Российские фантасмагории (сборник)

— Да уж насчет этого Ерохин был молодец. Целый год живи — ни о чем не думай. Ни собраний этих, ни комиссий за весь год не было, а у него все протоколы написаны, что слушали, что постановили. А там и не было никого, все сам писал.

— Народ, стало быть, не беспокоил?

— На этот счет молодец. И самая образцовая волость была. Придешь в совет, а у него на стенах листы, и в них разными красками стоблики да круги. Только вот одна беда: на водку слаб, да руки длинны. А этот все читает, читает… Ведь пошлет же господь такое наказание!

— Тем лучше: сам себе яму роет, — сказал лохматый.

Вдруг в дверях послышался какой-то шум и показался человек в распахнутой поддевке. Он нетвердой рукой перекрестился на угол, где прежде висели иконы, и сказал громко:

— Все заседаете, мать вашу так?

— Гражданин! Вы куда пришли? — крикнул председатель.

— Ой, ты тут еще, я и не видал, — сказал пришедший и, махнув рукой, ткнулся на свободное место.

— Ах, сукин сын, уж нализался, — сказал юркий мужичок. — Что ж он не мог до конца выборов-то потерпеть. Прежний председатель, — прибавил он, обращаясь к хромому, — каждый день пьян. Неужто он за прошлый год столько нахапал, что по сию пору хватает?

— Пункт двенадцатый: общий итог отчетного года… — прочел докладчик. Граждане, не выходить! Сейчас конец — и перевыборы начнутся.

— Сейчас, сейчас, только воздуха глотнуть.

Вся левая сторона сидевших в совете вытеснилась на двор, а на их место сейчас же пришла новая партия со двора. Минут через пять вернулись и эти.

— Сыпь теперь!

Человек в блузе, сидевший за столом президиума, встал и сказал:

— Прошу назвать кандидатов в председатели. А если вы одобряете старого, то можете переизбрать его.

— Антона Ерохина! — крикнули голоса.

— Значит, вы выражаете недоверие прежнему председателю?

— Ничего мы не выражаем, а не надо нам его.

— Нельзя ли объяснить почему?

— Потому что — неподходящий, вот и все, — проворно крикнул юркий мужичок и, обернувшись назад, шепнул: «Поддерживай!»

— Антона Ерохина! — заревели голоса.

Человек в блузе пожал плечами и, обратившись к Ерохину, сказал:

— Может быть, выразите собранию благодарность, товарищ, за оказанное вам доверие?

Вновь избранный протеснился падающей походкой вперед и взобрался на возвышение, с которого сошел читавший доклад председатель.

— Выражаю… — начал было вновь избранный, но потом усмехнулся и, махнув рукой, крикнул тоном выше: — Что, вспомнили, сукины дети, Антона Ерохина?

— Вспомнили! — ответили голоса и громче всех юркий мужичок.

— Ну, смотрите теперь… Выражаю!

— Поневоле вспомнишь, — сказал опять юркий мужичок и прибавил: — Ах, головушка горькая, оберет теперь все, сукин сын.

Пантелеймон Романов Кулаки

Мужики сидели на завалинках около изб и лениво болтали, ничего не делая, как будто был не день, а уже вечер, когда самим господом богом положено сидеть на завалинках и ничего не делать.

Иные выходили на минутку из сенец, чтобы почесать поясницу, поводить глазами по небу и опять идти в избу.

Крыши некоторых изб как раскрыло бурей неделю тому назад, так они и оставались, ощерившись ореховым решетником.

В проулке, к пруду, на глинистом бугре, виднелась нарытая глина и стояли зарешеченные стропила сарая для выделки кирпича. Валявшаяся тут же солома для крыши уже побурела и почернела от дождей. Очевидно, сарай бросили строить на половине.

Приехавший из Москвы столяр, кум старика Нефеда, подошел к одной кучке мужиков, сидевших на завалинке, и поздоровался. Потом поводил глазами по крышам и спросил:

— Что это вы живете-то так?

— А что?

— Как «а что»… ровно у вас тут мор какой прошел: крыши раскрыты, скотины на поле совсем почесть нету ничего, а какая есть, так на ту смотреть противно, — кошки драные какие-то, а не скотина. А сами еще сидите и ничего не делаете. Праздник, что ли, какой?

— Нет, праздника, кажись, никакого нет, — ответили мужики.

— По лохмотьям вижу, что никакого праздника нет, — сказал столяр, — вишь облачились…

Мужики молча посмотрели на свои рваные кафтаны. А крайний, с широкой русой бородой, как у подрядчика, сказал:

— Из волости, говорят, ктой-то приехал.

— Из какой волости? Ну, что ж, что приехал?

— А ты с неба, что ли, свалился? Откуда сейчас-то? — спросил другой, худощавый мужик, посмотрев на столяра и прищурив при этом глаз, точно он смотрел на солнце.

— Из Москвы.

— А… Это другое дело. Да, черт ее знает, до каких это пор будет, — проговорил он, опустив голову и покачав ею.

— Покаместь полоса не пройдет… — отозвался третий, в накинутой на плечи поддевке. У него, когда он говорил, был какой-то подмигивающий взгляд.

— Ведь это черт ее что… сидишь без дела, пропади ты пропадом.

— Что ж, у вас дела, что ли, нет, — сказал столяр, — вы крыши-то хоть бы покрыли, а то ишь рты поразинули.

Никто ничего не ответил, даже не взглянули на крыши. Только мужик с русой бородой, не поднимая головы, проговорил:

— Тут у кого покрыты-то, и то хоть раскрывай.

— Ну, ничего не понять, — сказал столяр, — пожав плечами и с веселым недоумением оглянувшись по сторонам.

— Чтобы понимать, для всего науку надо проходить, — отозвался мужик в накинутой поддевке, — мы вот произошли, теперь понимаем, — сказал он, подмигнув. — Вон она, наука-то, — прибавил он, показав направо.

— Это у нас заводчик было объявился.

Из соседней избы вышел длинный, худой мужик босиком, постоял на пороге, почесал поясницу и прошел к кирпичному сараю, постоял около него, посмотрел и опять пошел в избу.

— Эй, дядя Никифор, ай не знаешь, куда деться? Иди, видно, в дурачки сыграем…

— Покаместь полоса не пройдет… — подсказал русый. — Да близко дюже к кирпичу не подходи, а то увидят, — запишут. И что, братец ты мой, что значит судьба: прежде ни черта не делали, потому все кругом чужое было. Теперь кругом все наше, а делать опять ничего нельзя.

— А в чем дело-то? — спросил столяр.

— Да вот борьбу эту выдумали, насчет кулаков.

— А тут на местах-то на этих так здорово хватали, что, пожалуй, скоро не то что кулаков, а и мужиков-то не останется. Приезжают — кто у вас кулак?