Россия в 1839 году

Если Кюстин испытывал недовольство властью в эпоху Реставрации, у него было еще меньше оснований быть довольным Июльской монархией. Эта монархия, конституционная и буржуазная, не устраивала его по многим причинам: он полагал, что она лжива, предает честь Франции (Луи Филипп отличался миролюбием и не желал ввязываться в войны) и, главное, отдает управление страной на откуп толпе, толпа же, был убежден Кюстин, «не способна хранить запас основополагающих идей, необходимых для жизни человеческого рода». [82] Споря (в постскриптуме к З-му письму «Испании при Фердинанде VII») с А. Токвилем, который в книге «Демократия в Америке» (1835) утверждал, что человеческое общество неотвратимо движется к абсолютной демократии, Кюстин отказался признать неотвратимость этого движения, неизбежность прощания человечества с абсолютизмом-режимом, в котором ему хотелось видеть залог порядка и спокойствия.

82

Espagne. P. 318.

Примерно той же точки зрения придерживались французские легитимисты (сторонники свергнутой в июле 1830 г. старшей ветви Бурбонов). В споре с республиканцами и доктринерами (представителями правящей партии) они охотно ссылались на Россию. Ее пример, писали легитимистские публицисты, доказывает, как благодетельно влияет на жизнь и нравы страны абсолютная монархия. Начиная с XVIII века во французском сознании боролись два взгляда на Россию: одни мыслители смотрели на нее как на молодую динамичную нацию с просвещенным монархом (монархиней) на троне (французский исследователь А. Лортолари назвал это обольстительное действие екатерининской России на французских просветителей «русским миражом»), другие видели в ней средоточие разрушительного деспотизма, представляющего опасность для соседей, и страшились «крестового похода» против европейской цивилизации, который она вот-вот может предпринять. [83] «Царство порядка» или «империя кнута», идеал или кошмар — такой изображали Россию участники политических дискуссий 1830-х годов, печатавшиеся в тех газетах, из которых Кюстин, пусть даже не всегда осознанно, черпал свои представления. Его путешествие в Россию было задумано не только и не столько как поездка в экзотическую страну за острыми ощущениями. Это был своего рода идеологический эксперимент: Кюстин захотел убедиться своими глазами, способна ли русская абсолютная монархия оправдать надежды, которые возлагают на нее французские легитимисты. Кюстин очень надеялся, что Россия эти надежды оправдает, но изначальный скептицизм и нежелание обманываться мнимостями, декорациями взяли свое. Эксперимент окончился тем, что монархист вернулся из России противником абсолютной монархии и сторонником представительного правления как наименьшего из зол. Книга Кюстина — своего рода отчет об экзамене на соответствие легитимистскому идеалу, который маркиз устраивает России. Те внешние черты российской действительности, которые Кюстин увидел и описал, запечатлены в книгах и статьях едва ли не всех его предшественников и современников, также побывавших в России («параллельные» эти места мы по мере возможности отмечаем в комментариях). Не случайно нидерландский полковник Гагерн, посетивший Россию тем же летом 1839 г., писал отцу по прочтении книги Кюстина: «Я не нашел в нем < Кюстине> ничего нового, но встретил подтверждение моих собственных взглядов». [84] Однако ни один из предшественников Кюстина, авторов книг о России: ни аббат Шапп д'Отрош, ни водевилист Ансело, ни только что упомянутый полковник Гагерн, не говоря уже о дипломате Фабере или статистике Шницлере, — не снискали той шумной известности, какую завоевала «Россия в 1839 году», хотя у их сочинений есть немало достоинств.

83

См.: Liechtenhan F.-D. La progression de l'interdit: les recits de voyage en Russie et leur critique a l'epoque des tsars // Revue suisse d'histoire. 1993. Vol. 43. P. 15–41.

84

PC. 1886, № 7. С. 24. 389

Дело в том, что у Кюстина были свои представления о том, каковы должны быть идеальные путевые заметки. Долг всякого путешественника, пишет он в посвящении мисс Боулс, открывающем книгу «Испания при Фердинанде VII», — описывать увиденное как можно более ярко и непосредственно, но этого мало; «недостаточно рассказывать о том, что есть, нужно уметь видеть вещи с интересной стороны <…> Как же избежать беспорядка; как, то и дело удивляя читателя новыми картинами, не утомить его постоянной сменой точек зрения и не смутить его вашими собственными сомнениями? С помощью главной мысли, идеи, которую вы невольно, безотчетно будете применять ко всему! Идея эта станет нитью, которая свяжет меж собою все остальные мысли и проведет вас самого сквозь хаос самых противоречивых ваших впечатлений. Благодаря ей переживания и раздумья окажутся тесно сплетены с описаниями и предстанут их естественным следствием. <…> Путешественник-писатель должен, на мой взгляд, пройти между двух рифов: с одной стороны ему грозит опасность утонуть в общих словах, которые все обесцвечивают, с другой — погибнуть от лжи, которая все убивает: без правды нет увлекательности, но без порядка нет стиля, следственно, нет жизни».

Итак, один из источников долголетия книги Кюстина — в том, что она не только описывает поездку по реальной России реального маркиза-писателя, но осуществляет своеобразный суд над идеей, над мифом о России, якобы призванной спасти старую Европу от демократической революции. Но в неменьшей степени успеху книги способствовала такая чисто, стилистическая особенность Кюстина-писателя, как его пристрастие к моралистическим афоризмам, к фразам-сентенциям. В этом отношении он был безусловным наследником французской традиции XVII–XVIII вв., и Бальзак имел все основания назвать его продолжателем Шамфора в том, что касается наблюдательности, и Ривароля в том, что касается острого ума, и, таким образом, уподобить его двум самым блистательным мастерам афоризма, каких знал французский XVIII век. Выразительный пример кюстиновского описательного стиля — афористического и подчиняющего разные образы одной главенствующей идее — отрывок из романа «Этель»: «У каждого города на земном шаре есть свой главный звук; в Лондоне это скрип машин и свист пара, вырывающегося из-под клапана; в Петербурге — барабанный бой; в Риме — могильный звон колоколов; в Неаполе — любовные песни и храп спящих горожан; в Вене — оратория хора в сопровождении оркестра, звучащая одновременно с музыкой театральной и…» <…>

са незадолго до брошюры Толстого, причем публикация эта сопровождалась громким скандалом, так как из-за нескромности Греча европейская публика узнала о причастности к ней российских властей (причастности, которую те вовсе не стремились афишировать). [85] Опровержение Греча — самое дотошное и обстоятельное из всех; он не пропускает ни одной мелочи, вроде формы еловых брусков, которыми вымощен Невский проспект; именно поэтому, как утверждал Толстой, сочинение Греча в Париже не произвело ни малейшего действия и почти никем не читалось. [86] Написал опровержение и П. А. Вяземский, оскорбившийся книгой Кюстина и увидевший в ней «сплошь крики и брань черни», «скучное злословие» человека «с подпорченной репутацией», [87] однако в связи с опубликованием царским правительством указа «О дополнительных правилах на выдачу заграничных паспортов» от 15/27 марта 1844 г. понял, что «благомыслящему русскому нельзя говорить в Европе о России и за Россию», и отказался от намерения публиковать свою статью, которая увидела свет лишь в 1967 г. в книге М. Кадо. [88] За подробными разборами книги Кюстина русскими литераторами последовали сочинения, авторы которых использовали полемику с ней как предлог для общих историософских рассуждений о судьбе России. Это, прежде всего, брошюра Ф. И. Тютчева «Письмо г-ну Густаву Кольбу, редактору „Аугсбургской Всеобщей газеты“» (июнь 1844; Ha фр. яз.), где книга Кюстина названа «новым доказательством того умственного бесстыдства и духовного растления, благодаря которым <…> иные авторы дерзают судить весь мир менее серьезно, чем, бывало, относились к критическому разбору водевиля». [89] К «косвенным» откликам на книгу Кюстина относятся также брошюра Ф. Ф. Вигеля «Россия, завоеванная немцами» (сентябрь 1844), где основным источником российских несчастий объявляется засилье немцев среди чиновников, но заодно достается и Кюстину — «легитимисту из тщеславия, либералу из честолюбивого расчета» [90] и статья А. С. Хомякова «Мнение иностранцев о России» («Москвитянин», 1845, № 4, на фр. яз), где Кюстин не назван по имени, но зато упомянут «маркиз», который поступает с русскими, «как его предки с вилленями» (крестьянами), и наполняет свою книгу «путаницей», «бесстыдной ложью» и «наглой злобой» [91]

85

Лелже. С. 143–151

86

См.: ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 4. № 195- Л. 126. В конце концов русское правительство решило прекратить полемику с Кюстином и его «продолжателями», ибо «журнальная война и возражения ни к чему не ведут; они только возбудят внимание и породят бесконечные распри, в которых затмевается самая истина. Несравненно лучше следовать принятому нами правилу — возражать молчанием и презрением, тем более что оно уничтожается собственным своим излишеством; нелепость и огромность обвинений сами собою доказывают их неосновательность и ничтожность» (Отчет III Отделения за 1845 год — ГАРФ. Ф. 109. Оп. 223. № 10. Л. 93 об.).

87

НЛО. С. 124.

88

См. подробнее: НЛО. С. 114–115; 124–125; русский перевод опровержения Вяземского см.: Невелев Г. А. А. де Кюстин и П. А. Вяземский // Теоретическая культурология и проблемы отечественной культуры. Брянск, I992. С. 66.

89

Тютчев Ф. И. Политические статьи. Париж, 1976. С. 8.

90

Wiegcl. P. 96.

91

Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 83. 395

Если русские печатные отзывы на книгу Кюстина были, по понятным причинам, выдержаны только во враждебных тонах, то приватная реакция на «Россию в 1839 году» оказалась весьма разнообразна: от решительного отрицания за иностранцем, да вдобавок человеком сомнительной репутации, права критиковать Россию, пусть даже она эту критику в какой-то мере заслуживает (согласно «формуле», выведенной по другому поводу Пушкиным: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» [92] ), до признания, что Кюстин, сделав ошибки в подробностях, изобразил «сущность русского быта справедливо и точно» (Н. И. Тургенев), «раздражил нашу мертвечину» и тем «заслужил народную благодарность» (А. И. Тургенев). [93]

92

Пушкин. Т. 10. С. 161 (письмо к Вяземскому от 27 мая 1826 г.).

93

НЛО. С. 120, 126.

Книга Кюстина затрагивает столько больных мест в национальном самолюбии, что восприятие ее многими людьми (как правило, полного текста «России в 1839 году» не читавшими и судящими о ней по нескольким эффектным цитатам) до сих пор отличается горячностью, какую вызывает обычно только самая злободневная публицистика: на Кюстина обижаются, его бранят, клеймят за «русофобию» и проч. Меж тем Кюстин не был ни столь прямолинеен, ни столь агрессивен. Формула, мимоходом выведенная московским почтдиректором А.Я. Булгаковым: «И черт его знает, какое его истинное заключение, то мы первый народ в мире, то мы самый гнуснейший!» [94] — замечательно охватывает весь спектр кюстиновских впечатлений от России. Тот, кто хочет взращивать за счет Кюстина собственный комплекс национальной неполноценности, волен читать его книгу как пасквиль и доказывать автору прошлого столетия, что он неправ. Но, как представляется, разумнее наконец прочесть эту книгу как исторический документ, как свидетельство умного и тонкого (хотя порой вызывающе пристрастного) человека о чужой стране, увиденной в течение двух летних месяцев 1839 года.

94

НЛО. С. 124 (письмо к П.А.Вяземскому от 22 декабря 1843/3 января 1844 г.)

КОММЕНТАРИИ

Настоящие комментарии ориентированы не только на разъяснение текста (прежде всего, разнообразных реалий), но также и на воссоздание — хотя бы некоторыми штрихами — того идеологического и культурного контекста, из которого выросла книга Кюстина. Мы стараемся указывать как события, которые имели место в действительности, так и те источники, из которых мог знать о них Кюстин. При этом фиксируются и «общие места» россики, и фактические сведения из французских историко-географических описаний России, и слухи — зачастую недостоверные, — распространявшиеся парижскими газетами. Кроме того, по возможности полно отражены реплики русских и французских критиков Кюстина.

В комментарии включены также примечания самого автора, которыми он дополнил третье (1846) и пятое (1854) издания. В раздел «Дополнения», помещенный во втором томе, вошли предисловия автора к третьему (1846) и пятому (1854) изданиям и пространное дополнение к третьему изданию:

«Отрывки из книги „Злоключения католической церкви обоих обрядов в Польше и в России“, переведенной с немецкого графом де Монталамбером».

Список условных сокращений, использованных в примечаниях, см. в конце второго тома.

Перевод выполнен по второму изданию «России в 1839 ГОДУ» (Париж, 1843).

Кроме особо оговоренных случаев, письма Кюстина к Виктору Гюго (музей Виктора Гюго в Париже) и к Софи Гэ (Bibliotheque Nationale, NAF., № 14882) цитируются по копиям, любезно предоставленным нам французской исследовательницей Доминик Лиштенан; пользуемся случаем высказать ей сердечную благодарность.

1

Несколько слов издателя о втором издании. — Первое издание «России в 1839 году» вышло в мае 1843 года (объявлено в «Bibliographic de la France» 13 мая). Следует подчеркнуть, что встречающаяся в литературе версия о выходе некоего «самого первого» издания в 1840 или 1841 году (см.: П. А. Вяземский как пропагандист творчества Пушкина во Франции // ЛН. М., I952Т. 58. С. 320; Кийко Е. И. Белинский и Достоевский о книге Кюстина «Россия в 1839 году»//Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. T.I. 189: Буянов М. И. Маркиз против империи… М., 1993) является плодом недоразумения. Повод к нему дали, по-видимому, известия о книге, распространившиеся после того, как весной 1840 г. Кюстин устроил в своем парижском доме чтение отрывков из нее. Первое издание было так быстро распродано, что издатель Амио счел возможным уже в ноябре того же года выпустить второе издание тиражом 3000 экземпляров, причем две трети этого нового тиража разошлись в полтора месяца (см.: Lettres a Varnhagen. P. 472). «Несколько слов…» написаны самим Кюстином; см. в его письме к немецкому литератору Карлу Августу Варнгагену фон Энзе (1785–1858) от 20 января 1844 г.: «Во втором издании в предуведомлении книгопродавца я ответил на наиболее часто повторявшиеся замечания, и ответ этот навлек на меня новые критики» [Lettres a Varnhagen. P. 470]. Наиболее существенные дополнения, внесенные во второе издание, — рассказ о казни декабристов (письмо двадцать первое), рассказ о судьбе П.В. Долгорукова (письмо двадцать девятое), исправление неточностей в рассказе о семействе Лавалей (глава «Изложение дальнейшего пути»); см. об этом: Cadot. P. (225). О работе над вторым изданием Кюстин 14 июня 1843 г. писал своей приятельнице Софи Гэ: «Я готовлю второе издание „России“ и исправляю ошибки, сделанные по непростительной оплошности. Успех хорош тем, что придает силы для исправления ошибок». 24 ноября 1843 г. газета «Journal des Debats» поместила примечательную рекламную заметку, где сообщалось, что второе издание книги Кюстина, «выпущенное в более удобном формате, придаст еще больший вес суровым истинам, встревожившим Россию», а сам текст книги аттестовался как «простой, серьезный и точный». Реклама эта, а главное, сам факт появления второго издания меньше чем через полгода после первого так возмутил добропорядочных русских патриотов, что один из них, князь Элим Петрович Мещерский (1808–1844), бывший корреспондент министерства народного просвещения в Париже, 30 ноября 1843 г. сообщил своему преемнику на этом посту графу Я.Н. Толстому «Эта реклама заставляет жаждать крови; моя же кровь кипит и приливает к вискам вот уже четыре месяца. Я подожду еще немного, а затем напишу опровержение, какого не написать другим <…> В апреле я вернусь в Париж, в мае опубликую мою брошюру о Кюстине, в июне кого-то одного из нас — либо его, либо меня — на свете уже не будет; это решено» (цит. по: Mazon A. Deux Russes ecrivains francais. P., 1964. P. 422; опровержение на Кюстина написал в результате не Мещерский, а Толстой). Третье и четвертое издание «России в 1839 году» вышли в 1846 г.; пятое — в 1854 г.; шестое — в 1855.) Ha этом история прижизненных изданий книги Кюстина о России кончается. Предисловия автора к третьему и пятому изданию см. в Дополнениях 1 и 3. Добавления, внесенные Кюстином в третье издание, см. ниже в наших примечаниях.

3

…бельгийские контрафакции… — Тарн (Тот. Р. 799) указывает в общей сложности шесть таких контрафакций — «пиратских» перепечаток без согласия автора: две с указанием года издания (1843 и 1844) и четыре без года. По свидетельству Я. Н. Толстого (в его донесении Бенкендорфу) до марта 1844 г. в Бельгии было продано 30 000 экземпляров книги Кюстина (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 4. № 195. Л. 136). См. также т. 2, Дополнение 3.

4

…немецкий перевод… — Перевод Дизмана вышел в Лейпциге в 1843, там же вышло второе издание (без года), а в 1847 г. — третье.