Россия вечная

Само по себе это так называемое «чувство», несомненно, отвечает определенной космологической и мистической реальности, лежащей в основе бытия России, ибо чувство тайны, появляющееся у многих людей на протяжении веков может возникать только тогда, когда эта тайна действительно существует. Александр Блок, может быть самый национальный русский поэт ХХ века после Есенина, выразил это с необыкновенной, чисто поэтической точностью («И в тайне ты почишь, Русь»). Иными словами, тайна, тайна России и, следовательно, Русской Души не просто «присутствует», не просто «факт», а сама Россия и Русская Душа лежат в ней, как в своем истинном одеянии и сущности. Слова «Россия» и «Русская Душа» неотделимы от тайны. Вся эта метафизическая реальность теснейшим образом связана с другими хорошо известными качествами России, о которых, преодолевая обычную западную слепоту в отношении Востока, писали и наиболее чуткие западные писатели. Из этих качеств особенно важное — так называемая незавершенность, нежелание быть абсолютно законченным. Нигде, пожалуй, это качество не выражено так сильно, как в гениальном романе Гончарова «Обломов», ибо это не просто «иллиада» русской лени, но и намек на то, что излишняя активность, завершенность, противоречат русской идее безграничности, выходящей за пределы нашего восприятия.

Эта идея «невместимости» России в мир, причем даже в мир настоящий, а не только в пародийный, «штольцевский», проходит вечной нитью в русской национальной лирике:

За снегами, лесами, полями Твоего мне не видно лица, Только ль страшный простор пред очами, Непонятная ширь без конца. (А. Блок)

Пожалуй, с не меньшей силой все это выражено и в стихотворном сборнике «Пепел» гениального Андрея Белого, этого Джойса русской модернистской прозы. В уникальных по мощи стихах поражает, например, одна строка: «В пространствах таятся пространства», что соответствует идее русской матрешки, а именно: Россия скрывает в себе иную Россию, идея России идет в глубь самой себя. Но как бы фантастически по-иному она ни раскрывалась в своих уходящих вдаль, убегающих внутрь глубинах, она остается всегда той же неизменной Россией. [2] И, обнажая пространство за пространством, снимая покров Изиды, вы видите в конечном итоге то же самое — Россию. Итак, тема России связана с идеей сфинкса, особенно у Блока, но понимаемой глубоко самобытно.

2

В связи с этим интересно замечание одного западного наблюдателя, Нетцеля: «Для русских характерно чуждое иллюзии чувство реальности, которое, однако, совмещается со стремлением к целям, осуществление которых лежит за пределами всего реального».

Непроявленность России, таким образом, оставляет поле для тайны, свободу космологического движения, возможность поцелуя, направленного в неизвестное. Иными словами, Россия слишком грандиозна, чтоб быть завершенной. Никакая человеческая идея не может полностью выразить ее. [3] Эта незавершенность, оставляющая пространство для тайны, вероятно, и вызывает чувство тоски, то знаменитое, знакомое всем русским чувство, которое весьма трудно определить. Но его проявление представлено так хорошо в русской поэзии и литературе, что трудно даже остановиться на каких-либо примерах.

3

Эта широта, необъятность идеи России проявляется, конечно, и в ее географической необъятности. Здесь поэтико-мистический патриотизм и державный (Россия как держава) полностью совпадают.

Надо, однако, предощутить, что это «чувство» тоски и обездоленности, по крайней мере на своем последнем уровне, вовсе не носит негативный характер, а совсем наоборот, сущность его должна быть понята позитивно… Ибо это «чувство-идея», при всей своей многогранности имеющая отношение к самым разным уровням реальности, дает, например, возможность русским провидеть, предвосхитить всю необъятную загадочность своего бытия, биение своей идеи, скрытой за покрывалом бесконечного русского пространства и русской песни.

В избранных мной стихах это чувство тоски и незавершенности выражено с необыкновенной поэтической силой. Но нигде, пожалуй, оно не высказано так потрясающе, как в стихотворении Есенина «Этой грусти теперь не рассыпать». (Может быть, с такой же силой оно проявлено в русских народных песнях.) Хотя сама русская природа является здесь как бы манифестацией этой мистической лишенности и тоски, вместе с тем именно эта лишенность, обездоленность вызывает не отталкивание, но, наоборот, взрыв, поток непреодолимой любви к Родине, отчего «так легко зарыдать». Таким образом, тоска ведет к позитивному чувству любви, причем не потому, что только простая земная обездоленность и сиротство, но и метафизическая, оттого и тоска так глубока, и любовь так сильна и непреодолима. У Блока это выражено с сокрушающей, чисто русской откровенностью:

Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые, Как слезы первые любви…

И опять: «что ты для сердца значишь?» (Блок). Роковой, русский, пока безответный вопрос. Таким образом, русская тоска, действительно, часто беспредметна, хотя, казалось бы, вызывается какими-то конкретными причинами, например, видом печальных и нежных русских равнин и лесов, но сам этот вид, эта природа — скорее манифестация тайной, необъяснимой, космологической тоски. Поистине, русская природа и Русская Душа — это нечто единое. Отсюда, может быть, и одна из причин древней любви русских к своей земле. Таким образом, мы видим, что любовь русских к своей стране — отнюдь не слепая в духовном смысле любовь к Родине, она имеет глубочайшее метафизическо-онтологическое основание.

Эта почти сверхъестественная любовь — и потеря ее означала бы гибель русской нации — составляет один из важнейших аспектов русского самопознания. Но прежде чем перейти к ее растолкованию, насколько это возможно в пределах человеческого разума, стоит сказать несколько слов о значимости русских поэтов, особенно в смысле их влияния на сознание людей. Хотя русская поэзия первой половины ХХ века дала примерно 15–17 имен поэтов необычайного, хотя и неодинакового художественного дара, однако лишь некоторые из них стали властителями умов и оказали глубочайшее духовное влияние на формирование сознания и ценностей у поколений ХХ века. Среди них, безусловно, два царских места принадлежат Блоку и Есенину, так же как в поэзии ХIХ века — Пушкину и Лермонтову, в прозе ХIХ века — Гоголю, Достоевскому и Толстому. Несомненно, критерием гениальности, помимо самого поэтического таланта в узком смысле этого слова, является сотворение поэтом или писателем собственного мира, космоса, при условии его глубины, самобытности и философской значимости. И здесь Блок поистине уникален, ему нет равных в поэзии ХХ века, он подлинный Данте русской поэзии, создавший свой ад (мир ХХ века) и свои рай, вечную женственность, как аспект Божественного проявления. Но неотъемлемой частью великой поэзии Блока явилась Россия, не ад и не рай поэта, а его тайна, его истинная любовь, которой он посвятил свои лучшие стихи. Философский, поэтический и мистический гений Блока был троекратно усилен, в смысле воздействия на умы, его стихами о России. Такое творчество, естественно, в своей важнейшей части связано с темой Родины, причем эта тема была развита Блоком до неимоверной космической глубины. Он завершил этим великие традиции патриотической лирики ХIХ века.

Значение же Есенина в русской поэзии и в духовном мире при всей общепризнанности его поэтического гения еще далеко не разгадано до конца, и оно настолько огромно и необычно, что не будет преувеличением сказать, что значение Есенина как национального русского поэта не уступает значению Пушкина. Но вместе с тем оно до такой степени уникально, что, собственно, поставить Есенина в какой-то ряд почти невозможно, и о его поэзии речь будет идти ниже.

После Блока и Есенина идут, несомненно, Хлебников, Цветаева и ранний Маяковский не только благодаря своим чисто поэтическим талантам, но и в силу сотворения ими своих собственных миров и лежащей в их подоснове мифологии; наконец, в силу их воздействия на умы, открытия новых путей в поэзии… Потом идут, по крайней мере, десять — двенадцать более или менее равноценных имен. Почему-то явно недооценен Заболоцкий. И наконец, следует отметить, что в истории русской поэзии не раз случалось, что поэты не самого высшего уровня вдруг создавали отдельные поэтические циклы такой силы, которая возносила эти стихи в самый центр поэтического неба. Так было, например, с Волошиным, чей цикл о России не имеет, может быть, себе равных в русской поэзии по глубине пророческих видений. Но прежде чем приступить дальше к погружению в философию русской патриотической лирики, нужно остановиться на феномене С. Есенина.

О Есенине написано так много, но тем не менее он не раскрыт даже наполовину. Разумеется, по всем общепринятым в литературной науке критериям, он — великий поэт, но суть, на мой взгляд, заключается в том, что, помимо обычных качеств, свойственных гениальному поэту, у Есенина есть еще одно качество, которое ставит его поэзию вне всяких мировых аналогий и стандартов.

И прежде чем «анализировать» поэзию Есенина, попытаемся каким-то образом определить это качество, то есть определить почти неопределимое. Реальность этого качества доказана совершенно фантастическим и вместе с тем глубинно особым воздействием поэзии Есенина. Это особое воздействие совершенно реально для большинства русских читателей. Но важно понять до конца философско-метафизическую основу этого воздействия, тем более что часто довольствовались только эмоциями. Суть искусства заключается (об этом писал еще Толстой) в том, чтобы передать некий жизненный и духовный опыт. Таким образом, искусство на высшем своем уровне совершенно непрофессиональное дело, ибо может ли быть профессией сама жизнь («профессионально» только средство передачи)? Но то, что передал нам Есенин, на своем высшем уровне входит в сферу уже внелитературную, в ту почти невыразимую тайную сферу, где властителем является, может быть, источник нашего русского бытия или его самый тайный пласт.

Итак, это качество. Я глубоко убежден, что оно связано с тем, что поэзия Есенина вступает в соприкосновение с самым сокровенным, тайным уровнем Русской Души, с тем уровнем, который коренным образом связывает русских с Россией и с собой. Поэзия Есенина — это контакт с сокрытым миром изначальных качеств Русской Души и русского бытия. [4] Это введение в новый невидимый град Китеж, в град сокровенных пластов русского бытия. Вы, таким образом, входите в сокрытую сокровищницу собственной души, ибо Русская Душа и Россия метафизически одно и то же.

4

Вхождение в этот мир не означает контакт с чем-то только национальным в банальном смысле этого слова, но с чем-то космологическим и духовно глубоким вообще, но это духовно-глубинное является одновременно тождественным национальному так, что между ними практически нет разницы. Это означает, что Есенин, писавший почти исключительно о России, является одновременно и наряду, например, с Блоком, мировым поэтом, но таким образом, что это мировое не выражается через национальное, а полностью идентично ему.

Как этого достигает Есенин конкретно, в плане слов, подтекста, интонации?

Прежде всего, целый мир, вся стихия есенинских образов почти «автоматически» вызывает в Русской Душе то соприкосновение с сокровенно русским, о котором говорилось. Эта работа — не литературный анализ, а исключительно философский, но совершенно очевидно, что образы есенинской поэзии действуют именно в этом направлении. Как известно, символика есенинской поэзии глубочайшим образом связана с народом, с крестьянством, с Древней Русью, с православной символикой, уходящей в глубь веков. Необходимо обратить внимание также на моменты созерцания и медитации в есенинской поэзии. Объектом созерцания и медитации у Есенина часто является русская природа, причем в этом созерцании важен нередкий феномен удаления России, которая, как волшебница, уходит от всякой фиксации… Россия как бы не вмещается в мир, оставаясь при этом глубоко родной. Есенинская поэзия, несомненно, воздействует на исконно внутреннюю суть Русской Души, на ее изначальные истоки, с которыми ранее на другом уровне наиболее явно соприкасались народная песня и народная музыка.