Россiя въ концлагере
Шрифт:
При НЭП'e власть использовала инстинктъ собственности и, использовавъ, послала въ Соловки и на разстрeлъ десятки и сотни тысячъ своихъ временныхъ нэповскихъ "помощниковъ". Первая пятилeтка использовала инстинктъ строительства и привела страну къ голоду, еще небывалому даже въ исторiи соцiалистическаго рая. Сейчасъ власть пытается использовать нацiональный инстинктъ для того, чтобы въ моментъ военныхъ испытанiй обезпечить, по крайней мeрe, свой тылъ... Исторiя всякихъ помощниковъ, попутчиковъ, смeновeховцевъ и прочихъ -- использованныхъ до послeдняго волоса и потомъ выкинутыхъ на разстрeлъ -- могла бы заполнить цeлые томы. Въ эмиграцiи и заграницей объ этой исторiи позволительно время отъ времени забывать: не эмиграцiя и не заграница платила своими шкурами за тенденцiю "видeть чаемое какъ бы сущимъ". Профессору Устрялову, сильно промахнувшемуся
Но какъ бы ни оцeнивать шансы "мирной эволюцiи", мирнаго врастанiя соцiализма въ кулака (можно утверждать, что издали -- виднeе), одинъ фактъ остается для меня абсолютно внe всякаго сомнeнiя. Объ этомъ мелькомъ говорилъ краскомъ Тренинъ въ "Послeднихъ Новостяхъ": страна ждетъ войны для возстанiя. Ни о какой защитe "соцiалистическаго отечества" со стороны народныхъ массъ -- не можетъ быть и рeчи. Наоборотъ: съ кeмъ бы ни велась война и какими бы послeдствiями ни грозилъ военный разгромъ -- всe штыки и всe вилы, которые только могутъ быть воткнуты въ спину красной армiи, будутъ воткнуты обязательно. Каждый мужикъ знаетъ это точно такъ же, какъ это знаетъ и каждый коммунистъ!.. Каждый мужикъ знаетъ, что при первыхъ же выстрeлахъ войны онъ въ первую голову будетъ рeзать своего ближайшаго предсeдателя сельсовeта, предсeдателя колхоза и т.п., и эти послeднiе совершенно ясно знаютъ, что въ первые же дни войны они будутъ зарeзаны, какъ бараны...
Я не могу сказать, чтобы вопросы отношенiя массъ къ религiи, {9} монархiи, республикe и пр. были для меня совершенно ясны... Но вопросъ объ отношенiи къ войнe выпираетъ съ такой очевидностью, что тутъ не можетъ быть никакихъ ошибокъ... Я не считаю это особенно розовой перспективой, но особенно розовыхъ перспективъ вообще не видать... Достаточно хорошо зная русскую дeйствительность, я довольно ясно представляю себe, что будетъ дeлаться въ Россiи на второй день послe объявленiя войны: военный коммунизмъ покажется дeтскимъ спектаклемъ... Нeкоторыя репетицiи вотъ такого спектакля я видалъ уже въ Киргизiи, на Сeверномъ Кавказe и въ Чечнe... Коммунизмъ это знаетъ совершенно точно -- и вотъ почему онъ пытается ухватиться за ту соломинку довeрiя, которая, какъ ему кажется, въ массахъ еще осталась... Конечно, оселъ съ охапкой сeна передъ носомъ принадлежитъ къ числу генiальнeйшихъ изобрeтенiй мiровой исторiи -- такъ по крайней мeрe утверждаетъ Вудвортъ, -- но даже и это изобрeтенiе изнашивается. Можно еще одинъ -- совсeмъ лишнiй -- разъ обмануть людей, сидящихъ въ Парижe или въ Харбинe, но нельзя еще одинъ разъ (который, о Господи!) обмануть людей, сидящихъ въ концлагерe или въ колхозe... Для нихъ сейчасъ ubi bene -- ibi patria, а хуже, чeмъ на совeтской родинe, имъ все равно не будетъ нигдe... Это, какъ видите, очень прозаично, не очень весело, но это все-таки -фактъ...
Учитывая этотъ фактъ, большевизмъ строитъ свои военные планы съ большимъ расчетомъ на возстанiя -- и у себя, и у противника. Или, какъ говорилъ мнe одинъ изъ военныхъ главковъ, вопросъ стоитъ такъ: "гдe раньше вспыхнутъ массовыя возстанiя -- у насъ или у противника. Они раньше всего вспыхнутъ въ тылу отступающей стороны. Поэтому мы должны наступать и поэтому мы будемъ наступать".
Къ чему можетъ привести это наступленiе -- я не знаю. Но возможно, что въ результатe его мiровая революцiя можетъ стать, такъ сказать, актуальнымъ вопросомъ... И тогда г. г. Устрялову, Блюму, Бернарду Шоу и многимъ другимъ -- покровительственно поглаживающимъ большевицкаго пса или пытающимся въ порядкe торговыхъ договоровъ урвать изъ его шерсти клочокъ долларовъ -придется пересматривать свои вeхи уже не въ кабинетахъ, а въ Соловкахъ и ББК'ахъ, -- какъ ихъ пересматриваютъ много, очень много, людей, увeровавшихъ въ эволюцiю, сидя не въ Харбинe, а въ Россiи...
Въ этомъ -- все же не вполнe исключенномъ случаe -- неудобоусвояемые просторы россiйскихъ отдаленныхъ мeстъ будутъ несомненно любезно предоставлены въ распоряженiе соотвeтствующихъ братскихъ ревкомовъ для поселенiя тамъ многихъ, нынe благополучно вeрующихъ, людей -- откуда же взять этихъ просторовъ, какъ не на россiйскомъ сeверe?
И для этого случая мои очерки могутъ
сослужить службу путеводителя и самоучителя. {10}БEЛОМОРСКО-БАЛТIЙСКIЙ КОМБИНАТЪ (ББК)
ОДИНОЧНЫЯ РАЗМЫШЛЕНIЯ
Въ камерe мокро и темно. Каждое утро я тряпкой стираю струйки воды со стeнъ и лужицы -- съ полу. Къ полудню -- полъ снова въ лужахъ...
Около семи утра мнe въ окошечко двери просовываютъ фунтъ чернаго малосъeдобнаго хлeба -- это мой дневной паекъ -- и кружку кипятку. Въ полдень -- блюдечко ячкаши, вечеромъ -- тарелку жидкости, долженствующей изображать щи, и то же блюдечко ячкаши.
По камерe можно гулять изъ угла въ уголъ -- выходитъ четыре шага туда и четыре обратно. На прогулку меня не выпускаютъ, книгъ и газетъ не даютъ, всякое сообщенiе съ внeшнимъ мiромъ отрeзано. Насъ арестовали весьма конспиративно -- и никто не знаетъ и не можетъ знать, гдe мы, собственно, находимся. Мы -- т.е. я, мой братъ Борисъ и сынъ Юра. Но они -- гдe-то по другимъ одиночкамъ.
Я по недeлямъ не вижу даже тюремнаго надзирателя. Только чья-то рука просовывается съ eдой и чей-то глазъ каждыя 10-15 минутъ заглядываетъ въ волчекъ. Обладатель глаза ходитъ неслышно, какъ привидeнiе, и мертвая тишина покрытыхъ войлокомъ тюремныхъ корридоровъ нарушается только рeдкимъ лязгомъ дверей, звономъ ключей и изрeдка какимъ-нибудь дикимъ и скоро заглушаемымъ крикомъ. Только одинъ разъ я явственно разобралъ содержанiе этого крика:
– - Товарищи, братишки, на убой ведутъ...
Ну, что же... Въ какую-то не очень прекрасную ночь вотъ точно такъ же поведутъ и меня. Всe объективныя основанiя для этого "убоя" есть. Мой расчетъ заключается, въ частности, въ томъ, чтобы не дать довести себя до этого "убоя". Когда-то, еще до голодовокъ соцiалистическаго рая, у меня была огромная физическая сила. Кое-что осталось и теперь. Каждый день, несмотря на голодовку, я все-таки занимаюсь гимнастикой, неизмeнно вспоминая при этомъ андреевскаго студента изъ "Разсказа о семи повeшенныхъ". Я надeюсь, что у меня еще хватитъ силы, чтобы кое-кому изъ людей, которые вотъ такъ, ночью, войдутъ ко мнe съ револьверами въ рукахъ, переломать кости и быть пристрeленнымъ безъ обычныхъ убойныхъ обрядностей... Все-таки -- это проще...
Но, можетъ, захватятъ соннаго и врасплохъ -- какъ захватили насъ въ вагонe? И тогда придется пройти весь этотъ скорбный {11} путь, исхоженный уже столькими тысячами ногъ, со скрученными на спинe руками, все ниже и ниже, въ таинственный подвалъ ГПУ... И съ падающимъ сердцемъ ждать послeдняго -- уже неслышнаго -- толчка въ затылокъ.
Ну, что-жъ... Неуютно -- но я не первый и не послeднiй. Еще неуютнeе мысль, что по этому пути придется пройти и Борису. Въ его бiографiи -Соловки, и у него совсeмъ ужъ мало шансовъ на жизнь. Но онъ чудовищно силенъ физически и едва-ли дастъ довести себя до убоя...
А какъ съ Юрой? Ему еще нeтъ 18-ти лeтъ. Можетъ быть, пощадятъ, а можетъ быть, и нeтъ. И когда въ воображенiи всплываетъ его высокая и стройная юношеская фигура, его кудрявая голова... Въ Кiевe, на Садовой 5, послe ухода большевиковъ я видeлъ человeческiя головы, прострeленныя изъ нагана на близкомъ разстоянiи:
"...Пуля имeла модный чеканъ,
И мозгъ не вытекъ, а выперъ комомъ..."
Когда я представляю себe Юру, плетущагося по этому скорбному пути, и его голову... Нeтъ, объ этомъ нельзя думать. Отъ этого становится тeсно и холодно въ груди и мутится въ головe. Тогда хочется сдeлать что-нибудь рeшительно ни съ чeмъ несообразное.
Но не думать -- тоже нельзя. Безконечно тянутся безсонныя тюремныя ночи, неслышно заглядываетъ въ волчекъ чей-то почти невидимый глазъ. Тускло свeтитъ съ середины потолка электрическая лампочка. Со стeнъ несетъ сыростью. О чемъ думать въ такiя ночи?
О будущемъ думать нечего. Гдe-то тамъ, въ таинственныхъ глубинахъ Шпалерки, уже, можетъ быть, лежитъ клочекъ бумажки, на которомъ чернымъ по бeлому написана моя судьба, судьба брата и сына, и объ этой судьбe думать нечего, потому что она -- неизвeстна, потому что въ ней измeнить я уже ничего не могу.
Говорятъ, что въ памяти умирающаго проходитъ вся его жизнь. Такъ и у меня -- мысль все настойчивeе возвращается къ прошлому, къ тому, что за всe эти революцiонные годы было перечувствовано, передумано, сдeлано, -- точно на какой-то суровой, аскетической исповeди передъ самимъ собой. Исповeди тeмъ болeе суровой, что именно я, какъ "старшiй въ родe", какъ организаторъ, а въ нeкоторой степени и иницiаторъ побeга, былъ отвeтственъ не только за свою собственную жизнь. И вотъ -- я допустилъ техническую ошибку.