Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»

В начале Первой мировой войны Уоллесу предложили написать брошюру с объяснением позиции России как союзника Великобритании. Это задание позволило ему в общих чертах изложить свою интерпретацию событий в России. Он признал ее отсталость, которую объяснял геополитическими причинами – «она начинала с невыгодных позиций», – и обращал внимание читателей на то, что страна достигла после Крымской войны. Он отметил, что реформы 1860-х годов имели большой успех, но многие россияне были разочарованы тем, что прогресс идет недостаточно быстро, и в силу этого возникло революционное движение, кульминацией которого стало убийство Александра II. Новый период реформ начался после 1905 года, и Уоллес полагал, что к тому времени все классы общества прониклись желанием воспроизвести европейский уровень цивилизации на русской земле. Он возлагал особые надежды на политическое образование русских. Хотя форма, в которой его взгляды выражены в этой брошюре, возможно, была обусловлена лояльностью к союзнику во время войны, они, вне всяких сомнений, в точности соответствовали мнениям просвещенного Запада 1914 года. Разница между традициями России и Запада ни для кого не составляла секрета, но быстрые перемены последних десятилетий дали повод ожидать, что Россия будет развиваться по европейскому пути.

Все изменилось с началом войны, которая ослабила силы все еще слаборазвитой страны и подорвала авторитет ее властей. Однако мы слишком многого требовали бы от Уоллеса, полагая, что он должен был предвидеть грядущий взрыв, и в наблюдениях о России, какой она была при последних трех царях, на Западе с ним мало кто мог потягаться.

Сирил Э. Блэк

Часть первая. Государство и общество

Глава 1. Имперская администрация и чиновничество

Мои административные изыскания начались с Новгорода. Одна из причин, подвигших меня провести зиму в этой губернской столице, заключалась в том, что я мог бы изучить там губернское управление, и как только мне выдалась возможность познакомиться кое с кем из начальствующих чиновников, я тут же поведал им о своих замыслах. С благожелательностью, свойственной русским образованным сословиям, все они вызвались оказать мне всяческую помощь, но некоторые из них, по зрелом размышлении, как видно, нашли причины сдержать свой первый великодушный порыв. Среди них оказался и вице-губернатор, господин немецкого происхождения и в силу этого факта человек более педантичный, нежели истинный русский. Когда я однажды вечером заехал к нему и напомнил о дружеском предложении, к моему удивлению, оказалось, что он уже успел передумать. Вместо того чтобы ответить на мой первый простой запрос, вперил в меня пристальный взгляд, как будто пытаясь обнаружить какую-то тайную злонамеренность, а затем, приняв вид чиновничьего достоинства, сообщил мне, что, поскольку я не уполномочен министром проводить подобные изыскания, он ничем не может мне помочь и, само собой, не допустит меня к архивам.

Это не внушило мне оптимизма, но не помешало обратиться к губернатору, и он оказался человеком совсем иного склада. В восторге от встречи с иностранцем, который, судя по всему, стремился серьезно и беспристрастно изучить институты его оклеветанной родины, он охотно разъяснил мне механизмы возглавляемой и руководимой им администрации и любезно предоставил в мое распоряжение книги и документы, где я мог найти потребные мне исторические и практические сведения. О столь дружелюбном отношении ко мне его превосходительства вскоре стало широко известно в городе, и с этой минуты моим трудностям пришел конец. Мелкие чиновники уже не колеблясь посвящали меня в секреты своих ведомств, и в конце концов даже вице-губернатор отбросил осторожность и последовал примеру коллег. Впоследствии у меня было немало возможностей дополнить полученную там начальную информацию посредством наблюдений и изысканий в других частях империи, и ныне я предлагаю вниманию читателя некоторые обобщенные данные.

Гигантская административная машина, скрепляющая все разнообразные части огромной империи, постепенно создавалась в течение нескольких поколений подряд, но можно, не слишком греша против истины, сказать, что ее спроектировал и построил Петр Великий. До него страной правили грубо и примитивно. Великие князья Москвы, покорив соперников и присоединив окружающие княжества, просто расчистили почву для грандиозного однородного государства. Будучи изворотливыми и прагматичными политиками, а не государственными деятелями доктринерского типа, они даже не мечтали внести единообразие и симметрию в управление всей страной. Древние институты они усовершенствовали настолько, насколько те были полезны и совместимы с осуществлением самодержавной власти, и пошли лишь на те перемены, которых требовала практическая необходимость. И эти необходимые изменения чаще носили локальный, нежели универсальный характер. Решения на особые случаи, указания для определенного круга чиновников и уставы для отдельных общин или помещиков встречались гораздо чаще, чем общие законодательные меры.

Словом, старые московские цари действовали недальновидно, устраняя все, что причиняло временные неудобства, и мало обращая внимания на то, что не бросалось им в глаза само собой. Поэтому при их правлении администрация не просто имела территориальные особенности, но даже в пределах одной административной единицы допускала комбинацию плохо сочетающихся разнородных систем, конгломерацию институтов, относящихся к разным эпохам, как, например, флот, состоявший из гребных судов, трехпалубных кораблей и броненосцев.

Эта беспорядочная система или, скорее, ее отсутствие представлялось крайне неудовлетворительным для логического ума Петра Великого, и он задумал грандиозный проект по уничтожению и замене ее симметричным бюрократическим аппаратом. Вряд ли нужно говорить, что этот великолепный замысел, столь чуждый традиционным идеям и обычаям народа, оказалось нелегко осуществить. Представьте себе человека, который, не имея ни технических знаний, ни квалифицированных мастеров, ни хороших инструментов, ни материала, кроме мягкого, рассыпающегося песчаника, пытается возвести дворец на болоте! Подобное предприятие рациональному человеку могло показаться совершенным абсурдом, однако следует признать, что проект Петра все же был несколько более осуществим. Он не обладал ни технической квалификацией, ни нужными материалами, ни прочным фундаментом, на котором мог бы выстроить свое здание. С обычной для него титанической энергией он разрушил старую постройку, но его попытки строительства обернулись почти исключительно рядом неудач. В многочисленных указах он оставил нам наглядное описание своих усилий, и нам одновременно и поучительно, и умилительно наблюдать за тем, как великий деятель не покладая рук трудится над задачей, которую добровольно взвалил на свои плечи. Орудия постоянно ломаются у него в руках. Фундамент здания то и дело перекашивается, нижние этажи осыпаются под тяжестью верхних. Порой целый участок строительства оказывается непригодным и все безжалостно сносится или рушится само по себе. И все же строитель трудится с упорством и целеустремленностью, достойными восхищения, откровенно признавая свои ошибки и неудачи и терпеливо ища способа их исправления, никогда не позволяя ни единому слову уныния сорваться с губ, никогда не отчаиваясь в конечном успехе. И вот, наконец, приходит смерть и внезапно, прямо посреди незаконченных трудов, похищает могучего созидателя, который завещает преемникам задачу по продолжению его великого дела.

Ни один из этих преемников не обладал ни гением, ни энергией Петра, за исключением, быть может, Екатерины II, но все они под действием обстоятельств были вынуждены принять его планы. Возврат к старому, грубому и бесцеремонному правлению местных воевод был уже невозможен. По мере того как самодержавная власть все больше и больше проникалась западными идеями, она все сильнее ощущала потребность в новых способах их реализации и, соответственно, стремилась систематизировать и централизовать руководящий аппарат.

В этих переменах можно усмотреть некоторую аналогию с историей французской администрации от правления Филиппа Красивого до Людовика XIV. В обеих странах мы видим, что центральная власть все больше берет под свой контроль местные органы власти, пока, наконец, ей не удается создать полностью централизованную бюрократическую организацию. Но за этим внешним сходством скрываются глубокие различия. Французским королям приходилось бороться с суверенитетами и феодальными правами провинций, и, устранив эту оппозицию, они легко нашли основу, на которой смогли выстроить бюрократическую структуру. Русские государи, напротив, не встречали такого сопротивления, но им было очень трудно найти сырье для бюрократического аппарата среди своих необразованных, недисциплинированных подданных, несмотря на многочисленные школы и училища, основанные и финансируемые просто с целью подготовки людей к государственной службе.

Таким образом, администрация была значительно приближена к западноевропейскому идеалу, однако высказываются серьезные сомнения в том, что она стала лучше адаптирована к практическим потребностям народа, для которого создавалась. По этому поводу один известный славянофил однажды поделился со мною некоторыми достойными упоминания мыслями. «Вы заметили, – сказал он, – что до недавнего времени Россия страдала под чудовищным валом чиновничьего казнокрадства, вымогательства и всякого рода властных злоупотреблений, что суды были пристанищем беззакония, что люди часто лгали под присягой, и так далее в том же духе, и надо признать, что все это пока еще не изжито до конца. Но что это доказывает? Что русский народ нравственно стоит ниже немецкого? Вовсе нет. Это доказывает лишь то, что немецкая система администрации, навязанная русским без их согласия, совершенно не соответствовала их природе. Если ребенка, который еще растет, заставить носить очень тесные сапоги, они, пожалуй, на нем лопнут, и безобразные обрывки, конечно, будут неприятно бросаться в глаза прохожим; но, разумеется, уж пусть лучше лопнут сапоги, чем изуродуются ноги. А русский народ принудили натянуть не только тесные сапоги, но и тесный кафтан, а так как он молод и энергичен, все это на нем лопнуло. Узколобые, педантичные немцы не могут ни понять, ни удовлетворить потребностей широкой славянской натуры».

Со времен Петра Великого российская администрация являла собой прекрасный образец патриархального, якобы благотворного деспотизма, действуя через запутанную систему высокоцентрализованной бюрократии. Позвольте мне вкратце описать устройство, запечатленное в Своде законов Российской империи до учреждения Думы.

На вершине пирамиды стоит император, «самовластный монарх», по словам Петра Великого, «который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». Непосредственно ниже его величества мы видим Государственный совет, Комитет министров и Сенат, которые представляют соответственно законодательную, исполнительную и судебную власть. На первый взгляд англичанину может почудиться, что Государственный совет – это своего рода парламент, а Комитет министров – кабинет в нашем понимании этого слова, но на самом деле оба института – это просто воплощения самодержавной власти. Хотя Совету вверено множество таких важных функций, как обсуждение законопроектов, критика годового бюджета, объявление войны и заключение мира, все его постановления носят лишь консультативный характер, и император ими никак не ограничен. Комитет – это отнюдь не кабинет министров в нашем понимании. Каждый министр напрямую отвечает перед императором, и в силу этого Комитет не сплочен общей ответственностью или какой-либо иной связующей силой. Что касается Сената, то он спустился со своего высокого положения. Изначально на него возлагалась обязанность осуществлять верховную власть в отсутствие монарха или на время его несовершеннолетия, и он создавался для того, чтобы оказывать руководящее влияние на все области администрации, но сейчас его деятельность ограничивается судебными вопросами, и это не более чем высший апелляционный суд.