. С. 525) Тем, кто знал Козловского, не составляло труда узнать его, и даже такой неприятель Кюстина, как Вяземский (автор двух статей.. о Козловском, собиравший материалы для его обширной биографии), скрепя сердце признавал, что "основа речей, ему приписываемых (у Кюстина), справедливо ему принадлежит, но наверно много и прибавлено, а в ином отношении и убавлено" (НЛО. С. ia6). Точность страниц, посвященных Козловскому, подтверждает и давний знакомей и близкий друг князя, Н. И. Тургенев, который 15 июня 1843 г. сообщал брату А. И. Тургеневу:
"Я начал читать первый том Кюстина. Он описывает рассуждения и бол426
Комментарии товню Козловского на пароходе. Забавно и должно быть верно" (РО ИРЛИ. Ф. 3н9^н '494' л- 2!)- С другой стороны, тем, кто не знал князя, легко было заподозрить Кюстина в создании традиционной марионетки, подающей автору необходимые реплики (см., например: Due,!.. P. 4~~5)-Были и другие варианты истолкования этого персонажа. Я. Н. Толстой, прекрасно знавший Козловского, намеренно искажал истину и, дабы лишний раз уязвить Кюстина, приписывал все вольнодумные суждения князя К*** самому автору "России в 1839 году": "Когда любезный старец изрекает очередную нелепость, мы без труда догадываемся, кому ею обязаны, и восстанавливаем истинное авторство"; князя К*** Толстой именует "подставным редактором, выставившим свое имя под фантазиями маркиза" (Tolstoy. P. 21, 34)- Наконец, автор анонимной рецензии на книгу В. Дорова "Князь Козловский" (1845) в "Journal de Francfort" (3 октября 1845) утверждал, что "старый сатир" Козловский просто морочил голову легковерному маркизу, изображая, например, Россию страной религиозной нетерпимости. Та же версия была высказана и рецензентом английского "Quarterly Review": "Нетрудно заметить, что князь Козловский, известный в Лондоне и в других местах как неутомимый шутник, развлечения ради в течение всего плавания морочил голову парижскому простофиле, с которым свел его случай. Кое-какие из анекдотов, которые Кюстин пересказывает со ссылкой на Козловского, неглупы; они отлично смотрелись бы на страницах альманаха, но невозможно понять, как мог умный человек принять их всерьез, пересказывать друзьям и, в довершение всего, перепечатать без комментариев" (цит. по французскому переводу: Bibliotheque universelle de Geneve. 1844. Т. 52. Р. ю8).
Сходство Козловского, полного и низкорослого, с последними Бур-бонами (Людовиком XVI или Людовиком XVIII) отмечают многие мемуаристы: "в голосе и походке натуральная важность, а на лице удивительное сходство с портретами Бурбонов старшей линии" (Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. I. С. 117); "в Варшаве многие отставные туристы находили в князе П^етре) Борисовиче) большое сходство с Лудовиком XVIII (Прмсибыльский. Л. з об.). Полнота Козловского с самой его юности была предметом острот (на английской карикатуре 1813 г. он изображен в обществе высокой и сухощавой супруги русского посла в Лондоне Дарьи Христофоровны Ливен, а под картинкой выставлена подпись: "Широта и долгота Санкт-Петербурга"). Ноги у князя распухли от водянки, которая и свела его в могилу; передвигался он с трудом в результате несчастного случая, происшедшего с ним в 1834 г. в Варшаве: кучер направил лошадей прямо в глубокий овраг, и Козловский поплатился за внезапное помрачение ума возницы переломом правой бедренной кости.
...вспомнил, что уже давно слышал о мм...-- Кюстин мог слышать о Козловском от Варнгагена фон Энзе (см. примеч. к наст. тому, с. 6 и 62 и к т. 2, с. з'5)' который занимал должность прусского посланника при дворе герцога Баденского в 1819 г., в то же самое время, когда Козловский был там русским посланником. С тех пор взаимная симпатия связывала Козловского с четой Варнгагенов-- Карлом Августом и его женой Рахилью
427
Комментарии
(урожд. Левин; i77'--1833), хозяйкой знаменитого литературного салона. Варнгаген в 1819 г. признавался Козловскому, что дорожит его "просвещенным умом и советами", а Козловский в 1825 г. называл чету Варнгагенов поразительной, потому что невозможно сказать, кто из двоих "более справедлив в суждениях и более своеобычен в творениях ума" (ВЛ". .HAF. No 16607. Fol. 212; РГАЛИ. Ф. i95- On. 3. No 47. Л. 4; в обоих случаях подл. по-фр.); ср. также дневниковую запись Варнгагена от 23 апреля 1841 г.-- отклик на смерть "остроумного, живого, красноречивого" князя Козловского: "Он был человеком величайших способностей, не нашедшим, однако, себе употребления. Родина его не предложила ему дела, а свет, в котором он жил, никогда не умел его оценить. (...) Рахиль любила его оригинальный ум и манеры, равно как и его доброе сердце. Я был ему очень предан, хотя часто посмеивался над ним, что он переносил с величайшим терпением" (Zeitshrifft fur Slawistik. 1990- Bd. 35. S. 165; подл. по-нем.). ...дотоле мы никогда не виделись.-- В принципе Козловский и Кюстин могли встретиться задолго до описываемого плавания на борту "Николая I" -- осенью 1814 г. в Вене, где Козловский, в эту пору чрезвычайный и полномочный посланник России при сардинском дворе, находился для урегулирования на Венском конгрессе вопроса о присоединении Генуи к владениям сардинского короля, а Кюстин состоял в качестве начинающего дипломата при Талейране, представлявшем на конгрессе Францию. Однако документальных свидетельств о подобной встрече не сохранилось. Козловский упомянул о плавании в обществе Кюстина "из Травемюндс в Петербург" в Письме от 17/29 августа 1839 г. к наместнику Царства. Польского И. Ф. Паскевичу (1782--1856), при котором Козловский в 1836--1840 гг. состоял в качестве чиновника по особым поручениям (см.: НЛО. С. и 6); в этом письме Козловский рекомендует Кюстина своему начальнику как "автора нескольких недурных романов".