Российские фантасмагории. Русская советская проза 20-30-х годов
Шрифт:
Стало скучно лежать Евгению на верхней полке поезда. Вспомнился Торопуло, и захотелось его порадовать. Стал Евгений писать ему письма. Одно — от ученого мужа. Другое — от девушки. Третье — от нумизмата. Опустил письма на разных станциях.
Турист лишался своей тирольской шляпы. Карамель появлялась с различными изображениями несущихся автомобилей и мотоциклеток. Работали тракторы, управляемые мужчинами и женщинами. Красноармейцы и рабочие неслись на лыжах или на коньках, заложив руки за спину.
Появилось красное здание Волховстроя. Выдвиженки сидели у телефона.
На тракторе ехал бородатый пахарь. С молотом стоял рабочий,
Другие конфетные бумажки продолжали отражать увлечение гипнотизмом. Несчастная натурщица Трильби, жертва гипнотизма Свенгали, вдруг снова появилась на конфетных бумажках.
Также конфетная бумажка с схематическим изображением ковра и надписью «Хива» указывала друзьям на то, что в сознании современников еще присутствует экзотическое вассальное государство, а не союзная Республика Хорезм.
Карамель «Китайская» говорила о той же бедности и стойкости человеческого сознания.
Символом Китая на конфетных бумажках, несмотря на глубокие изменения, продолжал являться раскрытый веер.
Торопуло, развалившись, сидел в кресле перед столом, покрытым только что появившимися бумажками. Рядом с Торопуло сидел Пуншевич.
Радуясь, Торопуло читал письма, написанные Евгением.
Как объект изучения, конфетная бумажка — явление сложное и интересное. Двоякая обусловленность свойственна ей. С одной стороны — прямая зависимость от того или иного хозяйственно-общественного уклада, с другой — от всего комплекса искусства данной эпохи, от общего ее художественного стиля.
Исторические корни конфетной бумажки весьма далеки — эмбриональные зачатки, пожалуй, можно найти в листьях пальм.
Я слышал, как будто в Китае на бумажных салфеточках начертаны изречения мудрецов, чтобы соединить приятное с полезным, также, если мне не изменяет память — у нас в 1922– 23 годах появилась конфетные бумажки с советами крестьянину относительно урожая.
Они у Вас, должно быть, есть.
Во всяком случае, Ваша коллекция может оказаться не только занимательной.
Неизвестный Вам, но уважающий Вас Загни-Бородов.
Сегодня я подобрала для Вас странную бумажку в городском саду. Спешу послать ее Вам. Меня поразила не то летучая мышь, не то женщина-акробат, одетая демоном. У нее карета над головой, будильник и звезды под ногами и надпись — «Ночь». Эта парящая в красном трико и красных перчатках и снабженная черными крыльями фигура, как Вы видите, летит на голубом фоне.
К сожалению, у бумажки не хватает уголка, но я все же на всякий случай посылаю ее Вам.
Станция Дно. Екатерина Суздальцева.
«Но ведь это не будильник, а часы на башне св. Сульпиция», — рассматривая бумажку, мысленно возразил своей мнимой корреспондентке Торопуло.
Третье письмо было от мнимого нумизмата.
Посылаю Вам целую пачку бумажек от экспортных конфет. Ваш план действительно интересен. Я думаю, будущим историкам пригодятся собранные Вами документы. Над собирателями, может, тоже в свое время смеялись и принимали за маньяков. Теперь вряд ли кто-либо станет оспаривать важность нумизматики для истории. Так же, я думаю, будет важна Ваша коллекция для бытовой, а может быть, и политической истории нашего времени.
Жму вашу руку.
С. Мухин
Р. Б. Правда, нумизматам памятников не ставят.
«Вот, по-видимому, обо мне узнали», — радовался Торопуло.
Куда больше стихотворений, поэм и прозы Пушкина Торопуло любил его изречения:
«Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом».
«Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность».
Гете, Пушкина, Крылова любил Торопуло, но больше всех книг любил Торопуло «Физиологию вкуса» Брилья Саварена, оказавшего столь сильное влияние на мировоззрение Пушкина.
Из великих полководцев больше всех нравился Торопуло — Карл Великий, потому что он ел мало хлеба и много дичины — часто съедал за обедом четверть козули или целого павлина, или журавля, или две пулярки, или одного гуся, или одного зайца.
Портрет Карла Великого украшал кабинет Торопуло. Бронзовые бюсты Пушкина, Гете и Крылова стояли на библиотечных полках.
В этот вечер думал Торопуло о мечтаниях садоводов девятнадцатого века — о чае из орхидей, о плодовых садах, которые охранялись бы вместо пугал зеркалами, которые блеском отгоняли бы птиц.
«Совсем бы другую картину представляла Европа, — думал Торопуло, — плоды под открытым небом в зеркалах отражались и радовали бы глаз своей многочисленностью, кроме того, на солнце деревья казались бы ослепительно сверкающими».
Вошла Нунехия Усфазановна, сияющая и радостная.
— Вот я и принесла вам бумажку от моей старой, старой подруги. Она живет на Кавказе. Просила я ее, чтобы она прислала бумажку покрасивей.
— «Фантази»! — прочел Торопуло надпись на бумажке. — Вот так «Фантази»! Однако где это? — Торопуло повернул бумажку. Прочел: — «Тифлис. Железн. ряд, № 9». Ага, это в Грузинской республике.
Находящийся в широком сердце попугай и дразнящая эту птицу дама в блузке моды четырнадцатого года и огромной шляпе со страусовыми перьями, — надпись «Фантази», пожатие двух холеных рук, название фабрики — «Урожай» — привели в негодование Торопуло.
— Черт возьми, не могли найти для Тифлиса ничего более характерного. Лучше бы изобразили что-нибудь персидское, скажем, какое-нибудь восьмистишие:
Я медом клянусь и короной варенья, И маслом чистейшим и без подозрения, Сиропом молочным и сахарным током, И влажной халвой с виноградным соком, Молочною сливкой, лозою давленой, И сыром, и млеком, и фигой хваленой, Дыханием дыни, желе трепетаньем, Тобой, варенец, вкуснотелым созданьем.Нунехия Усфазановна щебетала:
— Я всем моим знакомым показывала эту бумажку, и все они нашли, что давно такой красивой бумажки не видели, и, посмотрите, сердце здесь и попугай, и богатая шляпа, и края в клеточку, точно английская материя, у меня была такая блузочка. А вот еще — какие славные кошечки — кис-кис…