Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Наконец, влияние «модернизированного» университета на студенческую жизнь выразилось в том, что именно в Гёттингене впервые занятия наукой были соединены с «благородным образом жизни просвещенного человека», культивируемым как профессорами, так и студентами. Это резко контрастировало с прежними господствовавшими в немецких университетах образами профессоров-педантов и студентов, предающихся разгулу. Действительно, по замыслу основателей Гёттингенский университет был ориентирован на привлечение отпрысков привилегированных сословий, прежде всего дворянской аристократии, как местной, так и, в большей степени, иностранной, из-за пределов Ганновера. Именно поэтому образование в нем должно было соответствовать духу времени, а профессора – соединять ученость, построенную на знании новейших идей Просвещения, с галантным поведением, т. е. искусством держать себя на кафедре так же, как в дворянском салоне. [593]

593

McClelland Ch. State, Society and University in Germany. 1700–1914. Cambridge, 1980. P. 74.

Приток европейского дворянства в Гёттинген делал особенно явной его космополитическую атмосферу Количество иностранцев (как из других немецких княжеств, так и из соседних с империей государств – Венгрии, Дании, Швеции, прибалтийских земель и даже России) в конце XVIII в. составляло около двух третей его студентов. В Гёттингене обучались баварские и английские наследные принцы. Специально для иностранных студентов в городе, население которого практически целиком принадлежало к лютеранству, были открыты католическая и кальвинистская церкви. Одной из первых построек, возведенных собственно для университета, явилось не учебное здание, как можно было бы ожидать, а конный манеж, абсолютно необходимый для дворян-студентов, которые хотели сочетать лекции профессоров с обучением светским навыкам, в том числе верховой езде, музыке, танцам и иностранным языкам, учителя которых немедленно появились при университете.

В течение одного лишь 1772 г. в Гёттингенский университет записалось около 400 новых студентов, что сделало его самым посещаемым среди немецких университетов, оставив позади Галле с его примерно 360 поступающими в год. К 1789 г. ежегодное количество поступавших в Гёттинген достигло максимальной отметки в 440 человек, хотя в дальнейшем на рубеже XVIII–XIX вв. эти цифры несколько снизились. [594]

Именно в 1789 г. директор гимназии в Берлине Фридрих Гедике по поручению короля объехал все немецкие университеты за пределами Пруссии с целью познакомиться с их тогдашним состоянием и уровнем преподавания. Отчет Гедике может служить впечатляющим свидетельством того, что Гёттингенский университет действительно являлся тогда лучшим в Германии, если не во всей Европе. Видимый здесь успех «модернизации» автор противопоставлял упадку едва поддерживавших свое существование других немецких университетов, хранящих средневековые традиции (так, в старинном Эрфуртском университете он насчитал всего 29 записавших студентов). Гедике особо отметил характер лекций, которые читались в Гёттингене. О физике Лихтенберге Гедике писал: «Его речь с кафедры настолько же естественна и непринужденна, как если бы он говорил в повседневной жизни, и притом весьма поучительна». Но главное, что поразило берлинского наблюдателя, – это особое отношение, которое все гёттингенские профессора питали к собственной Aima mater, слава которой, с одной стороны, была обязана их учености, но с другой, усиливала их же собственную репутацию. «Нигде я не нашел в профессорах такой любви к своему университету, как здесь. Кажется, что для них само собой подразумевается, что их университет – первый и лучший среди всей Германии, и об этом обычно говорится с некоторым родом сожаления об остальных университетах… Часто можно с трудом удержать улыбку, когда слышишь разговоры некоторых гёттингенских профессоров с таким энтузиазмом в голосе, как будто за пределами городских стен Гёттингена нельзя найти ни просвещения, ни учености. Между тем, эта университетская гордость приносит здесь свое хорошее воздействие. Она создает определенный Esprit de corps (дух корпорации), которого я нигде в такой мере не встречал. Каждый профессор не только рассматривает честь университета как свою собственную, но и, наоборот, свою собственную и своих коллег честь как честь университета. И поэтому те начала коварства, зависти, желания растоптать или оклеветать другого, которые в других университетах так часто причиняют много досады и огорчения, здесь встречаются несравненно реже или, по крайней мере, меньше бросаются в глаза. Здесь обычно говорят о слабостях своих коллег с большей пощадой, чем в других университетах. Здесь более, чем где бы то ни было, склонны хвалить и прощать то, что только возможно как-нибудь похвалить или простить» [595] .

594

Boockmann H. Op. cit. S. 175–176.

595

Fester R. «Der Universit"ats-Bereiser» Friedrich Gedike und sein Bericht an Friedrich Wilhelm II. (1. Erg"anzungsheft des Archivs f"ur Kulturgeschichte). Berlin, 1905. S. 13—15. 

Итак, если большая часть немецких университетов в первой половине XVIII в. сохраняла средневековый характер, негативные черты которого постепенно приводили к утрате университетами своего общественного статуса научных и образовательных центров, то в двух новых из них – Галле и Гёттингене, благодаря усилиям государства, напротив, были созданы благоприятные условия для развития науки и преподавания, что немедленно отразилось на притоке туда студентов со всей Германии и из-за ее пределов. Этим, естественно, объясняется и та большая роль, которую сыграли названные университеты в русско-немецких университетских связях XVIII в., и в частности в процессе создания Московского университета.

Организация Московского университета

С конца 1740-х гг., после перерыва в два с лишним десятилетия, российское государство вновь начало предпринимать меры по развитию высшего образования. Соответствующие проекты нашли поддержку внутри узкого круга просвещенных вельмож при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Одним из таких проектов служило утверждение Регламента Академии наук 1747 г. и последующие попытки обустройства «Академического университета», уже обсуждавшиеся выше. Другим, тесно связанным с предыдущим, явилось основание в 1755 г. Московского университета. Его появление следует рассматривать в контексте тех же представлений о просветительской «модернизации» университетов, которые господствовали в Европе середины XVIII в. и утверждали, что государство для собственной же «пользы» и «общего блага» должно взять в свои руки образование служилого элемента и может использовать для этого существующие формы высших школ – университеты, поставив их под свой контроль.

На примере Гёттингена в предшествующем параграфе были показаны характерные черты основания европейского университета государством в эпоху Просвещения. Как будет видно дальше, большинство из них присущи и Московскому университету. Однако идейный фон его основания шире, в нем можно выделить четыре основных источника.

Во-первых, это уже присутствовавшие в Москве традиции высшего образования, связанные с Московской академией и восходящие к концу XVII в., т. е. к процессам распространения в Восточной Европе модели средневекового, «доклассического» университета, о чем подробно говорилось в главе 1. В этом смысле было бы грубой ошибкой считать, что Московский университет был создан «на пустом месте»: напротив, Московская славяно-греко-латинская академия сыграла весьма существенную роль в основании университета, которое без нее было бы попросту невозможно. Именно из академии в университет в мае 1755 г. поступили первые шесть студентов, двое из которых впоследствии стали университетскими профессорами. [596] Первые русские ученые, открывшие преподавание Московского университета в 1755 г., – ученики М. В. Ломоносова H. Н. Поповский и А. А. Барсов также, как и их великий учитель, получили первоначальное образование в стенах Славяно-греко-латинской академии, [597] да и позже академия постоянно предоставляла ресурс для пополнения университета кадрами. Одной из важнейших функций университета было издание регулярной газеты, книг и учебников в собственной типографии, а для этого сюда были переданы печатные станы и шрифты из Синодальной типографии на Никольской улице – бывшего Государева Печатного двора, где работал Сильвестр Медведев и чья деятельность также тесно связана с Славяно-греко-латинской академией. Символична, наконец, сама близость зданий университета и академии, которые в XVIII в. находились в прямой видимости друг друга, на берегу реки Неглинной, и соединялись Никольской – «улицей русского просвещения» [598] .

596

Андреев А. Ю. Лекции по истории Московского университета. 1755–1855. М., 2001. С. 86.

597

Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. М., 1855. Т. 1. С. 50–51.

598

Подробнее о выборе места для открытия Московского университета: Кулакова И. П. Университетское пространство и его обитатели. Московский университет в историко-культурной среде XVIII в. М., 2006. С. 54–59. 

Однако нельзя не заметить, что полувековой опыт организации Славяно-греко-латинской академии не был востребован для Московского университета, и это вполне объяснимо: реформаторы эпохи Просвещения ориентировались уже на другие образцы, а тип высших школ, который представляла академия (его аналогом в Европе были иезуитские училища), в середине XVIII в. повсеместно представлялся устарелым. Немаловажным обстоятельством являлось и то, что академия относилась к ведомству Святейшего Синода, а с петровского времени в России утвердился принцип отделения церковной школы от светской, поэтому влияние первой на вторую государством не могло приветствоваться.

Вторым источником идей и принципов, воплощенных при основании Московского университета, служила устоявшаяся к середине XVIII в. в России практика государственного управления научными учреждениями, и прежде всего Петербургской академией наук. Текущие дела в ней контролировались канцелярией во главе с советником (длительное время эту должность занимал И. Д. Шумахер), который назначался государством и даже не имел формальной научной квалификации. Это означало фактическое подчинение академиков стороннему «неученому» чиновнику, что вызывало у них, естественно, негативную реакцию, но, с другой стороны, вполне вписывалось в бюрократические реалии Российской империи. Сама канцелярия при советнике являлась бюрократическим аппаратом, в котором принимались решения по всем финансовым, хозяйственным и даже некоторым научным вопросам, например о выдаче дипломов и выплате жалования иностранным членам Академии наук. Как мы увидим, таким же образом будет организовано и управление Московским университетом во второй половине XVIII в., что вызовет и схожие по природе конфликты между профессорами и университетской канцелярией.

Третьим источником для основания Московского университета, безусловно, послужили современные ему немецкие университеты, большинство из которых еще в полной мере сохраняли черты «доклассической» эпохи. При этом главным российским носителем представлений об университете как о привилегированной корпорации являлся М. В. Ломоносов, учившийся в 1730-х гг. в Марбурге и имевший возможность хорошо узнать университетские традиции Центральной Европы. Именно их Ломоносов пытался перенести в Россию, добиваясь принятия привилегий Петербургского университета (см. выше), непосредственно повлияли они и на проект Московского университета. Но не следует также забывать и о других носителях этих представлений – собственно немецких профессорах, приглашенных для преподавания в Москву и сыгравших немалую роль в организации университета на его начальном этапе.

И, наконец, лишь в-четвертых, можно говорить о прямом влиянии на Московский университет образцов немецких «модернизированных» университетов – Галле и Гёттингена. Степень этого влияния оценить трудно. Так, до сих пор не обнаружен ни один источник, свидетельствующий о знакомстве авторов проекта об учреждении Московского университета с документами об организации открытого 18 годами ранее Гёттингенского университета. К тому же, как уже отмечалось, существенные элементы в немецких Reformuniversit"aten фиксировались не столько на уровне нормативных актов, сколько на уровне практики, которая по-новому выстраивала отношения между университетом и государством. Поэтому скорее следует иметь в виду воздействие общих принципов, вытекавших из политики просвещенного абсолютизма, и, как следствие, функциональные совпадения. Самое важное из них состояло в том, что и у Московского университета, как и у Гёттингенского, был свой подлинный основатель – близкий к трону просвещенный вельможа, занявший место первого куратора и в этой должности взявший на себя основное бремя по организации университета.

Речь идет о камергере Иване Ивановиче Шувалове (1727–1797), фаворите императрицы Елизаветы Петровны (с 1749 г. и до ее кончины в 1761 г). Именно он представил в Сенат «покорное доношение» о необходимости открыть в Москве университет и две гимназии с приложенным к нему проектом, который рассматривался и был одобрен 19 июля 1754 г. [599] Этому предшествовало полуторагодовое пребывание Шувалова вместе с двором императрицы в Москве, с конца 1752 г. до середины мая 1754 г. Очевидно, что там и было принято принципиальное решение об основании нового университета, тогда же, по всей видимости, согласованное Шуваловым с Елизаветой Петровной.

599

Бартенев П. И. И. И. Шувалов // И. И. Шувалов. К 270-летию со дня рождения / Сост. В. В. Ремарчук, Н. Б. Мельникова. М.,1997. С. 62–63.